— То есть, я…

— То есть, ты всё-таки пройдёшь обучение у Стиры до конца, потому что прерывать учёбу сейчас — опасно для тебя. А потом ты вернёшься в свою кузницу. Туда, где ты пребываешь на своём месте и счастлив.

— Но почему?

Вильяра будто не расслышала, продолжая говорить:

— Ты доучишься, чтобы тебя по-прежнему считали моим преемником, пока я не найду кого-то другого. Всем так будет спокойнее. Ты доучишься, но я не позволю посвящать тебя, потому что твои расклады на исход обряда — хуже обычного.

Лемба помолчал ошеломлённо. Потом с внезапной, для самого себя, дотошностью уточнил:

— Насколько хуже?

Вильяра поморщилась:

— Я сегодня гадала: один белый камушек к трём чёрным, вместо четырёх белых к одному чёрному.

— Но почему?

— Потому что рогач сказал: «Му-у-у!» — она рассмеялась, зло и обидно, совсем как девчонка с Ярмарки, шугавшая любопытных этим своим присловьем. Мазнула рукой по глазам, тряхнула головой. Вдруг добавила, тихо и устало. — Откуда я знаю, Лемба. Не петь же мне песнь Познания, чтобы разъяснить, что с тобой не так. Или не с тобой, стихии тоже чудят. А я просто ужасно не хочу терять тебя до срока, кузнец.

Раньше она непременно сказала бы — мой кузнец. И облизнулась бы зазывно, и смотрела бы на него, а не мимо… Зябко передёрнула плечами, куртку не сняла даже в логове… У Лембы аж сердце захолонуло от сочувствия и нежности, от пронзительной зимней тоски. Но всё-таки он никогда не позволял хитрющей Яли безнаказанно вязать из себя узлы.

— Значит, ты нагадала мне плохой расклад при посвящении. Но ты ничего мне об этом не сказала, а велела самому выбирать. И тут же поймала на слове, на первом произнесённом «желаю»…

Жест отрицания — почти гневный. Прямой тяжёлый взгляд:

— Не я поймала тебя, Лемба, а всё, наконец, сошлось. Твои слова, где ты на месте, а где — нет. Слова мудрого Стиры о тебе. Моё гадание и то, что я вижу своими глазами. Это твоя судьба, кузнец, прими её и успокойся. Но если вдруг случится так… Если и в кузнице ты не обретёшь покоя, то расти свой дар, блюди его равновесие и жди, когда расклады переменятся.

Не-ет, это сказала не прежняя Яли! Даже не Вильяра, знакомая и привычная Лембе! Изрекла хранительница. Та, что стоит между охотниками и стихиями, между живыми и щурами. Это стало в ней ярче? Или предызбранный кое-чему, кое-как всё-таки научился у мудрого Стиры? Так или иначе, Лемба, без сомнения, услыхал глас судьбы. Постарался принять услышанное. Не посмел оспорить, однако же уточнил.

— Вильяра, скажи, а расклады когда-нибудь изменяются? Кроме сказок?

— Да, они меняются. Я точно знаю, я видела это сама, — она устало прикрыла глаза и откинулась на подушки, давая понять, что разговор окончен.

Лемба лёг рядом и обнял свою любезную колдунью: по-зимнему, без страсти, делясь теплом. Она прижалась к его боку и уснула мгновенно. Лембу тоже сморило.

Проснулся — один, с зажатым в кулаке ключом от комнаты. Вильяра ускользнула изнанкой сна, иначе кузнец заметил бы, как она уходит. Он тяжело вздохнул, завидуя навыку, который самому ему упорно не даётся: иначе уже побывал бы дома, проверил, как там и что. Но увы, ему проще увидеть миры по ту сторону звёзд, нежели знакомые места на Голкья. Потому, вздохнув, он перевернулся на другой бок, закутался плотнее в шкуры и проспал до утра.

Вильяра с Альдирой не слишком торопились на зов Рыньи. Ромига как раз дорисовывал Онгу в Доме Теней: уж марать стену, так марать.

Хрустальный чертог и асура на алтаре он изобразил ещё раньше, сам удивляясь, как ярко врезалась в память картинка, и как легко, уверено ложатся угольные штрихи на шершавый песчаник. Будто некий более умелый рисовальщик слегка направляет руку нава… Или померещилось?

Уж Онгу-то — точно сам! Ромига запечатлел древнего нава таким, каким его нашёл, во всём безобразии распада. И тут же, рядом — исцелившегося, торжествующего. Рисовал — снова думал, могла ли та история завершиться иначе, чем она завершилась? Нет, ни в одном из своих действий Ромига не раскаивается! Ни что кинулся сородича лечить, ни что убил Повелителя Теней. Но пока рисовал, окончательно уложил в голове, что любой нав, который прожил вне Дома слишком долго, может оказаться уже не совсем навом — или совсем не навом. Вести себя с такими бродягами, будто с товарищами по арнату — опасная привычка, подлежащая искоренению. Вытравливая безусловное доверие к представителям своего генстатуса, Ромига сам идёт по пути неприкаянных, непредсказуемых одиночек. Единство с Навью больно трещит по очередному шву… Или он просто становится осторожнее и рассудительнее, чего всю жизнь желали ему старшие товарищи? Боль — роста, а не разрыва?

Так или иначе, неизвестно, встретит ли он в своих скитаниях других навов. Встретит — поглядит, кто или что они такое. А в данный момент на повестке дня асур. С поправкой на возможную ложь, светлый тоже очень давно не бывал дома. То есть, ожидать от него можно всего, чего угодно. Даже вменяемости, дружелюбия и сотрудничества… Эсть'эйпнхар! Придёт же такое в голову… Нет, разумеется, правильнее ждать от светлой твари смертельного подвоха. Но пока Ромига нужен асуру больше, чем он — Ромиге… Увы, это тоже не точно.

Нав стряхнул с пальцев раздавленный в пыль уголёк и попросил у Рыньи другой, но мальчишки в комнате не оказалось. Ромига так увлёкся рисованием и своими мыслями, что не заметил, как тот вышёл… Плохо! Но лучше, чем вчера, и гораздо лучше, чем позавчера. Короткая медитация — самодиагностика…

— Нимрин?

Ну, вот и Вильяра! Ромига со вздохом открыл глаза: Вильяра и Альдира.

Мудрая, первым делом, принялась проверять состояние пациента и тоже одобрила динамику.

А мудрый уставился на рисунки, как шас — на налоговую декларацию. Да, именно с таким сложносочинённым выражением лица, способным впечатлить даже философски настроенного нава!

— Рыньи передал, ты хотел показать нам с Вильярой зарисовки своих снов?

— В первую очередь, вот это, — Ромига обвёл рукой пейзаж. — Знакомы ли тебе, о мудрый, эти горы?

Альдира нахмурился сильнее. Молча переглянулся с Вильярой и запел. Провёл ладонью над рисунком, потом у Ромиги перед лицом — нав тихо, угрожающе зарычал на такую бесцеремонность — снова над рисунком. Старательный, но далёкий от совершенства набросок обрёл фотографическую точность, цвет и глубину. Словно распахнулось окно в стене. Да, именно такой образ Ромига явил бы мудрым, если бы мог. Три пары глаз некоторое время созерцали горные пики над пеленой облаков.

А потом и асур на алтаре стал во всём подобен настоящему… Ромигины уши заострились не столько от генетической ненависти, сколько в ответ на ворожбу Альдиры. Голки так легко и непринуждённо вывернул наизнанку память нава!

Заметив Ромигину реакцию, Альдира не стал проявлять Онгу. Спросил:

— Иули, объясни, чем ты недоволен? Ты желал нам это показать. Ты приложил изрядную смекалку, сноровку и упорство, чтобы мы это увидели. Мне осталось наполнить образы, которые ты создал, колдовской силой, и мы их увидели. Что не так?

Ромига зарычал — теперь уже от досады, чувствуя себя идиотом. Конечно, он сам выложил им эти картинки: на блюдечке с голубой каёмочкой, как говорили знакомые челы. Но не ощущать магию, не сознавать и не контролировать глубину вторжения в собственный разум — невыносимо!

— Альдира, много ли ты видел калек, которые рады напоминанию о своих увечьях?

Вильяра ласково коснулась его руки:

— Ты не калека, Нимрин. Ты ранен, ты болеешь, но ты идёшь на поправку. Ты поправишься.

Ему бы её уверенность!

— Ладно, возвращаемся к началу. Мудрые, вы узнали эти горы?

— Это не наши Небесные, — первой ответила Вильяра. — У нас голкья другой породы, и вершины не такие острые. Может, на севере, за угодьями Сти…

— Такие зубцы могут быть ещё в трёх-четырёх местах, — сказал Альдира и в очередной раз поморщился. — Если бы Повелитель Теней не уничтожил образ Голкья в Пещере Совета, мы прямо сейчас посмотрели бы и узнали наверняка, где это.