Насколько же проще жизнь была чертов месяц назад.

Но потом Мегуми вспоминает повод, по которому они пили тогда – и в горле появляется горечь.

С силой сглотнув, он вновь переводит взгляд на Сукуну. Как ни странно, за все годы их знакомства Мегуми ни разу не видел его не только откровенно пьяным, но даже немного выпившим. Кажется, не такой он большой любитель приложиться к бутылке.

И лишь сегодня…

Это стоит Мегуми куда больших усилий, чем он ожидал – заставить себя оторвать взгляд от Сукуны. Вот только сейчас у него нет на это времени, нет времени разбираться, что с Сукуной происходит – хотя сопоставить и состыковать все не так уж сложно. Но Мегуми нужно к Юджи. В конце концов, сам Сукуна ради Юджи и позвонил.

Боже.

Сукуна позвонил ему ради Юджи.

Почему эта мысль одновременно так сложно и так легко находит себе место в сознании Мегуми?

Сделав шаг в противоположную от Сукуны сторону, Мегуми все же не выдерживает и притормаживает в дверном проходе. Присаживается на корточки.

Зарывшись пальцами в жесткую шерсть Пса и прислонившись лбом к его шерстяному лбу, Мегуми заглядывает в темные умные глаза и просит приглушенно, совсем тихо – так, чтобы только Пес его услышал:

– Присмотри за ним.

В конце концов, отношения Пса и Сукуны в последнее время стали менее… напряженными, хотя Мегуми и не уверен, что отловил тот момент, когда именно это случилось.

И одна только мысль о том, чтобы оставить сейчас Сукуну здесь.

В темноте гостиной.

Такого непривычно сгорбленного.

Молчаливого.

В компании лишь чертовой бутылки виски…

Пес коротко лижет Мегуми в щеку, понятливо и преданно смотрит своими умными глазами – а когда Мегуми выпутывает пальцы из его шерсти, он трусит обратно в гостиную.

Мегуми запрещает себе оборачиваться.

Вместо этого он вновь поднимается на ноги и идет в сторону комнаты Юджи, ощущая, как беспокойство и тревога нарастают с каждым сделанным шагом. Наконец, оказавшись возле нужной двери, Мегуми колеблется какую-то долю секунды – а потом все же стучит; Юджи, как и Сатору, всегда говорит, что ему стучаться не нужно, но Мегуми не нравится идея того, чтобы врываться в чужое личное пространство без спроса.

– Вали отсюда! – тут же доносится рванный, злой крик, и Мегуми моргает удивленно, ощущая, как сердечную мышцу смыкает тревожным капканом; ему редко приходилось слышать Юджи таким.

Почти никогда.

Всегда улыбчивый и яркий, он обычно не дает злости, любым негативным эмоциям себя контролировать. Одна из причин, почему Юджи так просто любить.

Но, очевидно, есть вещи, которые даже он не способен вывезти, не сорвавшись.

Мысль об этом с грохотом разбивает что-то внутри Мегуми, и потребность оказаться ближе к Юджи становится почти осязаемой.

Осознавая, что крик этот едва ли предназначался ему, Мегуми все же проворачивает дверную ручку и заглядывает внутрь.

– Уверен, что мне нужно свалить? – мягко спрашивает он, разрывая напряженную тишину комнаты.

Здесь тоже царит темнота, но привыкший к ней взгляд Мегуми замечает, как начинает шевелиться груда одеял на кровати Юджи. Спустя какую-то долю секунды из-под этой груды доносится приглушенное:

– Мегуми? – и теперь голос Юджи звучит совершенно иначе, глухо, бессильно; ни следа злости или ярости, рваный крик обращается надломом и едва уловимой дрожью; Мегуми непроизвольно делает шаг вперед. – Что ты здесь… Это он тебе позвонил, да? – на упоминании Сукуны в интонациях опять проскальзывает намек на злость, и Мегуми делает очередной шаг, медленно приближаясь.

Он до сих пор не знает, хочет ли Юджи вообще его здесь видеть – но оставаться на месте все же выше сил Мегуми.

– Он сказал, что-то случилось, – на самом деле нет, не говорил, Сукуна всего лишь назвал имя Юджи – и Мегуми был готов в ту же секунду прыгнуть в жерло вулкана.

Ведь так и поступают друзья, верно?

Даже не сомневался, – вновь слышит Мегуми тоскливо-разбитое хмыканье Сукуны в собственной голове и раздраженно передергивает плечами, прогоняя его оттуда.

Юджи же в это время фыркает, но получается у него болезненно и сломлено; злость вновь гаснет так же стремительно, как появляется.

– Мне просто приснился кошмар, – произносит он, но Мегуми чувствует, что Юджи, все еще скрытый от него за грудой одеял, что-то умалчивает, чего-то недоговаривает – они слишком давно знакомы, чтобы такие вещи могли от внимания ускользнуть.

– И все? – мягко переспрашивает Мегуми, стараясь не настаивать и не давить – если Юджи не хочет, он имеет право не говорить. И Юджи мнется несколько секунд, а потом все-таки сдается и со вздохом произносит.

– Кажется, я кричал во сне. Он прибежал и… Мы немного поругались.

Мегуми знает, что по меркам Сукуны и Юджи «немного» это – крыша чуть не улетела в стратосферу от их криков.

Случается такое редко, но до крайности метко.

Наконец, он доходит до кровати, осторожно садится на самый край – так, чтобы Юджи мог отодвинуться, если захочет – и спрашивает еще мягче, чем прежде:

– Что тебе приснилось, Юджи? – проходит секунда, другая, тишина становится душной и давящей; когда Юджи так и не отвечает, Мегуми осторожно добавляет: – Ты можешь не говорить, если…

– Мне снилось, что я потерял еще одного очень важного для меня человека, – вдруг выпаливает Юджи на одном дыхании, будто боится, что если не скажет вот так, единым духом – то уже сказать не сможет.

Мегуми замирает на секунду, перебирая в голове имена тех, о ком может идти речь.

А потом он вспоминает.

Ты всегда был для меня на первом месте.

И всегда будешь.

Ох.

Мегуми придвигается ближе, опускает ладонь Юджи на плечо, ощущая, как тот дрожит под его пальцами, и пытаясь отчаянно подобрать слова – а в следующую секунду Юджи уже сгребает его в охапку, утыкаясь лицом ему в шею, и дышит хрипло-хрипло, сорвано, и у Мегуми ребра скулят от силы его хватки, но он не жалуется, и не подумает жаловаться, и только бережно обхватывает Юджи сам, прижимая его к себе.

– Я здесь, – тихо шепчет Мегуми в макушку Юджи. – Здесь.

Все-таки не нужно было оставлять Юджи одного, не нужно было его слушать.

Не нужно было, блядь.

В последнее время их дедушка все чаще попадал в больницу, но его смерть все равно ударила неожиданно – зато точечно по болевым.

И прошли с нее всего считанные дни.

Сварливый, вздорный старик – в глубине души он был очень добрым и заботливым, Мегуми прекрасно об этом знает, как прекрасно знает и о том, насколько сильно Юджи его любил. Даже сам Мегуми успел за годы немало к нему привязаться.

Но все эти дни Юджи держался.

Юджи не плакал, Юджи улыбался через силу, Юджи маскировал сочившуюся из этой улыбки боль своим светом; Юджи снова и снова повторял: дедушка не хотел бы, чтобы по нему лили слезы. Так что он продолжал делать вид, что все в порядке, все нормально, терпимо, что он может с этим справиться.

Конечно же, Мегуми ни на йоту ему не верил.

Но он и так не отходил от Юджи ни на шаг все эти дни, и подумал – может быть, тот понимает, о чем говорит, когда просит оставить его одного. Может быть, ему нужно пространство. Нужна возможность выдохнуть. Может быть, ему нужно время наедине с собой и своим горем.

Что ж, Мегуми проебался.

И сейчас он прижимает Юджи крепче к себе, и ощущает, как тело под его руками начинает сотрясаться, ощущает, как становится мокрой футболка в районе плеча; успокаивающе поглаживая Юджи ладонью вдоль спины, Мегуми укутывает его в себя, как может, и сам утыкается носом ему в висок.

Со дня смерти дедушки это первый раз, когда Юджи дает волю слезам, по крайней мере, на глазах Мегуми – и от этой мысли Мегуми непроизвольно прижимает Юджи ближе к себе.

Какое-то время они продолжают сидеть так, пока Юджи постепенно не успокаивается, пока его дрожь не уходит и дыхание не выравнивается; пока он наконец не подается назад – и Мегуми послушно, пусть и нехотя его отпускает.