– Порожняк гонишь, короче, а я тебя катать должен по-беспонтовому.

– Так уже никто кроме тебя не работает, из тех, кто выезжал туда.

Серый УАЗ "Хантер" остановился на окошенной обочине у съезда в посадки, всего-то 23 километра от города, слева от трассы отлично видны бело-синие корпуса "перегонки" нефтепровода. Съезд был хорошо накатан сельхозтехникой.

Светлые сосновые посадки шли вдоль федеральной трассы. Между трассой и посадками пролегла минерализованная полоса. Светло-зеленые иголки бросали кружевную тень, под ногами приятно пружинила опавшая рыжая хвоя, и пахло настоящим лесом. С Максом Анна пересекла лесополосу и вышла к краю кудрявого поля, засеянного соей.

– Вот здесь труп был, – Макс ткнул пальцем в траву, – под капотом от ЗИЛа. Тогда в поле бурьян стоял, по пояс. Помню, вымокли, как собаки. Петрович ее тогда случайно нашел, через день после убийства. О ней и не заявил никто. Здесь ее изнасиловали и убили.

– А с чего ты взял, что ее здесь?

– Было видно, что она уползти пыталась.

– А вот здесь, – на обратном пути Максим махнул рукой в сторону съезда с трассы, – я тогда нашел гандон и бинтики.

– Что за бинтики?

– Ну бинтики сложенные, как салфетки, маленькие, на которые ты кровь берешь. На них потом, кстати, сперму нашли.

Марлевые тампоны. Вот, чем этот осмотр отличался от всех остальных. Кто возит или носит с собой марлевые тампоны? Как будет выглядеть мужчина, который сложит марлевые тампоны и возьмет их с собой? Кому они вообще доступны? Только людям определенных профессий. А может, убийца был не один, а с ним была женщина, например, медицинский работник? Ни одно предположение не давало картину произошедшего здесь восемь лет назад.

– Эх, в такую-то погоду, да на бережок, – Макс сожалением хлопнул дверцей нагревшейся машины, отсекая от Анны смолистый воздух и запирая в пространстве, в котором пахло бензином и нестиранной одеждой.

Распечатывая к протоколу осмотра местности цветную фототаблицу с идеалистической, почти шишкинской картинкой, Анна отдавала себе отчет, что никакой юридической силы данный документ не имеет, так как предварительное следствие по уголовному делу никто не возобновлял и к производству никто не принимал.

Зато теперь по делу имелась картинка, и даже план-схема к ней, только вот пригодятся ли они кому-нибудь?

Саша с тоской смотрел на мятые листы, бывшие его протоколом осмотра места происшествия по Зенкиной. Прошло полтора месяца, как он выехал на свое первое происшествие, а протокол он так и не дописал. Сначала было некогда, он торопился допросить свидетелей по делу, назначить экспертизы. Шли дни, первую неделю медленно, а потом все с большим ускорением, а дело не раскрывалось, кто убил семнадцатилетнюю Лену, понятнее не становилось. Молодой следовательский задор угасал с каждым днем, свидетели врали, на Сашины попытки вывести их на чистую воду не реагировали, на его подготовленные вопросы отвечали откровенной тупостью, даже не оценив их смысла. Сашины представления о его следовательской работе терпели сокрушительный крах.

Кроме Зенкиной Саше накидали другие дела, разгрузив остальных следователей, в том числе скучнейшее дело о нарушении правил техники безопасности на производстве, прочитать которое он даже не мог себя заставить. Времени катастрофически на все не хватало, рабочий день становился все длиннее, а успевал Саша все меньше.

      Дней через пять после выезда на труп Зенкиной на планерке прокурор попросил Сашу показать ему написанный им осмотр. Саша по девчачьи заалел щеками и, глядя в пол, сказал, что осмотр им еще недооформлен.

– Ничего, принесите, я посмотрю, что вы там написали, потом дооформите, – прокурор сделал вид, что не заметил смущения своего следователя.

И после планерки Саша отдал ему семь неровных от высохшей воды листочков, исписанных мелким некрасивым почерком, местами прерывающийся, так как ручка плохо писала на влажной бумаге, с множественными помарками и исправлениями, дописками между строк скатывающихся книзу страницы. Причем, на каждой странице наклон строчек вниз становился все очевиднее.

Протокол прокурор вернул ему в тот же день вечером:

– Молодец, но нужно все переписать, – и прокурор долго и подробно объяснял ему свои правки в его протоколе, сделанные, как в школе, красной пастой. Саше очень хотелось ему возразить, и объяснить, что вот в этом месте он написал так, потому что считал нужным обратить внимание именно на эту деталь, а этот недостаток он сам уже заметил и даже исправил, но слово ему никто не давал. Да он и сам понимал, что он не на студенческой паре с профессором, где он мог свободно высказать свое мнение и даже отстаивать его, а в прокуратуре, где он обязан соблюдать субординацию.

Оставалось только зыркать из-под слегка длинноватой обесцвеченной челки, чувствуя как жар заливает не только щеки, но и кончики ушей, потому как по словам прокурора получалось, что Саша какой-то уж совсем дурачок и неумеха, а ведь это было совсем не так.

Он был лучшим на своем курсе. Саша закончил три курса института, учился настолько легко и успешно, что не понимал, зачем он, собственно, теряет в нем свое дагоценное время. Ему так хотелось настоящей работы, что он даже убедил папу, который, задействовав свои многочисленные знакомства, порядке исключения устроил Сашу в эту не самую отдаленную Акшинскую районную прокуратуру.

Первые несколько дней Саша периодически доставал свое первое удостоверение, с тайной гордостью рассматривал свое удачное фото в галстуке и подписи под ним. Правда, потом делать это стало некогда.

– И, Александр, – прокурор глянул через толстые линзы на насупленного работника, – замените ручку на гелиевую с черной пастой, и если составляете протокол от руки пишите на писчей бумаге, не распечатывайте бланки на компьютере, берите типографские.

В кабинете Саша с раздражением кинул протокол на стол, листы соскользнули, часть их упала под стол соседа по кабинету. Игорь нагнулся, поднял из-под ног листы, пробежал глазами:

– Да ты не умеешь протоколы писать, – самодовольно ухмыльнулся он, – давай, я тебе свой образец дам. У меня еще со школы милиции остался, я всегда по нему пишу.

Не ожидая Сашиного согласия, Игорь протянул ему дискету:

– На, я тебе сбросил.

И вот теперь в душной пустой конторе в неровном казенном свете люминесцентной лампы Саша, преодолевая себя и сон, вернулся к этому несчастному протоколу. Открыл файл, сброшенный ему Игорем, стал набирать текст. Протокол Игоря показался ему подозрительно коротким. В полпервого ночи Саша вытащил из стрекочущего принтера два листа протокола, прочитал начало, поморщился, текст ему не нравился. "Какой-то кастрированный", – подумал Саша, но ему так хотелось спать…

Когда нашли труп Зенкиной на следующий день с утра он поехал на вскрытие. Поблукал по территории больницы, пока не нашел морг за зданиями кочегарки и прачечной. Николаич стоял на крыльце в зеленой униформе и в перчатках, курил. Саше он не удивился, кратко кивнул, бросил окурок в старую биксу у крыльца, пошел в секционную. Саша, помедлив, прошел за ним.

В моргах он раньше не был, видел их только в фильмах, американских: сверкающие белым кафелем лаборатории с операционными лампами, почему-то, синего цвета, с выезжающими из холодильника ящиками для хранения трупов, накрытых белыми простынями.

При входе его любопытство оглушил запах формалина и человечины, на глазах навернулись слезы, желудок свернуло, и он на минуту утратил возможность говорить, казалось, стоит приоткрыть рот, и ядовитая субстанция заползет в него. Николаич тем временем подошел к металлическому столу, стоящему у окна, замазанному на две трети белой краской.

– Иди, покажу, – Саша, перебарывая неожиданное недомогание, подошел к столу, на котором лежал труп. Стараясь не смотреть на кучу органокомплекса у ног трупа в луже с красными разводами, он глядел на предварительно вскрытое санитаром тело – зияла вырезанная грудина, скальп был снят и лежал на лице покойной, на его атласной поверхности имелись сине-красные разводы.