Мальчик рассказывает, что не уверен, сможет ли отцу помочь.

А он должен.

Потому что…

– Я не могу его потерять.

Весь рассказ умещается в абсолютный минимум времени, мальчик говорит лишь по существу, излагая сухие факты и больше не сбиваясь ни разу.

Но только до того момента, когда он произносит последнюю фразу.

И голос его срывается, в него проскальзывает столько сдержанного, но теперь уже совсем очевидного отчаяния, что даже в горле Кенто что-то неприятно сжимается.

К этому моменту он уже выходит из квартиры, подхватив ключи.

Ему не должно быть дела до какого-то незнакомого мальчика и его отца, это не проблема Кенто, он никогда не берет сверхурочные, предпочитая выполнять строго по пунктам лишь то, к чему его обязывает долг.

Или контракт.

Но ключи уже вставлены в зажигание. Шины взвизгивают.

В конце концов, он сам дал мальчику визитку и теперь не может так просто отмахнуться от него.

Продолжая сжимать телефон в одной руке, Кенто говорит, что мальчик все собирался сделать правильно.

Что ему следует позвонить в скорую.

Следует рассказать им максимум, который он знает – а потом поехать с ними, если его отца заберут.

А его наверняка заберут.

Кенто не спрашивает адрес дома мальчика, потому что не хочет ставить перед выбором. Этот ребенок кажется ему умным – а умные дети не дают незнакомцам своих адресов. Это правильно. Вот только любой ум и рациональность отходят на второй план, когда дело касается жизни близких людей.

Тем более, Кенто не уверен, успеет ли приехать раньше, чем скорая.

Тянуть же с ее вызовом точно не стоит.

Вместо этого он просит мальчика спросить у медперсонала, в какую больницу его отца повезут – а после перезвонить ему и сказать.

К больнице Кенто подъезжает лишь минутой-другой позже, чем скорая.

В холле он видит знакомое лицо.

Мальчик повзрослел, вытянулся, черты лица начали терять детскую припухлость – но он все еще ребенок, нескладный, худощавый, со слишком длинными конечностями.

Кенто тут же подходит к врачам, расспрашивая обо всем и пытаясь помочь, чем сможет.

Но выясняется, что большую часть вопросов мальчик уже задал сам, что он вполне в состоянии сам заполнить бланки, сам ответить на встречные вопросы врачей.

Он вообще выглядит довольно невозмутимым и спокойным, говорит еще решительнее и ровнее, чем когда рассказывал по телефону о случившемся. Ни следа от того панического и отчаянного голоса, который Кенто успел услышать в трубке.

Кенто не уверен, зачем он здесь.

И, тем не менее, он не уходит.

Потому что, каким бы взрослым и сильным ни казался – это все. Еще. Ребенок. И Кенто прекрасно помнит его там, на берегу реки, отчаянно прижимающего к себе щенка, пока влага из глаз падала на и без того мокрую шерсть.

Каким бы взрослым и сильным ни казался – этот ребенок все же позвонил.

Потому что даже не все взрослые могут выдержать давление, когда дело касается жизни их близких.

Кто Кенто такой, чтобы требовать подобного от ребенка?

Тем более, что этот ребенок выказывает выдержку, которой не обладает большинство знакомых ему взрослых?

Уважение, которое Кенто испытал еще на берегу реки, усиливается с каждой секундой, которую он проводит рядом с этим ребенком, которого сложно ребенком воспринимать.

Так что Кенто стоит рядом, когда врачи говорят о прогнозах.

Кенто сидит рядом, пока мальчик заполняет бланк, отказавшись от помощи медсестер.

В какой-то момент мальчик стопорится на одном из пунктов, хмурясь, и Кенто спрашивает осторожно:

– Нужна помощь?

Мальчик отрицательно качает головой в первую же секунду, но потом закусывает и нервно жует нижнюю губу. Хмурится. Поднимает взгляд на Кенто, колеблется пару секунд – пока наконец все же не поворачивает бланк к нему и не указывает на непонятный пункт.

Когда документы заполнены, мальчик возвращает их медсестре.

Вновь опускается на стул.

Дальше какое-то время они проводят в ожидании.

– Вам не обязательно оставаться, – осторожно произносит мальчик в какой-то момент, на что Кенто, сидящий с закрытыми глазами, запрокинутой головой и сложенными на груди руками, просто кивает.

– Я знаю.

И продолжает сидеть.

Больше мальчик об этом не заговаривает.

Когда врач наконец выходит, он говорит, что отец мальчика в относительном порядке, воспаление легких штука мерзкая и тяжелая – но они успели вовремя, ему больше ничего не грозит.

Врач по большей части обращается к Кенто, а на мальчика смотрит снисходительно и переходит на уменьшительно-ласкательные. Кенто хочет уже поправить его за такое обращение – но мальчику, кажется, все равно. Из его рта вырывается лишь хриплый выдох на «понадобится время, но он встанет на ноги», после чего мальчик коротко кивает.

И тут же отворачивается. Уходит.

Кенто ждет.

Проходит минута.

Две.

Три.

Кенто ждет.

На седьмой он идет искать.

Мальчик обнаруживается в какой-то подсобке, среди метелок и ведер. Дверь в подсобку приоткрыта, и Кенто может увидеть его так, чтобы самому остаться незамеченным.

Мальчик плачет.

Плачет совсем тихо, утыкаясь лицом в ладони и совершенно не всхлипывая. Съежившийся, он кажется таким уязвимо маленьким, разбитым – но все равно до конца себя не отпускающим.

Приходится заставить себя с силой сглотнуть.

Кенто может понять.

Мальчик слишком долго оставался сильным, заставлял себя быть сильным, и облегчение от хороших новостей его сломало. Так бывает.

Кенто не беспокоит его, не рушит это уединение наконец отпускающего страха. Вместо этого он дает время – и уходит.

Через десять минут мальчик возвращается. У него покрасневшие глаза – но ни по каким другим признакам не скажешь, что он плакал.

Положив руку ему на плечо и чуть его сжав, Кенто спокойно говорит:

– Ты отлично справился, – и тут же руку убирает, отступая на шаг.

Пару секунд мальчик просто просмотрит на него, не по-детски внимательно и вдумчиво. А потом поворачивается к Кенто всем корпусом, кланяется.

– Меня зовут Фушигуро Мегуми. Спасибо, что помогли мне.

В общем-то, Кенто уже знает его имя – услышал от врача почти сразу, как появился здесь. Почти сразу он узнал и имя отца ребенка, оказавшегося приемным – это объясняло запинку перед «отец».

Но ему кажется правильным то, что мальчик – Мегуми – представился сам.

Он имел право захотеть этого.

Сделать это.

Кенто не заостряет внимание на том, что на деле сам так почти ничем и не помог, вместо этого кланяясь в ответ.

– Рад новой встрече, – выпрямившись, он добавляет. – Надеюсь, следующей мне не придется ждать еще три года.

Когда Мегуми вновь смотрит Кенто в глаза, уголок его губ чуть дергается – и это совсем не улыбка, но уже что-то.

Кенто никогда раньше не задумывался всерьез о том, хочет ли детей.

Но сейчас, глядя на невероятно сильного ребенка перед собой, он думает:

«Ты невероятно везуч, Годжо Сатору, раз у тебя такой сын».

Комментарий к (за шесть лет до + несколько дней) Страх

неизменная благодарность всем, кто сюда заглядывает и отзывается. очень тепло от ваших слов

и спасибо Wunschkind за подарок работе. неожиданно и приятно

========== (за два с половиной года до) Депрессия ==========

Называть свое состояние депрессией Сатору отказывается.

Никакая это не депрессия, он всего лишь немного устал – с кем не бывает? Может, еще чуть-чуть, самую малость хандрит.

Но не более того.

И внимательные острые взгляды Мегуми он отказывается признавать обеспокоенными. Просто кое-кто здесь драматизирует, и этот кое-кто – явно не Сатору. Возможно, впервые.

А то, что кошмары вернулись и снова снятся ему спустя дохрена лет – это не имеет к состоянию Сатору никакого отношения. Ну, или все же имеет.

Но Мегуми об этом в любом случае не стоит знать.

Для Мегуми у Сатору припасена стеклянная улыбка – которой Мегуми не верит; для Мегуми у Сатору припасено дежурное «я в порядке» – которому Мегуми не верит.