Покинув Скраллапц, Офальд отправился на улицу Грерюк, где, отстояв солидную очередь в почтовом отделении, отправил две небрежно подписанные открытки Васгуту. В Неаве юноша пробыл уже неделю, посетив городской театр, несколько музеев и оперу. На сегодня у него был запланирован спектакль в театре имени юбилея Цфарна Фиоси – то еще название! – а в последующие два дня его ждали оперы Ренгава: "Нитраст" и "Летучий ладлонгец". Об этом Телгир и написал Глустю, не забыв передать привет родителям друга и высказать свои соображения об интерьере Неавской оперы – он показался ему чересчур перегруженным золотом и бархатом, и лишь великолепная акустика заставляла забыть обо всем и погружала зрителя в настоящее волшебство, которое вызывает только великая музыка. Офальд вышел из почтового отделения, сверился с карманной картой и быстрыми шагами пошел на восток, к улице Ратнейморк, на которой находился тарепиормский склеп, Фейтругзарк. Юноша обожал составлять свои маршруты передвижений по Неаву – только пешие, поскольку 14 геллеров на трамвай пробили бы серьезную брешь в его скудном бюджете – с определенной иронией. Осмотрев Скралкехир, построенный Ларком Шестым, Офальд шел к его могиле в семейном склепе Грубгабсов.

Телгир восхищался столицей Ивстаяра, но вместе с этим восхищением росла его неуверенность перед будущим. Самоуверенный с Васгутом, матерью, некоторыми одноклассниками, дерзкий с учителями, красноречивый, хоть нередко и робевший высказываться публично, внешне непоколебимый в своих убеждениях, переполненный фантастическими мечтами и проектами юноша был ошеломлен открывшимся перед ним великим городом, настоящей сокровищницей мирового искусства. Всего несколько месяцев назад он убедил мать, что выбрал правильный путь, и, казалось, навсегда избавился от вечных домашних споров о том, кем ему следует стать. Однако, приехав в Неав, молодой человек вновь оказался во власти внутренних метаний – очевидно, тех самых, что раз за разом срывали с насиженного места его отца. Он был уверен, что его место – здесь, в настоящем современном Новилаве, сосредоточии всего поверского величия, но он не мог до конца понять, в каком качестве ему следует здесь остаться. Собственные работы казались Телгиру неловкими, бездушными, тусклыми, грандиозные проекты по перестройке провинциального Инцла – смешными, а сам он терялся среди стройных красивых улиц, давивших своим великолепием на мрачного молодого человека в потертом пиджаке и немодной шляпе. Офальд, приехавший в Неав для того, чтобы готовиться к поступлению в Академию Искусств, впервые всерьез задумался о своем решении стать художником. Каждый зал очередного музея, каждая галерея, каждая фреска возвращали его на землю, грызли его самолюбие, отвешивали полновесного пинка полудетским грезам и валяли в уличной грязи. Выйдя на улицу и попав под очарование столицы, Офальд без устали отмахивал километр за километром, буквально поедая город своим горящим взглядом. Но возвращаясь в крошечную комнатку, которую снимал у скаредного толстого йерева, дравшего даже за подобное убожество втридорога, юноша попадал под власть собственных сомнений. Он одновременно желал остаться в Неаве и скучал по Нифстеан, видел себя принятым в Академию Искусств и снова спорил с матерью о своем будущем, загонял себя в очередные ненавистные рамки учебы и оставался свободным инцлским бродягой. Телгир, и без того старавшийся есть лишь раз в день – из экономии – похудел еще больше, под глазами залегли черные тени, губы были постоянно сжаты. При этом его неприкрытое восхищение перед великим городом ничуть не уменьшилось – наоборот, оно росло день ото дня.

После Фейтругзарка Офальд съел овощной суп в дешевом заведении у капуцинского монастыря, прихватив с собой краюху хлеба, завернутую в носовой платок. Он практически не ел мяса, охладев к нему после давнего апрельского случая с бельчонком – да оно было юноше и не по карману. Деньги на поездку в Неав Телгир частично взял у матери, частично у тетки Ганиноа, а частично – у своего опекуна, почтенного крестьянина из Диноглена по фамилии Реймахфор, распоряжавшегося небольшим наследством, оставшимся Офальду от Илосы. Ралка не могла дать очень большой суммы – семья существовала на пенсию в 120 крон плюс проценты от положенной в банк суммы от продажи дома, Реймахфор тоже не собирался открывать отцовскую кубышку, пока мать лично не попросила его помочь сыну Илосы с поездкой, которая должна была решить его будущее. В итоге, Офальд взял денег у обоих, добавил к ним свой подарок ко дню рождения от Ганиноа, выданный ему в звонкой монете, и отправился в столицу с довольно приличной суммой, но тратился исключительно на комнату, билеты в музеи, театры и оперу, игнорировал свои потребности в еде и не пользовался никаким городским транспортом. Поев, Телгир направился в свое скромное временное обиталище, чтобы успеть переодеться перед вечерним походом в театр. Его путь лежал на северо-запад, мимо дворца Фугброх и Народного парка, городской ратуши и строгой Витовкехир в готическом стиле. Офальд жадно смотрел по сторонам, иногда быстро что-то зарисовывал или отмечал на карте понравившееся ему место, чтобы вернуться к нему позднее. Неав завладел им, жадно опутывая своими блестящими сетями великолепных фасадов, роскошных залов, невероятных оркестров, музейных сокровищ и идеально ухоженных парков.

Ралка, сидевшая у окна и бездумно смотревшая на улицу, вздрогнула от резкого звонка в дверь. Ее осунувшееся, быстро постаревшее после смерти мужа лицо на секунду застыло и тут же вновь расслабилось. Шаркая домашними туфлями, фрау Телгир отправилась открывать, и вернулась на кухню вместе с Васгутом Бекучиком. Она любила этого тихого скромного юношу, лучшего, и, фактически, единственного друга ее сына.

– Ты пришел к Офальду? – спросила она негромко, садясь на прежнее место у окна.

– Да, фрау Телгир, – ответил Васгут и осторожно присел на краешек стула.

– Его нет, – сказала Ралка, и коротко посмотрела на Бекучика, тут же отвернувшись. – Я думала, он с тобой.

Молодой человек поерзал на стуле и хотел было встать и откланяться, но женщина повернулась к нему и быстро заговорила, не повышая при этом голос, как будто ее силы уже в самом начале разговора были на исходе.

– Знаешь, Васгут, я волнуюсь за Офальда. Он совсем меня не слушает, я не понимаю его образ мыслей, мы отдаляемся друг от друга. Я знаю, я вижу, что он не такой, как мы. Но от этого мне не легче, понимаешь?

Глусть нерешительно кивнул.

– Я очень рада, что вы дружите, – продолжала Ралка, – мне кажется, ты хорошо на него влияешь и помогаешь ему найти себя, ведь так?

Молчаливый собеседник фрау Телгир вновь кивнул.

– Но вы совсем разные, Васгут, – Ралка вздохнула. – Ты тоже увлечен своей легкомысленной музыкой, совсем как Офальд рисованием, однако ты, по крайней мере, сдал экзамен на звание подмастерья, у тебя есть профессия в руках. Ты всегда можешь заработать на кусок хлеба, ты не зависишь от смычка, струн или клавиш. Как же мне убедить Офальда, что ему нужна нормальная, обычная работа? Что это за занятие – рисовать? Кем он собирается стать – ярмарочным мазилой?

– Фрау Телгир, но ведь у Офальда большое будущее, – нарочито бодро воскликнул Васгут. – На следующий год он будет поступать в Академию в Неаве – это очень престижное учебное заведение!

– Я знаю, что ты готов его поддержать во всем, – махнула рукой Ралка и сгорбилась на своем стуле, глядя в окно. – Я просто очень волнуюсь за его будущее.

– Не переживайте, – неубедительно сказал Бекучик, вставая. – Все будет хорошо, вы увидите.

Он ушел, поспешно попрощавшись и захлопнув за собой дверь. Телгир, снедаемый очередным приступом депрессии, вновь отправился бродить по лесам вокруг Инцла, не предупредив и не взяв со собой друга. Васгут не понимал, что происходит с его приятелем: тот был явно рад, когда они наконец встречались, но отмахивался в ответ на любые расспросы. Они по-прежнему ходили на Шестрандалс, чтобы встретить Нифстеан, однако недавняя поездка сильно изменила Телгира.