– С добрым утром, спящая красавица, – широко улыбается Сатору, но мальчишка никак не реагирует, даже не смотрит на него, пока выбирается из-под одеяла и принимается собирать постель.

Сатору отказывается из-за этого переживать.

Вместо этого он отправляется на кухню, сделать себе кофе и мальчишке что-нибудь, хотя не уверен, найдется ли у него вообще это загадочное что-нибудь. Но в дальнем углу полки и впрямь удается отыскать полупустую пачку какао и такую же полупустую – какого-то печенья, срок годности которых он хмуро проверяет. Кажется, подойдет.

Ощущение, что с кухней что-то не так, преследует Сатору каждую секунду.

Пока он отмеряет нужное количество кофе.

Пока наливает воду…

…и удивленно опускает взгляд на раковину. Пустую раковину.

Впервые за, кажется, несколько месяцев – пустую.

Оглянувшись вокруг себя, Сатору только теперь замечает, что чистая посуда разложена по полкам. Невиданное зрелище, никогда эту кухню не посещавшее.

Недовольно поморщившись, Сатору растирает ладонью грудную клетку – опять за ребрами это долбаное щемление, чтоб его.

Может, проблемы с сердцем?

Врачу показаться, что ли?

Не то чтобы Сатору вообще когда-либо по врачам ходил…

Неважно.

К тому моменту, когда слышится скрип половиц, перед Сатору уже стоят две кружки – кофе для него и какао для мальчишки. А еще – тарелка, в которую вывернуто из упаковки печенье.

Импровизированный завтрак.

Сатору даже гордится собой! Сотворить завтрак из ничего – это талант.

Обернувшись, он широко улыбается и указывает на пустую раковину.

– Кажется, ночью приходили эльфы и сделали за меня всю работу. Ты их не видел?

На шутку мальчишка никак не реагирует. На попытку прямо поблагодарить – тоже. Он отказывается от какао, отказывается от печенья. Он игнорирует все, даже самые идиотские реплики Сатору. Не говорит с ним. Все еще даже не смотрит на него. Только держится на расстоянии и губы поджимает, уже напяливший свою одежду, действительно успевшую за ночь высохнуть.

Опять слишком серьезный. Опять слишком взрослый.

Наглухо закрывшийся.

В конце концов, Сатору сдается – ему нет никакого дела, ему плевать, черт возьми, да зачем он вообще старается? – и они выходят из дома.

Всю дорогу в машине царит душная давящая тишина, и хотя Сатору пару раз открывает рот, готовясь ляпнуть какую-нибудь очередную глупость – он тут же раздраженно его захлопывает. Потому что какой.

Нахрен.

Смысл?

Облегченный выдох почти вырывается из легких, когда они наконец добираются до полицейского участка.

Моти так и остаются лежать на заднем сидении.

А потом следует щедрое раздаривание ярких фальшивых улыбок от Сатору и его трогательный рассказ о том, как он нашел мальчишку и не смог пройти мимо. И ему тошно и от самого себя, и от того, с каким едва ли не восторгом на него смотрят, будто он мальчишку не просто в полицейский участок привез, а минимум из огня на собственных руках вынес.

Но вот, наконец, он свободен.

И Сатору хочется спросить, что будет дальше с мальчишкой – но он не спрашивает. Не спрашивает. И совсем не ищет глазами мальчишку, которого увели от него в первую же минуту. И совсем не жалеет, когда вдруг осознает, что так и не узнал, как мальчишку зовут.

Насколько, черт возьми, нужно быть безответственным мудаком, чтобы не узнать даже имя?

Но теперь это уже неважно.

Это больше не проблема Сатору.

Мальчишка больше не проблема Сатору.

И Сатору вдруг хочется отвесить себе оплеуху – потому что мальчишка никогда проблемой и не был. Боже, да ведь это Сатору стал тем, кто прицепился к нему и навязал свои правила, свое понимание правильного, тогда как сам мальчишка вел себя образцовее некуда, даже завалы посуды в доме Сатору разгреб…

Жестко одернув себя, Сатору мысленно напоминает – теперь это уже неважно.

Это не его дело.

Не его дело.

Не его…

А потом Сатору видит мальчишку – тот сидит на одном из пластиковых стульев у стены, угрюмо уставившись себе под ноги, пока устроившаяся рядом женщина в форме пытается его о чем-то расспросить.

Знакомое щемление в грудной клетке – ха, а вот и оно.

Сатору стискивает зубы крепче.

Сатору старательно отворачивается.

Отворачивается.

И продолжает целеустремленно шагать вперед.

Пока ему в спину не прилетает тихое.

Прилетает уверенное.

Прилетает ломающее.

– Я все равно сбегу.

И Сатору будто влетает в чертову невидимую стену, резко останавливаясь.

Это не мое дело, – повторяет он себе, скрипя зубами.

Это не мое дело, – повторяет он себе, сжав кулаки.

Это не мое…

Но потом у него перед глазами вновь появляется мальчишка. Взъерошенный и чумазый, болезненно-худой. В истрепанной одежде. С огромными глазищами – слишком серьезными и слишком взрослыми.

Мальчишка, которого он встретил, когда тот пытался стащить его моти, потому что не ел уже черт знает сколько времени.

С виду – лет шесть-семь.

По глазам – лет шестьдесят-семьдесят.

Я все равно сбегу.

И опять вернешься к этому, – с резким и острым росчерком злости по грудной клетке думает Сатору, шумно втягивая носом воздух.

С росчерком злости думает о тех, из-за кого мальчишка оказался на улице.

С росчерком злости думает о том, что не уверен – а остался бы он сам на месте мальчишки?

Потому что – какая альтернатива мальчишку ждет, попади он в систему? Есть ли у него, к кому вернуться, и если есть – то ведь наверняка есть и причины, почему он не хочет с ними быть? А какие другие варианты? Детский дом? Приемная семья, если повезет? И будет ли это такая семья, о которой можно сказать – повезло? Или его начнет швырять из одной приемной семьи в другую?

Перспективы вырисовываются одна восхитительнее другой, мать их, хотя Сатору не особенно разбирается в теме.

Если же мальчишка все-таки сбежит…

Если улица окончательно станет единственным его домом…

Сатору едва удерживает от того, чтобы вздрогнуть от картинок, кинопленкой резанувших ему по сетчатке. Нет. Просто – нет, блядь. И спасительное это-не-мое-дело отказывается вновь всплывать в сознании.

Хотя, стоит отдать мальчишке должное – он сообразительный, сильный и упрямый, он много с чем сможет справиться. Проблема вот в чем.

Сатору-то почему-то совсем не хочется, чтобы ему справляться приходилось.

И есть тысяча причин, почему прямо сейчас ему нужно притормозить, почему нужно остановиться, пока не зашел слишком далеко, черт возьми – пока не перешел точку невозврата, после которой откатить систему в изначальное состояние будет уже невозможно.

Начиная с вечно пустого холодильника и горы грязной посуды, начиная с того факта, что Сатору о себе-то позаботиться едва ли в состоянии.

Тысяча чертовых причин…

Но вместо всех этих причин Сатору вдруг думает о том мальчишке, который вошел на его кухню.

Думает о трогательных острых коленках. Думает о пушистых смешных носках, будто ему предназначенных. Думает о двух тарелках еды, поглощенных в считанные минуты. Думает о кружке какао, стоявшей рядом с привычной кружкой кофе. Думает о просто-ребенке, уязвимом и беззащитном.

Думает о щемлении за собственными ребрами.

Блядь.

Уже в следующее мгновение Сатору резко разворачивается, не давая себе лишней секунды на раздумья; снова позволяя управлять собой не здравому смыслу, а чертовым инстинктам.

Уже в следующее мгновение Сатору бросает на мальчишку твердый взгляд и, в несколько шагов преодолев расстояние, опять распахивает дверь, ведущую в помещение, из которого только что вышел.

Уже в следующее мгновение Сатору, широко и ярко оскалившись, громогласно провозглашает самую чертовски необдуманную фразу во всей своей чертовски необдуманной жизни:

– Итак. Что мне сделать, чтобы усыновить этого паршивца?

Комментарий к (за десять лет до) Инстинкт

спасибо за весь ваш замечательный и теплый фидбек. так здорово видеть, что это вообще кто-то читает – неожиданно, но безмерно приятно