– Прости, – тихо-тихо говорит Юджи, глядя куда-то себе в коленки и выглядя в эту секунду хрупким ребенком больше, чем Мегуми когда-либо помнил; а потом он вдруг коротко и гнусаво, до страшного самоуничижительно смеется. – Совсем тут сопли распустил…

– Тебе не за что извиняться, – хмуро обрывает его Мегуми. – Ты не сделал ничего плохого.

Но Юджи, кажется, думает иначе.

Он отстраняется от Мегуми, упираясь в спинку кровати, отводя взгляд куда-то в сторону окна, и говорит очень чужим, сухим голосом:

– Наверное, тебе нужно идти. Я в порядке.

Мегуми хмурится сильнее.

– Ты не в порядке, – произносит он резче, жестче, чем планировал, и, даже в полумраке комнаты заметив, как дернулся Юджи, добавляет уже мягче: – И это нормально. Быть не в порядке.

– Я обещал ему, что буду сильным, – хрипит Юджи с различимым отчаянием, просачивающимся сквозь все попытки казаться спокойным, и Мегуми замечает, как кулаки его судорожно сжимают простыни.

Подавшись ближе, он бережно обхватывает лицо Юджи ладонями, приподнимает его и заставляет на себя посмотреть.

– Быть сильным – не значит держать все в себе. Не думаю, что дедушка хотел для тебя этого.

Секунду-другую они сидят так, глядя друг другу в глаза, и Мегуми уже начинает чувствовать себя неловко, хочет убрать руки с чужого лица – но Юджи вдруг просит, едва не умоляет сбитым, нуждающимся голосом:

– Ты останешься?

– Всегда, – тут же без колебаний отвечает Мегуми.

Как был в уличной одежде, Мегуми заползает к Юджи под одеяло – где-нибудь в шкафу найдется несколько его футболок и штанов, у них с Юджи в домах давно припасены вещи друг друга, но сейчас совсем не до того.

Какое-то время им требуется для того, чтобы комфортно устроиться. Юджи утыкается лицом Мегуми куда-то в шею, так, что его макушка оказывается как раз под подбородком Мегуми, и обхватывает его руками за торс – Мегуми перехватывает его в ответ поперек спины и прижимает покрепче к себе.

Они больше не говорят.

Спустя полчаса Юджи забывается беспокойным сном, спустя час сон наконец становится глубоким, он начинает дышать ровно и уверенно. Мегуми уснуть так и не удается, хотя чувствует он себя до жути вымотанным – но сознание отключаться отказывается.

Теперь, когда Юджи мирно спит у него в руках, мысли Мегуми вновь уносятся в гостиную.

Какова вероятность, что Сукуна с Псом уже перегрызли друг другу глотки?

Что ж, здесь остается надеяться лишь на здравомыслие Пса.

От этой мысли уголок губ Мегуми чуть дергается – но короткий, мимолетный всплеск веселья выходит очень горьким и тоскливым. Встряхнув головой, Мегуми пытается вышибить из нее Сукуну – Пес позаботится о нем, не даст утопиться в рюмке. Мегуми знает.

Но Сукуна из головы уходить отказывается.

В конце концов, когда Мегуми смиряется с тем фактом, что ни уснуть, ни переключиться мысленно ему не удастся – он сдается и осторожно выпутывается из объятий Юджи, выскальзывая из постели.

Тот тут же начинает недовольно мычать и ворочаться, но потом переворачивается на живот, зарывается носом в подушку, на которой только что лежал Мегуми, обнимает ее руками – и, к счастью, не просыпается.

Доставая телефон из своего рюкзака, валяющегося в дверях комнаты Юджи, где Мегуми бессознательно его бросил, он думает о том, стоит ли звонить Сатору – вдруг тот все же уснул?

Но, зная Сатору, он предпочел бы, чтобы Мегуми его разбудил, чем чтобы не позвонил вовсе.

Так что он все же набирает Сатору для короткого, быстрого разговора приглушенным голосом, а когда завершает вызов и сует телефон в карман, замирает посреди коридора.

Часть Мегуми надеется, что, когда он выйдет в гостиную – Сукуны там не окажется; что он отправился спать в свою комнату, как это делает большинство адекватных людей, когда часы показывают уже весьма глубоко за полночь.

За исключением того факта, что изрядную часть ночей, проведенных в этом доме, Мегуми по полночи сидел на кухне вместе с Сукуной, убивая часы бессмысленными перепалками с ним.

Что ж.

Пожалуй, их обоих адекватными назвать сложно.

И, конечно же, оказавшись в гостиной, Мегуми обнаруживает Сукуну ровно там, где и оставил – только поза немного сменилась. Голова его теперь откинула на спинку дивана, одна рука все еще сжимает рюмку, вторая – зарыта в шерсть Пса, который пристроил свою морду ему на бедро.

Мегуми тихо и осторожно подходит ближе. Пес, стоит ему оказаться рядом, тут же выворачивается из-под руки Сукуны, коротко тычется носом Мегуми в ладонь – Мегуми в ответ мимолетно и благодарно чешет его за ухом, – после чего понятливо отползает в сторону.

Рука Сукуны на секунду повисает в воздухе, лишенная опоры, а потом с едва слышным шлепком опускается ему на ногу.

– И ты меня бросаешь, – видимо, должно было прозвучать, как шутка – но получается до того горько и болезненно, что Мегуми ощущает, как эта смесь резонирует ему по грудной клетке.

Стоя теперь прямиком над Сукуной, он видит, что глаза его прикрыты – и с удивлением осознает, что Сукуна не заметил чужого приближения; обычно он замечает всегда, каким бы тихим ни пытался быть.

Та рука, в которой зажата рюмка, приподнимается – но Мегуми перехватывает ее за запястье прежде, чем Сукуна выпьет содержимое.

– Наверное, тебе хватит на сегодня, – спокойно и твердо говорит он, хотя так-то бутылка на журнальном столике почти полная, и Мегуми не уверен, что в ней стало хоть на грамм меньше с тех пор, как он ушел в комнату Юджи.

Глаза Сукуны тут же резко распахиваются, встречаются с глазами Мегуми – и Мегуми не уверен, кто в кого вмазывается на полной скорости, но его самого немного раскатывает в ничто.

На какое-то время они застывают так.

Глаза в глаза.

Запястье Сукуны все еще в руке Мегуми.

Где-то за окном продолжает клыкасто щериться луна.

Сукуна отводит взгляд первым – и Мегуми снова может дышать.

– Как он? – спрашивает Сукуна, продолжая смотреть куда-то в сторону, и Мегуми отвечает спокойным ровным голосом:

– Уснул.

И тут же разжимает хватку на запястье Сукуны, принимаясь осторожно выпутывать из его пальцев рюмку – удивительно, но Сукуна послушно поддается движению.

А Мегуми вдруг вновь вспоминается другая ночь – та, что произошла месяц назад.

Вспоминается, как Сукуна нависал над ним и как бережно выпутывал бутылку из его пальцев.

Вспоминается, как просто все было тогда.

Как просто было смотреть на Сукуну.

Как просто было тянуться к нему.

Как просто было скользить пальцами по татуировкам на его лице.

Как просто было позволять ему себя вести.

Как.

Просто.

Сейчас все нихера не просто.

Сейчас ситуация зеркалится, такая похожая – и такая абсолютно другая.

И сейчас Мегуми тот, кто нависает, тот, кто выпутывает рюмку, тот, кто отставляет ее на журнальный столик – чтобы тут же вновь вернуться взглядом к Сукуне, все еще отказывающемуся на него смотреть.

А Мегуми смотрит на него – и вдруг думает о старческих морщинках в уголках таких ясных глаз. Думает о колких, едких шутках – и о том, как осторожно испещренные морщинами руки укрывали уснувшего Юджи пледом. Думает о ворчании, которое сопровождало заботливое впихивание очередной тарелки с кацудоном в руки Юджи, который продолжал утверждать, что наелся – но урчание живота ему противоречило.

Думает о единственном случае, свидетелем которому стал, когда дедушка отчитывал Сукуну и показательно таскал его за уши – а Сукуна, на полторы головы выше и в три раза шире, только огрызался раздраженно, но даже не пытался сопротивляться.

Когда-то Мегуми думал, что Сукуне и Юджи от их дедушки качеств досталось поровну: Сукуне – те, которые о колючих, едких шутках, о ругани и брюзжании; Юджи – те, которые о заботе и доброте.

Но сейчас ему вспоминаются руки Сукуны, которые мягко вели его в комнату месяц назад, которые обрабатывали его побои больше трех месяцев назад, которые несли домой его, заболевшего, годы назад.