– Наш сын гуляет с соседкой, – специально выделяю «наш сын». – Скоро домой вернутся. Ты ложись, котик, поспи хоть пару часиков, а я ужин приготовлю.

– С–с–с… – «котик» пытается что–то сказать, не факт, что цензурное, но не выходит и он замолкает. Кладет голову на руки и отключается.

Смотрю на это «тело» и понимаю, что дальше так продолжаться не может. Терпение на исходе. Я выходила замуж, чтобы быть счастливой, любимой, а у мужа одна любовь, и это не я.

Варя

Оставляю благоверного там, где он притулился, одеваюсь и ухожу из дома. Соседи, к счастью, разошлись, а возле подъезда уже сидит на лавочке Лидия Петровна, покачивая коляску.

– Заждались? – спрашиваю тихо, виновато улыбаясь. – Простите, что так долго, Виталя опять напился, кое–как успокоился, – оправдываюсь перед соседкой полушепотом и заглядываю в коляску. – Как Егорка? Плакал?

– Да ну что ты, милочка! Малыш у тебя ангелочек – спит да спит себе тихонечко на свежем–то воздухе. Маленьким много ли надо? Чтобы в штанах сухо было, сам сытый, да транспорт какой–никакой возил туда–сюда, – ласково улыбается женщина, и я вижу по ее глазам, что она говорит правду – мой сынок не доставил ей хлопот.

– Ох, выспится сейчас на неделю вперед, даст нам жару ночью.

Присаживаюсь рядом с бабушкой. Она убирает морщинистые сухонькие руки с поручня коляски, и теперь я тихонько покачиваю спящего Егорку.

– Спасибо вам, Лидия Петровна, – говорю вполголоса соседке. – Не знаю, как бы я обходилась без вас. Вы нам с Егоркой так помогаете, как родная бабушка, – в горле образуется вязкий комок, от которого еще и слезы наворачиваются.

– Варюша, мне же только в радость помогать тебе. А то сидела бы я одна в четырех стенах, никому не нужная на старости лет, а так хоть какая–то от меня польза.

– Вы даже не представляете, какая от вас польза. И за сыночком моим приглядываете, и подработку мне нашли. Спасибо! – Чтобы не растрогаться сильнее, набираю полные легкие воздуха и растягиваю губы в улыбку: – А еще я сегодня заработала в два раза больше! И, Лидия Петровна, я хотела бы вам отдать половину своего заработка, не отказывайтесь, пожалуйста. Это самое меньшее, чем я могу вас отблагодарить.

– Тебе что, деньги некуда девать? – недовольно заворчала Лидия Петровна, практически пристыдив меня за мои же слова. – На что мне твой заработок? Мне государство пенсию платит, чай, заслужила, а тебе сына поднимать. Сама вон… зима на носу, опять в худенькой курточке ходить будешь?

Лидия Петровна права, каждая копейка у меня на счету. Почти все заработанное уходит на сына – питание, подгузники. Одежду Егору почти не покупаю – все от Светкиных детей достается, у нее их двое – мальчик и девочка, а вещи хорошие, я и не отказываюсь. Детское пособие почти все уходит на коммуналку, а на остатки и небольшие заработки мужа мы живем.

– Простите, я не хотела вас обидеть. Просто ваша помощь так мне нужна… Был бы сынок постарше, я бы его в ясли отдала, а сама на работу пошла. Официально.

«И ушла бы от Витальки» – договорила сама себе то, что вынашиваю в мыслях уже некоторое время.

– Ну так иди. Я присмотрю за малышом, мне не сложно. Твой–то совсем не занимается сыном?

– Почти нет. Так хотел ребенка, а родился Егорка и все, потерял интерес. Не принял он его.

– Беда… – поджимает губы Лидия Петровна.

В коляске тихо посапывает малыш. Надо бы разбудить, унести домой, покормить, поиграть, но там пьяный Виталик. Поэтому я продолжаю сидеть с человеком, с которым мне тепло и спокойно. Оттягиваю момент, когда надо идти к себе.

– Я  хочу уйти от Виталика, – признаюсь тихо старушке. –  Как только найду работу, сниму комнату. Сама Егорку подниму.

– Если нет любви, то и жизни не будет, – кивает согласно головой моя собеседница.

– Любви нет. Я думала, что дело во мне. Что это послеродовая депрессия. Но время идет, а ничего не меняется. И самое главное,  знаете, в сердце у меня пусто. Смотрю на мужа и совсем ничего не чувствую. И что делать с этим не знаю. Сын пока маленький, но он растет, ему отец нужен, но такого не хочу… Лучше уж никакого.

– Знаешь, Варенька, вот что хочешь думай, но я тебе скажу так, как вижу. Виталик не твой мужчина. Не подходит он тебе. Может, что молодой, еще не остепенился, может, по жизни никчемный, но не будет тебе рядом с ним счастья, уж поверь. Не пара он тебе.

Егорка завозился – начал просыпаться. Я поднялась, склонилась над коляской. Обожаю момент, когда сын открывает глазки, видит меня, узнает и улыбается. Вот и сейчас распахнул свои длинные черные реснички, увидел меня и расплылся в беззубой улыбке.

– Эй, привет! – ласково воркую с малышом, протягивая к нему руки. – А кто у нас тут проснулся? Маленький засоня?

Забираю его из коляски, прижимаю пахнущее молоком тельце к себе, утыкаясь в пухлую щечку.

– Мамочка так соскучилась по своему сыночку. Пойдем домой, да, маленький мой?

– Варюша, вы с Егоркой можете жить у меня. Только  придется тебе от алкаша своего прятаться. Не доверяю я ему. Буйный он.

– Буйный, – соглашаюсь. – Но нас с сыном не трогает и то хорошо. Спасибо за приглашение. Но если уходить, то лучше подальше, чтобы не нашел. Ну, мы пойдем? Вы только не говорите никому о нашем разговоре, а то мало ли.

– Да нет, конечно, зачем? Ты иди, я коляску сама закачу.

– Спасибо!

Я машу Лидии Петровне Егоркиной ручкой, и мы с ним идем домой.

Варя

– Что ты его постоянно на руках таскаешь? – недовольно ворчит Виталик, появляясь рано утром на пороге нашей кухни в том же виде, что и вчера – в одних трусах. Опухшее лицо во вмятинах от подушки, до которой он каким–то чудом все–таки вчера дополз. Бросает на нас с Егором хмурый взгляд и идет к раковине за водой – сушняк.

Егор сидит у меня согнутой руке, держится одной рукой за мою шею, в другой у него яркая сине–зеленая погремушка, которую он обсасывает деснами, пуская слюни на маечку – зубки вот–вот должны появиться. Свободной рукой я помешиваю суп – вполне удобно. Я привыкла, а процесс приготовления позволяет разговаривать с малышом и не переживать, что ребенок останется без присмотра. Совсем недавно мой мальчик начал сидеть и тянет в рот все, что видит. Не дай бог, схватит с пола какую–нибудь Виталькину деталь.

– И тебе доброе утро! – улыбаюсь, надеясь смягчить настроение мужа, жадно глотающего холодную воду из кружки. – Мы с Егоркой варим сырный супчик с колбасой. Скажи, вкусно пахнет, да?

– А просто колбасы нет? Я б сожрал. – Виталя отрывается от кружки и с надеждой смотрит на меня и даже подмигивает сыну.

Мне улыбаться больше не хочется. Пересаживаю Егорку на другую руку, отворачиваюсь от мужа.

– Нет, я две сосиски купила, в суп покрошила, еще круп купила всяких, макароны, масло, детское питание заканчивается, пополнила запасы, – оправдываюсь и сама же злюсь на себя за это оправдание, как будто я сделала что–то неправильное. А я всего лишь заработала и потратила деньги на еду. Для кого? Для своей же семьи и для Виталика в том числе!

– Где деньги взяла?

– Я же ходила вчера окна мыть, пока ты тут пил. Забыл?

– А–а. Много заработала? На пиво осталось? Башка трещит, сил нет.

– Виталя! Ты офигел?! – возмущение вырывается непроизвольно. Слишком много накопилось претензий к мужу. – Ты считаешь это нормально? Я работаю как проклятая, каждую копейку вымучиваю и должна тебе пиво покупать?

Я закипаю сильнее бурлящего на плите супа. Плевать на нехорошие искры в серо–голубых глазах напротив. Доброе утро перестало быть добрым при одном упоминании пива.

– У нас растет сын. Ему с каждым днем требуется больше денег и внимания. Ты не можешь ему дать ни одно, ни другое. Мне тяжело, Виталя. Реально тяжело. За нашим сыном присматривает чужой человек, в то время как ты только пьешь и пьешь. Вспомни, как ты хотел сына, что ты мне обещал, когда мы ждали его появления? И где все твои обещания? Где? На дне гомыры?