Заставляет себя не оборачиваться, пока идет к двери.

И не рушиться, когда дверь за ним захлопывается.

Комментарий к (спустя два с половиной месяца) Доверие

спасибо всем, кто отзывается, вы чудесные

очень надеюсь, что правда кому-то чуть-чуть интересно, потому что, да, я все еще не в состоянии остановиться

========== (за девять лет до) Защита ==========

Внимание Мегуми привлекает громкий глумливый гогот и жалобный скулеж.

Он останавливается.

Хмурится.

Существует крохотная рациональная часть сознания, которая говорит Мегуми, что это не его дело. Уроки закончились, день клонится к концу, а у него теперь есть, куда отправиться – не дом, вряд ли это самое место когда-нибудь станет домом, но все-таки. Это – крыша над головой. Там тепло. Там есть еда. Мегуми не может рисковать всем этим, ввязываясь в неприятности. Тем более, по собственной воле. Он и без того понятия не имеет, как долго продлится эта передышка.

Так что Мегуми должен просто пройти мимо.

Должен проигнорировать.

Должен…

Скулеж повторяется – поджав губы, он наконец делает шаг вперед, не задумываясь. И идет на звук.

Кажется, это говорит не в пользу его умения принимать рациональные решения.

Опять.

Когда понимает, что звук ведет его к реке – Мегуми хмурится сильнее и ускоряется. Застывает резко, выйдя из-за деревьев и увидев представшее перед ним зрелище. Но из ступора он выходит почти сразу и тут же опять торопливо шагает вперед, окликая ближайшего из тех трех пацанов, которые на берегу реки находятся.

– Эй!

Пацан оборачивается. Когда взгляд фокусируется на Мегуми – он ухмыляется и интересуется, даже не пытаясь изобразить дружелюбие:

– Тебе чего, мелочь?

Мегуми очень хочется огрызнуться на пренебрежительное «мелочь», но это сейчас не так уж важно. Куда важнее – мокрый черный щенок в его руках, и еще один, белый, которого чуть дальше держат двое других пацанов.

– Какого хуя вы делаете?! – несдержанно рычит Мегуми, а пацан в ответ на это опять заходится тем самым глумливым хохотом, который и привлек внимание – двое других присоединяются к нему с секундным опозданием.

– Ты еще не мелковат для таких слов, а? – и у Мегуми в ответ на это руки сами собой сжимаются в кулаки и челюсть стискивается так сильно, что это почти больно.

Второй раз задавать свой вопрос он смысла не видит – и так все понятно. Взгляд сам собой вновь скользит к двум другим пацанам, к зажигалке в пальцах у одного из них. Только теперь Мегуми замечает, что белая шерсть второго щенка местами кажется потемневшей; только теперь улавливает запах чего-то паленого.

Кулаки сжимаются сильнее. Перед глазами мутнеет.

Мегуми возвращается взглядом к первому пацану – явно их главарю, самому бугаистому и, вероятно, самому безмозглому, – и больше ничего не спрашивает.

Вместо этого он делает шаг вперед и рычит сквозь стиснутые зубы:

– Пусти его.

Брови пацана приподнимаются в деланном удивлении. Он смотрит на щенка в своих руках, потом вновь переводит взгляд на Мегуми и, встряхнув щенка, интересуется театрально-небрежным тоном:

– Этого, что ли? – и тут же добавляет, опять ухмыляясь этой гаденькой, скользкой улыбкой, от которой Мегуми тошнит: – Да ладно тебе, мелочь. Ты глянь, какой он уродливый, настоящий монстр. Еще эта отметина на лбу… Наверняка проклятый какой-нибудь. Мы всем сделаем одолжение, если избавим мир от такой мерзкой твари. Но для начала, – и ухмылка пацана становится шире, глумливее, отмерзительнее, – мы можем с ними поиграть. Я покажу тебе, как это делается.

После чего пацан подходит к кромке реки, присаживается на корточки, вытягивает руку – и Мегуми осознает, что он сейчас сделает, раньше, чем это происходит.

Но помешать никак не успевает.

Когда пацан окунает сопротивляющегося, уже воющего жалобно и страшно щенка в воду, удерживая его обеими руками – громкий довольный гогот пацана, троекратно помноженный его дружками, отдается в ушах Мегуми оглушительными раскатами грома.

Он застывает всего лишь на мгновение, ошарашенный и пораженный – а уже в следующую секунду бежит вперед, совершенно не думая, и тараном сшибает пацана, заставляя того боком повалиться на землю.

Каким-то образом из своей хватки пацан щенка не выпускает, а только тянет его за собой, вытаскивая из воды. Почти сразу он вскакивает на ноги, тяжело дышащий, разъяренный; сжимающий пальцы на холке щенка так сильно, что костяшки белеют – жалобный скулеж становится совсем тихим и таким откровенно болезненным, что Мегуми кажется, у него болезненно сжимается что-то в желудке.

– Кажется, зарвавшейся мелочи надо преподать урок, – тем временем выплевывает пацан, швыряя беспомощного щенка своим дружкам и тут же принимаясь надвигаться на Мегуми, который отказывается отступать.

От первого удара Мегуми уворачивается. От второго тоже. Он быстрый и верткий, а свои преимущества научился использовать еще в то время, когда жил на улице. Но избежать всех ударов ему все же не удается, и когда прилетает в живот – фантомная боль в желудке, которую он ощутил, пока топили щенка, становится вполне реальной.

Но Мегуми быстро приходит в себя и большинства ударов ему все же удается избежать. Даже удается пару раз ударить самому.

Пока, в конце концов, пацану это не надоедает, и он кричит:

– Да что вы там жопы отсиживаете?! – после чего два других пацана, до этого только наблюдавших, тут же подскакивают на ноги. Краем глаза Мегуми замечает, как они забрасывают щенков в какую-то тесную клетку, тут же закрывая ее.

Чтобы наконец тоже начать приближаться к Мегуми, угрожающе сжимая руки в кулаки.

И вот это, понимает Мегуми, уже попадалово.

Может, с одним ему и удалось бы справиться, если бы получилось сделать несколько точных ударов, при этом избегая ударов самому – но с тремя? Старше него на несколько лет?

И Мегуми прекрасно осознает – у него еще есть шанс сбежать. Есть шанс выбраться из всего этого с минимальными потерями.

Но потом взгляд вновь падает на жалобно скулящих щенков.

На мокрую шерсть одного.

На подпаленную – второго.

И Мегуми вспоминает человека, о котором хотел бы думать сейчас в последнюю очередь. Которого хотел бы забыть навсегда.

Того, кто должен быть с ним.

Того, на кого в лучшем мире Мегуми мог бы положиться. Кто защитил бы его, ребенка, так, как должны защищать взрослые. Кто позаботился бы так, как взрослые должны заботиться о своих детях.

Но Мегуми живет не в лучшем мире.

В их идиотском мире Мегуми остался один. Его оставили одного. Заставили самого разбираться со всем дерьмом, на него навалившимся; его предали, бросили.

В этом, реальном мире, Мегуми может положиться только на себя.

И он не может сейчас уйти.

Не может поступить с ними так же.

Не может бросить их разбираться самих, маленьких и беззащитных, когда огонь жрет шерсть и вода забивает легкие.

Поэтому Мегуми упрямо вздергивает подбородок и поднимает кулаки, принимая заведомо проигрышный бой.

Потому что это то, что он сделать должен.

То, что должны были сделать ради него.

«Я буду лучше, чем ты», – думает Мегуми, и тут же выбрасывает образ того человека из своей головы.

Потому что на него сейчас нет времени.

Потому что он ему не нужен.

Мегуми может справиться со всем сам.

И он упрямо поджимает губы, сжимает кулаки сильнее; переводит взгляд обратно на пацанов и отказывается отступать, даже если его до смерти тут изобьют.

Сколько проходит времени до того момента, когда он оказывается лежащим на животе, пытаясь вырваться из хватки двух прижимающих его к земле пацанов – Мегуми не уверен. Но у него кровоточит бровь. И ноют ребра. И, кажется, вывихнуто запястье.

В целом, вполне терпимо, если бы не тот факт, что он не может из хватки вырваться.

Первый пацан – главарь – в это время вытирает тыльной стороной руки кровь с лица, и Мегуми удовлетворенно хмыкает, глядя на его разбухший, явно сломанный нос, и чувствуя что-то похожее на гордость от того факта, что это его удар такое сделал.