И это нормально.
И все в порядке – убеждает себя Мегуми.
Так и должно быть.
Но в ответ на его слова Юджи хмурится.
Юджи сжимает губы в тонкую линию и отбривает с жесткостью, которой редко дает волю:
– Нет, – вновь повторяет, в этот раз без спешки, чеканя каждое слово: – Ты – мой лучший друг, Мегуми. Один из самых важных для меня людей, – и добавляет уже мягче, с такой явственной преданностью во взгляде: – Ты всегда был для меня на первом месте. И всегда будешь.
Мегуми едва удерживается от того, чтобы растереть грудную клетку, когда смесь тепла и нежности вспыхивает так ярко, остро, что почти больно.
Он не рассчитывал на взаимность – но он так боялся. Боялся, что разрушит все. Боялся, что потеряет дружбу, которая была его опорой долгие годы. Что потеряет одного из самых важных ему людей – и тут же развалится по атому следом за этим. У Мегуми ведь не так много их, этих важных людей. Всего лишь Сатору и Юджи.
И…
Мазнувший по сетчатке образ Сукуны Мегуми смаргивает – нет. Не сейчас. Мегуми не может сейчас о нем думать.
Только не сейчас.
Не когда Юджи говорит:
Лучший друг.
Говорит:
Одних из самых важных.
Говорит:
На первом месте.
И, чисто теоретически, это ведь не то первое место, которого влюбленный в него Мегуми должен бы хотеть – но ощущается оно ценнее и важнее, чем какое-либо другое.
Но Юджи еще не закончил.
Когда он вновь начинает говорить – голос звучит совсем тихо, но так ярко и искренне, что ему невозможно было бы не поверить.
Хотя Мегуми в любом случае верит, даже если вина Юджи и его «мне жаль» – последнее, чего он хотел.
Мегуми попросту не умеет не верить Юджи.
– Мне правда жаль, что я не могу ответить тем же, Мегуми. Это… – и вдруг Юджи улыбается, улыбается немного неуверенной, даже почти робкой – но знакомо придурковатой, восхитительно дурацкой улыбкой. – Это было бы здорово, а? Броманс с бонусами. Но у тебя даже ухватиться не за что, чувак, ни спереди, ни сзади! Это же такая потеря!
На секунду Юджи замирает, и улыбка его чуть дрожит, будто он ждет, оценит Мегуми эту попытку разрядить обстановку – или пошлет нахуй.
А Мегуми смотрит на него, на него, на этого трогательного идиота, и ощущает, как смех начинает пузыриться в гортани.
И спустя минуту они хохочут уже оба, немного слишком громко, немного истерично – но искренне и ярко, и Мегуми явственно ощущает, как страх того, что он никогда не сможет быть Юджи тем другом, которого тот заслуживает, что это чувство, неправильное, противоестественное, не позволит ему быть таким другом – этот страх наконец уходит.
Наконец отпускает Мегуми на свободу.
Когда смех сходит на нет, они смотрят друг на друга, окруженные спокойствием и тишиной, как пуховым одеялом – пока улыбка Юджи не начинает сходить на нет.
Пока в его глазах вновь не вспыхивает грусть и он разрывает их тишину, спрашивая нерешительно:
– Это больно?
Ему не нужно уточнять, что именно больно.
Мегуми понимает.
За все годы их дружбы они научились понимать друг друга без слов – иногда кажется, что умели понимать всегда.
Это больно – любить меня?
Это больно – что я не могу любить тебя так же?
И раз уж Мегуми решил сегодня побыть честным…
– Да, – тихо признает он, и Юджи шумно втягивает воздух носом, стискивает кулаки так, что проступают вены; вот только Мегуми тут же добавляет: – Но я в порядке.
И это четвертый раз за сегодня, когда он произносит «в порядке» – но первый, когда сам себе верит.
– Я могу обнять тебя? – все еще нерешительно спрашивает Юджи, и Мегуми хмыкает, когда это несвойственная Юджи нерешительность болезненным уколом прилетает между ребер.
– С каких это пор тебе нужно разре…
Он не успевает закончить, затыкаясь на полуслове, когда руки Юджи сгребают его в охапку, стискивают в медвежьих объятиях так, что скулят кости; у Мегуми и в мыслях нет жаловаться; Мегуми с готовностью притягивает к себе Юджи в ответ.
– Я люблю тебя, – хрипит Юджи ему куда-то в шею, тепло и искренне. – И я бы не отказался от тебя, даже если бы ты притащил десяток трупов и попросил помочь их спрятать.
Мегуми опять надтреснуто фыркает во взъерошенный розово-рыжий висок, смаргивая жжение в глазах и ощущая, как нежность расплывается теплом под кожей – но боль к ней почти не примешивается.
– Я тоже тебя люблю, – сипло выдыхает в этот висок Мегуми.
И с облегчением, оттененным неясным ему самому страхом, осознает – в этот момент кажется, что собственное «люблю» почти не отличается от «люблю» Юджи.
Комментарий к (спустя три месяца + четыре дня) Признание
если сюда кто-нибудь заглянул - я рада вам
и спасибо за неожиданные приятности в отзывах, очень ценю все ваши слова
========== (за шесть лет до + несколько дней) Страх ==========
От работы Кенто отвлекает телефонный звонок. Он бросает взгляд на экран. Видит незнакомый номер – и недовольно морщится.
Незнакомые номера никогда не предвещают ничего хорошего.
Тем не менее, там все еще может быть что-то важное, так что ответить приходится.
– Да?
Вся реакция, которую Кенто получает на это – тишина и чье-то тяжелое, едва слышное дыхание. Почувствовав вспышку раздражения, он произносит чуть резче, чем планировал:
– Если вы не собираетесь отвечать, я кладу труб…
– Я… Простите, я зря позвонил.
Голос – мальчишеский, уже ломающийся и ощутимо дрожащий. Он срывается в паре мест, выдавая панику, граничащую с отчаянием, которую мальчик по ту сторону явно – и безуспешно – пытается скрыть.
Кенто ровнее садится в кресле. Пальцы сильнее сжимают телефон.
Он тут же жалеет о собственной резкости.
Как именно понимает, кто это, Кенто не знает и сам – в конце концов, они виделись всего один раз и случилось это около трех лет назад. Но у него всегда была неплохая память на лица и голоса, а тот мальчик из головы не стерся совершенно.
По какой-то причине Кенто ни секунды не сомневается – это именно он.
Хотя, может быть, все дело в том, что больше нет никаких детей, которые могли бы ему позвонить.
Или, может быть, в том, что прошло целых три года, прежде чем мальчик воспользовался визиткой – и все равно, даже находясь в явно затруднительном положении, он тут же попытался отступить и извиниться. В тот день он не показался Кенто одним не из тех, кто умеет легко принимать чужую помощь или, тем более, просить о помощи сам.
Что, кажется, ни капли не изменилось.
Впрочем, сейчас это неважно.
Ощутив, как раздражение уходит, сменяясь беспокойством, Кенто пытается успеть и ответить прежде, чем мальчик положит трубку.
– Что я могу для тебя сделать, мальчик со щенками?
Кенто не знает, что именно срабатывает. Спокойный ли голос или понимание того, что Кенто все еще его помнит – но трубку мальчик не бросает. Вместо этого по ту сторону слышится сдавленный сиплый звук, после которого он вдруг произносит сбито, почти неслышно:
– Это я виноват… Это из-за меня он носился тогда под дождем… Это я должен был…
– Думаю, тебе стоит начать с начала, – все тем же спокойным тоном прерывает Кенто.
Он не особенно умеет ладить с детьми, но ощущает, что еще немного – все нарастающая паника мальчика выйдет из-под контроля, подпитанная очевидным чувством вины.
Секунда-другая тишины.
По ту сторону слышится шумный глубокий вдох.
И, когда мальчик вновь начинает говорить, голос его вдруг звучит куда ровнее и решительнее. Дрожь из него уходит почти полностью.
Даже Кенто немного удивлен – и впечатлен – тем, что этот ребенок может так быстро взять себя в руки.
Мальчик рассказывает, что его отец упал в обморок – на слове «отец» он почему-то сбивается, но тут же продолжает, а у Кенто нет времени задумываться над этой заминкой. Да и не так уж она важна.
Мальчик рассказывает, что хотел позвонить в скорую и искал телефон, но первой ему попалась визитка с «вашим номером, Нанами-сан»; мимо внимания Кенто не проходит это вежливое, даже в такой ситуации, обращение.
