Что от упрямого воинственного воробушка, которого Сукуна когда-то встретил на кухне этого дома, остается все меньше.

Зато все больше становится… Чего-то.

Того, что было в нем всегда. Что Сукуна видел в нем всегда. Что привлекло внимание и заинтересовало. Что забавляло.

Того, из-за чего он подумал когда-то – любопытно.

Подумал – чем это однажды станет?

Подумал…

Во что однажды превратится?

И сейчас Сукуна – свидетель, почти немой зритель, отправленный пацаном куда-то на задние ряды, где он может только наблюдать. Почти не может вмешиваться. И Сукуна проклял бы собственное любопытство, которое заставляет его на этих задних рядах оставаться вместо того, чтобы свалить к хуям. Вот только… Ему все еще любопытно.

И нет, это любопытство не становится медленно чем-то большим. Чем-то масштабным. Чем-то, что Сукуна все меньше контролирует.

Чем-то дохуя разрушительным – локально разрушительным для одного конкретно взятого мудака.

Блядь.

Сукуна не знает, куда его эти мысли могут завести.

Не хочет знать.

Отрицание – охуенная штука, всеми преимуществами которой Сукуна планирует вволю воспользоваться.

Это же всего лишь раздражающий малец, мелькающий обычно где-то на периферии, – говорит себе Сукуна.

Всего лишь лучший друг его тупого младшего братца, за этим братцем постоянно таскающийся, смотрящий на него этим раздражающе щенячьим взглядом, от которого тошно, – говорит себе Сукуна.

Этот пацан не должен иметь значения, – говорит.

Себе.

Сукуна.

И он не имеет.

Все, что Сукуну с ним связывает – их бессмысленные ночные перепалки, которые для Сукуны просто способ развлечь себя и развеять скуку.

Ничего больше.

Конечно же, блядь, ничего больше.

И если Сукуна чувствует себя злее и раздраженнее обычного в те утра, когда Мегуми в этом доме, но ночью на кухню не выбирается за своей обычной чашкой чая – то это ебаное совпадение, вот это что.

Пацан.

Не имеет.

Значения.

И, тем не менее, Сукуна продолжает сидеть.

И если, когда Мегуми начинает ворочаться и хмурить брови из-за малейшего движения Сукуны, а сам Сукуна в ответ на это перестает двигаться вовсе – то это все еще ничего не значит.

Ничего не значит то, что он не может заставить себя отвернуться.

Ничего не значит то, что даже титры давно уже сбежали за грань экрана, а он все сидит.

И сидит.

И сидит.

Ничего не значит то, что у него так и не выходит заставить себя встать и уйти.

И если, когда растянувшийся на полу Юджи начинает подавать недовольные, сонные звуки, дающие понять, что он проснулся – а Сукуна тут же приходит в себя, как от хука в грудину, чтобы наконец встать и уйти прежде, чем Юджи успеет что-нибудь заметить.

То это ничего.

Мать вашу.

Не значит.

Как не значит ничего и то, с какой осторожностью Сукуна перекладывает Мегуми на диван.

Или то, какое гулкое ощущение тоски селится в костях, пока Сукуна уходит от него, заставляя себя не оборачиваться.

И если затекшее плечо Сукуны ноет всю ночь, напоминая о себе и о том, кто уснул на нем.

То это до сих пор нихрена.

Не.

Значит.

Отрицание – охуенная штука.

Вот только помогает хуево.

Комментарий к (за полтора года до) Отрицание

мое неизменное спасибо вам за такое тепло в отзывах, я очень рада, если в ком-то этот текст чуть-чуть отзывается

все еще не готова остановиться, да

и спасибо Sajna за подарок работе, очень приятная внезапность

========== (за шесть лет до) Отчаяние ==========

Есть очень много вещей, на которые Сатору может спокойно забить.

Оставить жить у них дома огромного щенка, больше похожего на мутировавшего волка и спасшего Мегуми жизнь? Да без проблем! Сатору давно мечтал завести питомца, способного сожрать его во сне.

Сатору вызывают в школу из-за того, что Мегуми в одиночку поколачивает местных хулиганов? Ой, ну что за прелесть! Возможно, его ребенку пора начать выплачивать зарплату за то, что он вместо учителей разбирается со всякими мудаками – пусть местная администрация подумает об этом.

От его ребенка все чаще и настойчивее несет куревом? Ну, может быть, кто-то в его окружении курит. Мегуми взрослый, ответственный ребенок, он сам может разобраться, с кем ему общаться.

Сатору ведь никогда и не утверждал, что он – хороший родитель.

Из него даже просто родитель выходит с натяжкой.

Но, если уж говорить начистоту, Мегуми доставляет так мало проблем, что это даже скучно, поэтому придираться ко всякой ерунде Сатору никогда не видел смысла. Щенку он был слишком благодарен, чтобы вышвыривать его, а окончательно разбивать искалеченное сердце своего ребенка не входило в планы Сатору, и так виноватого перед ним. А во всей этой истории с избиванием хулиганья Сатору расстраивают только синяки и ссадины на Мегуми – зато Пес, тот самый щенок, всегда гарантия того, что с его ребенком все будет в порядке.

Так что, в конечном счете, до сих пор Сатору по существу и не за что было отчитывать Мегуми.

До сегодняшнего дня.

На самом деле, это все огромная досадная случайность, и начинается она с того, что, когда Сатору проходит мимо вешалки, он случайно задевает плечом куртку Мегуми – и та падает на пол. А когда Сатору наклоняется, чтобы подобрать ее – из кармана что-то вываливается, и, хмурясь, он тянется за этой вещью.

Которая оказывается пачкой сигарет.

Открытой пачкой сигарет.

Полупустой пачкой сигарет.

Рядом с которой валяется так же и зажигалка.

Есть очень, очень много вещей, на которые Сатору может спокойно забить: закрыть глаза, заткнуть уши. Но в число этих вещей определенно не входит вероятность того, что его ребенок курит сам.

На самом деле, это все еще может быть таким же недоразумением, как и запах курева. Возможно, кто-то попросил Мегуми придержать его сигареты. Или подсунул их ему тайком, чтобы спрятать. Или это заговор иллюминатов, масонов…

Черт.

Сатору шумно, драматично выдыхает.

Кажется, им все-таки предстоит серьезный разговор, которых Сатору боится, как огня.

Вот только…

Серьезный разговор – или оказаться стоящим посреди лужи бензина, пока кто-то рядом с ухмылкой поджигает спичку?

Дайте, пожалуйста, два вторых варианта!

Но, похоже, разговора им все же не избежать: Сатору не настолько безответственный мудак, чтобы сделать вид, будто сигареты он не видел – и, нет, такой соблазн не посещает его голову. Ни на секунду. Абсолютно. Давить же Сатору не собирается, он всего лишь аккуратно расспросит…

Аккуратно расспросить не получается.

Когда именно их разговор превращается в катастрофу, Сатору отловить не успевает – кажется, с первой же секунды.

Он пытается подобрать подходящий момент.

Он ждет, пока только что пришедший со школы Мегуми переоденется. Пока примет душ. Пока поест. Пока немного расслабится – у ребенка наверняка был тяжелый день, пусть отдохнет немного! Нет, все еще слишком рано. Нет, нужно подождать еще чуть-чуть. И еще…

А потом Сатору вдруг осознает, что это уже начинает походить на откровенную трусость, и, вздохнув, достает из кармана ту самую пачку сигарет, обращаясь к Мегуми:

– Я хотел спросить. Это, случайно, не тво…

– Ты что, шарился по моим вещам? – вдруг обрывает его Мегуми резким, острым голосом, и взгляд его темнеет, тяжелеет, и весь он напрягается, выпрямляется так, будто вместо позвоночника у него – стальная жердь.

Оу, – понимает Сатору.

Кажется, он начал разговор не с того.

А дальше все идет по накатанной, нарастает, как огромный снежный ком, погребающий под собой. И Сатору в какой-то момент начинает казаться, будто он наблюдает за ситуацией со стороны, не способный ни исправить, ни даже просто повлиять. И каждое слово, вырывающееся из его рта – не то, абсолютно не то, а те слова почему-то отказываются приходить, и каким-то образом и без того дерьмовая ситуация с каждой секундой становится все хуже, и хуже.