Мегуми.

Здесь.

Нет.

Его, черт возьми, нет, а если бы был, всей этой ерунды вообще не случилось бы, потому что Пес всегда, абсолютно всегда слушает Мегуми, потому что…

Оу.

До Сатору вдруг доходит, и это понимание – как колотым льдом в глотку. Вся злость из него тут же выходит, как воздух из проколотого шарика; из гигантского воздушного шара, и Сатору чувствует, что еще чуть-чуть – потерпит крушение.

Он вдруг смотрит на Пса другим взглядом.

Под другим углом.

И видит там, за ощеренной пастью, за вздыбленным загривком; там, в темных умных глазах… Тоску.

Черт.

Он идиот.

Он должен был понять сразу.

Сатору дает себе секунду на то, чтобы остановиться и выдохнуть, чтобы вытолкнуть из легких что-то ядовитое и гнилое. Чтобы позволить хлынуть наружу вековой усталости, которая ему кости ломает с момента пробуждения.

Или с самого начала жизни – тут уж поди разберись.

А потом вместо того, чтобы продолжать эту бессмысленную гонку по вертикали – он опускается на колени. Опускается прямиком на грязный, испещренный следами лап пол – все равно Сатору и сам уже грязный.

И в следующее мгновение он вытягивает вперед руку в жесте примирения.

Еще пару секунд Пес продолжает скалиться, но Сатору руку не убирает – и оскал наконец медленно уходит. Уходит. И уши опускаются, прижимаются к морде совершенно беспомощно. И сам Пес весь как-то сжимается и вдруг начинает походить на того щенка, которого Сатору когда-то увидел впервые, окровавленного и обессиленного.

Наконец, Пес все-таки делает пару шагов вперед, утыкается широким шерстяным лбом в протянутую ладонь, и Сатору тут же ласково треплет его по холке.

Произносит сиплым голосом, болезненность которого удивляет его самого:

– Я тоже по нему скучаю, – и в ответ на это из пасти пса вырывается уже не рык – вырывается тоскливый скулеж.

Потому что, да, в том, какое это утро дерьмовое, виновата не бессонница, не бритва, не дерьмовый кофе, и даже не дождь за окном.

Виновато то, что Мегуми нет.

И Сатору рад, правда, безмерно рад тому, что у его ребенка наконец появился друг, вот только…

Вот только, кажется, придется заново привыкать к таким утрам, как сегодняшнее, когда нужно ограничиться готовкой лишь кружки кофе – потому что какао выпить некому.

До сегодняшнего дня Сатору и не осознавал, как сильно отвык от одиночества. А ведь когда-то ему казалось, что он с одиночеством сросся.

И во всем виноват этот дурацкий прекрасный ребенок.

Сатору разрешает себе всего один тяжелый вздох – все равно сейчас никто не услышит, а Пес никому не расскажет, – после чего выпутывает пальцы из шерсти и поднимается на ноги. Пытается выдавить из себя улыбку и что-нибудь по-идиотски беззаботное…

Но потом вспоминает, что ему не для кого ломать здесь комедию, поэтому машет на все свои бездарные попытки рукой и идет в сторону ванной.

И в этот раз Пес послушно трусит за ним, не дожидаясь лишних слов.

Вот только оказывается, что на этом проблемы Сатору не заканчиваются.

Проблемы только начинаются.

К тому времени, как он слышит позади себя знакомый удивленный голос, вопрошающий:

– Ну и какого черта здесь произошло? – весь взъерошенный и в пене, промокший до нитки Сатору ощущает, что еще немного, еще совсем чуть-чуть…

…и включится режим Сатору крушить.

Пес же тем временем не стал ни йоту чище в сравнении с тем, каким был, когда они наконец добрались до ванной.

Но потом слышится тот самый знакомый голос.

И Сатору резко поворачивает голову, так, что в шее что-то хрустит и он даже смутно удивляется, как не свернул ее к чертям.

Краем глаза Сатору замечает, как Пес синхронно с ним реагирует точно так же.

Но все равно оказывается, что это того стоило.

Потому что там, в дверном проеме, стоит Мегуми. Мегуми, ошарашенно хлопающий глазищами. Мегуми, сжимающий в руке какую-то тетрадь. Мегуми с его хмурой складкой между бровей, которая в этот раз кажется еще глубже обычно. Мегуми с его взъерошенной копной смоляных волос, которую хочется взъерошить еще сильнее. Мегуми, который очень характерным жестом поджимает губы…

ме

гу

ми

И Сатору чувствует, как отступает назад, как прячется по углам внутренних темных коридоров что-то мрачное и злое, скалившееся под ребрами все это утро. Чувствует, как искренняя довольная улыбка, которую он так и не смог заставить себя нацепить на лицо все это чертово утро, сама собой начинает тянуть уголки губ куда-то к ушам. Чувствует, как в диафрагме разливается очень знакомое тепло.

Потому что его ребенок здесь, хотя, вообще-то, должен быть уже в школе…

Но к черту школу.

Сатору медленно поднимается, становится в позицию наизготовку; краем глаза замечает, как Пес делает тоже самое.

Улыбка тянет уголки губ сильнее.

На старт.

На секунду в глазах Мегуми вспыхивает замешательство – а потом в них загорается понимание. Потому что, конечно же, у Сатору самый умный ребенок в мире.

Внимание.

– Нет, – твердо и неумолимо припечатывает Мегуми, выставляя вперед руки, в одной из которых все еще зажата тетрадь – наверное, за ней-то он и вернулся. – Вы не посмеете. Нет. Нет-нет-нет-нет… – принимается отбивать речитативом.

Вот только уже поздно.

Марш!

Сатору с Псом срываются с места, мчась на всех парах к Мегуми, оба в пене, оба мокрые и оба абсолютно счастливые.

И Мегуми только успевает отбросить свой конспект куда-то в сторону прежде, чем Сатору с Псом на него налетают, и они всей кучей валятся на пол. Да так, что теперь в пене оказываются не только ванная и Сатору с Псом – но также Мегуми и половина коридора.

– Ой, какая досадная случайность, – широко улыбается Сатору, даже не пытаясь изобразить раскаяние, а Мегуми в ответ до крайности демонстративно, но совершенно беззлобно ворчит.

И у Сатору от этого ворчания только улыбка шире и тепло в диафрагме – океаном.

Тем временем, Мегуми уже спихивает их с Псом с себя. Уже поднимается на ноги и загоняет их в ванную. Уже с обреченным вздохом заходит следом.

И теперь уже они оба, вместе с Сатору, принимаются отдраивать Пса, и почему-то требуется им на это почти два часа. И Сатору мысленно признает: ладно, возможно, дело в том, что все попытки Мегуми придать мероприятию хоть какой-то серьезности основательно рушатся об кое-чей – и абсолютно точно принадлежащий не Сатору, – долбоебизм.

Возможно, дело в том, что по итогу попытка отмыть Пса совершенно неожиданно – и абсолютно точно не с легкой руки Сатору, – превращается в пенную битву, во время которой они с Мегуми швыряют друг в друга пену, а Пес скачет вокруг них десятитонной гиперактивной белкой.

Вот только в этот раз – белкой довольной, а не раздраженной и бунтующей.

Но когда приходится занять чью-то сторону, Пес, конечно же, занимает сторону Мегуми, и против их тандема у Сатору нет ни одного шанса. Из-за чего он до крайности демонстративно ноет, вполне закономерно в пенной битве проигрывая – вот только проигравшим себя отнюдь не чувствуя.

Потому что в какой-то момент Мегуми, весь промокший, взъерошенный, в пене, совсем позабывший о школе – и Сатору не собирается ему напоминать, никто ведь не говорил, что Сатору хороший родитель, – этот Мегуми вдруг сдается и начинает хохотать во весь голос.

И его смех – самая большая ценность в жизни Сатору, пусть и прискорбно редкая.

Эта ценность определенно стоит одного пропущенного в школе дня. Его ребенок и так слишком уж обязательный и школу никогда не прогуливает, скукота какая.

А пока Мегуми хохочет – у наблюдающего за ним с улыбкой Сатору перед глазами вдруг, всего лишь на долю секунды, вновь тот тощий и ободранный малолетний мальчишка, который когда-то, многие годы назад попытался украсть у него еду.

Тогда Сатору лишь рассмеялся бы, скажи кто-нибудь, насколько ужасающе дорог ему однажды станет тот мальчишка.

Но теперь оказывается, что оно того стоило.