И удивленно моргает.

Моргает еще раз – но изображение и надпись на экране меняться отказываются. Одной из первых покупок, сделанных Сатору для Мегуми, стал мобильный телефон – и Мегуми ни разу сам этим телефоном не воспользовался по его прямому назначению.

До сегодняшнего дня.

Сатору бы порадоваться – но предчувствие дерьма селится под кадыком и скручивает гортань. Веселье моментально улетучивается, пока его место надежно занимают тревога и беспокойство.

Это же Мегуми.

Он бы не позвонил впервые просто так, ради бессмысленных вопросов как-дела-что-делаешь или глупых, только что пришедших в голову шуток – как это делает сам Сатору. Молчать в трубку шутки ради он тоже не стал бы.

Сатору тут же спешно подносит телефон обратно к уху, спрашивает, пытаясь не обращать внимания на то, как изменились интонации собственного голоса: от веселья – к беспокойству, от легкомыслия – к серьезности.

– Мегуми?

Еще секунда-другая тишины, за которые у Сатору внутри что-то обрывается и падает в пустоту, но потом слышится скрежет и шорох, и, наконец – тихое и сиплое, надколотое; такое непривычно уязвимое. Мегуми, этот до глупого упрямый и сильный ребенок, обычно не позволяет себе уязвимым быть.

– Пожалуйста… Пожалуйста, помоги…

Что-то обрывается снова.

Мощнее.

Страшнее.

Сатору вцепляется в телефон с такой силой, что начинают болезненно ныть пальцы, но фиксирует это разве что краем сознания.

– Где ты? – спрашивая, он уже срывается с места, уже подхватывает ключи от машины, уже выносится из дома.

Часть его хочет спросить, что случилось – но для этого сейчас нет времени; сейчас ни для чего нет времени. Сейчас важнее всего оказаться рядом с Мегуми, и с остальным они тогда разберутся. Ключ не с первой попытки попадает в зажигание, и Сатору раздраженно взрыкивает и приглушенно матерится; ударяет ладонью по приборной доске, сцепляя зубы крепче.

Мегуми по ту сторону дышит тяжело, с присвистом, и явно пытается собраться со словами, чтобы ответить на вопрос Сатору – но выходит у него пока что плохо.

Это у Мегуми-то.

Вечно невозмутимого и невпечатленного.

Блядь.

Сатору заставляет себя выдохнуть. Заставляет себя вдохнуть. Он ничем не поможет Мегуми, если поддастся панике и истерике, к которым совершенно не привык. В голове немного проясняется, хватка на ключах становится тверже.

Двигатель автомобиля отзывается урчанием.

Когда Сатору выезжает на автостраду, он уже приблизительно прикидывает свой маршрут. Школу Мегуми никогда не прогуливает, уроки у него должны были закончиться не больше часа назад – значит, с высокой вероятностью, с ним что-то случилось по дороге домой. Зная, что приторно-сладкие, лживо-обнадеживающие слова и пустые обещания с Мегуми никогда не работают, Сатору пытается говорить твердо и уверенно, пытается констатировать факты, вроде «я уже еду» или «дождись меня»; пытается передать уверенность Мегуми, даже если самому внутренности продолжает скручивать страхом.

Кажется, в какой-то момент это начинает помогать. Ну, или же Мегуми самостоятельно берет себя в руки одним усилием своей совсем недетской воли – как делает это всегда.

В любом случае, он наконец приблизительно описывает свое местонахождение. Сатору тихо выдыхает, когда понимает, что его догадки были верны – по крайней мере, он едет навстречу Мегуми, а не в противоположную от него сторону.

Уже что-то.

Что-то, блядь.

Стрелка на спидометре продолжает все сильнее клониться вправо.

Когда Сатору наконец останавливается возле того – он надеется – переулка, который описал Мегуми, то вылетает из машины едва не на ходу, не тратя время на то, чтобы вытащить ключ из зажигания или захлопнуть дверь. И резко тормозит, будто врезаясь в невидимую стену, когда видит открывающуюся его глазам картину.

Замирает Сатору всего на какую-то долю секунды, пока чистый, концентрированный ужас ядовито вгрызается в изнанку; но в следующее мгновение его уже швыряет вперед, сквозь любые ебаные стены – настоящие или нет.

В следующее мгновение Сатору уже падает перед Мегуми на колени, уже обхватывает его лицо ладонями. Собственные пальцы тут же становятся липкими и алыми, и, блядь, сколько же здесь крови, сколько же здесь гребаной крови, вашу ж мать. Сатору принимается судорожно ощупывать Мегуми на предмет повреждений, лихорадочно спрашивает снова и снова, где он ранен.

Но Мегуми вместо ответов только указывает куда-то в сторону – и Сатору, слишком сконцентрированный на окровавленном ребенке перед собой, не сразу осознает, куда именно тот указывает.

А Мегуми тем временем опять просит.

Опять умоляет.

Мегуми ведь никогда ни о чем не просит – тем более не умоляет. Это осознание наконец заставляет Сатору обратить внимание на его слова и действия, наконец заставляет проследить взглядом направление руки Мегуми.

– Пожалуйста… Пожалуйста, спаси их…

Два больших щенка лежат недалеко от Мегуми, кажется, черный и белый – но с абсолютной уверенностью сказать не получается, слишком много крови, слишком темно в переулке. В начале Сатору напрягается, думая, что это они напали на Мегуми – но тот продолжает повторять «спаси их», и взгляд Сатору скользит дальше, притягивается к чему-то еще.

Там, немного в стороне – тело. Кажется, мужчина. Довольно крупный. В руке зажат нож. Из плеча вырван изрядный кусок мяса.

Тогда до Сатору доходит.

Щенки не нападали.

Щенки защищали.

А кровь на Мегуми принадлежит, кажется, не ему самому – а им и этому мужику.

Приступ холодной, леденящей ярости примешивается к ужасу, перекрывая его собой. Сатору не знает всей истории – но того, чтобы он понял, того, что увидел, достаточно для острого, основательно накрывающего желания, почти потребности пойти и добить мужика, если тот все еще жив.

Добить ублюдка, который посмел поднять руку на его ребенка.

Но Мегуми, окровавленный, дрожащий, умоляющий Мегуми сейчас нуждается в Сатору, сейчас нужно помочь ему, нужно увести его отсюда; сейчас он – самое важное, в бесконечное множество раз важнее ублюдка, с которым можно будет разобраться потом.

И Сатору сгладывает ярость, приглушает ее силой, переводя взгляд обратно на Мегуми.

Заглядывая в глаза Мегуми.

И застывает пораженно, когда замечает то, чего не заметил сразу; чего какого-то черта не замечал все это время.

Мегуми плачет.

Его сильный, невозможный ребенок, который ни разу за все то время, что они знакомы, не плакал при Сатору, который даже эмоций почти никогда не выказывает – сейчас плачет. И он не рыдает во весь голос, он не всхлипывает, он даже не шмыгает носом – он плачет тихо, так до страшного, ужасающе тихо, и только дорожки слез размывают кровь и грязь на его лице.

Рука Мегуми продолжает указывать на щенков.

Плачет Мегуми не за себя.

Плачет он за этих щенков.

Часть Сатору хочет наплевать на все. Хочет просто сгрести в охапку своего ребенка и увести его отсюда подальше. Потому что Мегуми все еще – самое важное. Приоритет Сатору. И пусть весь чертов мир сгорит в адовом пламени, плевать – только бы увести Мегуми из этого переулка.

Но Мегуми смотрит на Сатору так умоляющие. И с таким отчаянием. И эта соль на его щеках, мешающаяся с кровью и грязью.

Блядь.

Сатору опять смотрит на щенков. В конце концов, они, вероятно, спасли сегодня жизнь его ребенку – тогда, когда этого не смог сделать Сатору; тогда, когда его даже не было рядом.

– Пожалуйста… – вновь слышится сорванный шепот – и лишает Сатору остатков выбора.

С огромным усилием оторвавшись от Мегуми, он стягивает с себя куртку и бросает ее на землю. Осторожно перекладывает на нее щенков. Поднимается на ноги с ношей в своих руках, жалея о том, что теперь у него нет возможности прижать к себе своего ребенка.

Сатору собирается обернуться и позвать его, но Мегуми уже сам оказывается впереди. Уже одной рукой хватает Сатору за край рубашки и тащит его за собой, в сторону стоящей совсем рядом машины – а второй пытается вытереть рукавом с лица слезы и кровь.