И этот Мегуми опять хрипит.

И опять пытается ему что-то сказать.

И вот он – момент, когда Сатору должен проснуться.

Это ведь не настоящее.

Этого не происходит на самом деле.

Его Мегуми сейчас – всего за несколько стен от него, мирно спит в собственной спальне, или, может, у них ночная переписка с Юджи, или он читает что-нибудь…

Главное, что он в порядке.

Он в порядке, блядь.

Он не истекает кровью на руках Сатору.

Его жизнь не утекает сквозь пальцы Сатору.

Это неправда.

Неправда…

Но этот Мегуми хрипит, пытаясь что-то сказать – и Сатору впервые после этого не просыпается.

Этот Мегуми хрипит вновь – и вновь безуспешно.

А Сатору прижимает его к себе, пытаясь найти в этом свое заземление, чтобы не упасть прямо сейчас – ему ведь еще своего ребенка держать. Сатору обязан его держать.

Ему никак нельзя падать.

Пока что.

Это сон?

Сатору уже не знает.

Он только знает, что жизнь Мегуми утекает у него сквозь пальцы – и собственная жизнь утекает следом.

А потом Мегуми тянется к нему своей алой дрожащей ладонью, которую Сатору тут же перехватывает и прижимает к собственному лицу; и Мегуми улыбается ему – улыбается печально, улыбается улыбкой смертника, и Сатору отказывается эту улыбку принимать; и Мегуми хрипит в третий раз – и в этот раз у него наконец получается сказать:

– Ты лучший отец, который мне когда-либо нужен был.

И Сатору наконец узнает, чем заканчивается этот сон – смертью Мегуми.

Он всегда знал.

И он просыпается в таком ужасе, которого, кажется, не испытывал никогда. И рациональная часть его сознания говорит ему, что это всего лишь подсознание смешало самое большое его желание и самый большой страх, создав из этого совершенно ужасную, убийственную картину.

Но сейчас Сатору плевать на рациональность.

Сейчас он почти бежит в комнату Мегуми, и ему недостаточно просто увидеть и убедиться – здесь, живой, мирно спит, грудная клетка поднимается и опадает, никаких рваных последних вдохов; недостаточно того, чтобы просто понаблюдать за ним, стоя в дверном прохода или подпирая собой стену.

И Сатору тащит ближе.

И ближе.

И, осторожно укладываясь на самый краешек кровати Мегуми – что весьма проблематично для его двух метров, – Сатору надеется, что Мегуми не проснется…

Но Мегуми, конечно же, просыпается.

Мегуми сонно моргает лишь раз – чтобы тут же резко ушла сонливость, когда его взгляд сталкивается с Сатору; и Мегуми смотрит на него, явно охеревая от такой наглости, явно собираясь уже прогнать его взашей – а Сатору не уверен, что не развалится на куски, когда это случится.

Но потом взгляд Мегуми становится внимательнее, пристальнее; наверное, привыкнув к темноте.

И возмущение в его глазах вдруг остывает.

И еще несколько секунд они просто смотрят друг на друга, и Сатору не знает, что именно Мегуми находит на его лице – хотя предполагает, что выглядеть он должен довольно жалко, – но в следующее мгновение Мегуми вдруг вытягивает руки вперед, и подтаскивает послушного, преданно следующего за его руками Сатору к себе, и бурчит ему в макушку, сцепив руки у него за спиной:

– Только попробуй сказать хоть слово.

И Сатору нежно, разбито улыбается ему в грудную клетку, притягивает своего ребенка ближе, убеждаясь – здесь. живой. в порядке, – и наконец может выдохнуть.

И, ладно, может быть, у Сатору все-таки депрессия или что-то вроде того – но он может с этим справиться, пока ему есть, ради кого справляться.

Пока есть ребенок, который переживает за него больше, чем кто-либо в жизни Сатору – больше, чем Сатору когда-либо переживал за себя сам.

Ребенок, за которого Сатору без сомнений отдаст жизнь.

За которого без сомнений сожжет мир дотла.

Сатору прижимает Мегуми к себе так крепко, как может – здесь. живой. в порядке.

Той ночью кошмары ему больше не снятся.

Комментарий к (за два с половиной года до) Депрессия

всегда так удивляюсь и радуюсь вашим теплым отзывам. спасибо всем, кто приходит и греет словами

и спасибо Reyka-1994 за подарок работе. мне внезапно и приятно

========== (за полгода до) Дом ==========

Заметив валяющуюся на спинке дивана худи, Сукуна хмыкает: у его братца есть раздражающая привычка разбрасывать свое шмотье по всему дому. К счастью, не настолько раздражающая, чтобы обращать на это внимание.

В целом, ничего нового.

Он уже хочет пройти мимо, как делает обычно, но в этот раз что-то идет не по плану; что-то царапается на краю сознания, привлекая внимание.

Что-то заставляет его подойти ближе.

Когда Сукуна оказывается возле дивана, взгляд сам собой возвращается к худи, и он удивленно замирает.

Блядь.

Это не шмотье брата.

Сукуна абсолютно уверен, что несколько раз видел худи на Мегуми.

Прежде, чем он успевает подумать, прежде чем успевает себя остановить, рука уже сама тянется к ткани, сжимая ее в кулаке. А в следующую секунду Сукуна утыкается в худи носом. Закрывает глаза. Делает глубокий вдох.

Пахнет обычным кондиционером.

Немного потом.

И чем-то свежим, похожим на весенний воздух после дождя. Похожим на свободу.

Сукуну ведет.

Да, эта худи определенно принадлежит Мегуми; Сукуна хотел бы сказать, что понятия не имеет, откуда знает запах пацана – вот только он имеет.

Он помнит все оттенки этого запаха с того дня, когда пацан случайно уснул у него на плече во время просмотра фильма – а сам Сукуна сидел, как дебил, и не мог заставить себя шевельнуться.

Очередной глубокий вдох.

По нервам сбоит статикой, пока под кожу просачивается запах Мегуми.

Ему нужно еще немного.

Совсем-чуть-чуть…

Глаза резко распахиваются, когда наконец приходит запоздалое осознание происходящего. Оторвав худи от своего лица, Сукуна раздраженно взрыкивает, бросая взбешенный взгляд на эту чертову тряпку.

Какого хера он творит?

Какого.

Хера.

Ему нужно сейчас же отбросить гребаную худи обратно на диван. Ему нужно свалить отсюда. Ему нужно сделать вид, что этого никогда не случалось.

Потому что это, вот это – совсем клиника.

Это конечная.

Это блядский, официально подписанный диагноз.

Помешательство.

Сукуна отказывается свой диагноз признавать; отказывается с ним мириться. Нахрен. К черту. Игнорирование очевидного кажется заебись таким планом. Сейчас Сукуна просто разожмет пальцы, просто отбросит худи от себя, просто…

Из коридора слышатся чьи-то шаги.

Очень знакомые шаги.

Немного приглушенные – но уверенные и твердые, разбитые по такту; звуком этих шагов проверять бы секундомеры на правильный отсчет времени.

Мегуми.

Теоретически, Сукуна находится в собственном доме. Теоретически, это его диван. Теоретически, он имеет полное право поднять вещь, которая на нем валяется. Теоретически, он взрослый мужик, которого не должна пугать мысль о том, что его застанет с худи в руках владелец этой худи.

Теоретически.

На практике же он вдруг чувствует себя напакостившим школьником, которому сейчас влетит.

Сукуна даже фыркает.

Смешно.

У него есть доли секунды на то, чтобы принять решение – хотя какое, вхера, решение? И так все понятно.

Сукуна делает шаг назад.

Уходит прежде, чем заглянет Мегуми, наверняка ищущий свою худи.

И когда Сукуна возвращается в свою комнату, когда захлопывает за собой дверь, когда шумно втягивает носом воздух.

Ткань худи все еще зажата в его кулаке.

Блядь.

Следующие несколько дней худи валяется у него на полке шкафа, мозолящая глаза и злящая одним фактом своего долбаного существования.

Но аккуратно и бережно сложенная.

Сукуна думает, что надо бы подбросить ее обратно Мегуми и сделать вид, будто ничего не было – и тут же злится на себя еще сильнее. А с хуя ли он вообще должен запариваться о том, чтобы что-то возвращать? Выбросить ее нахрен, да и дело с концом!