– Ты не должен повиноваться ему, – отрывисто проговорил Офальд, расправляя воротник своего потертого крапчатого пиджака, и по-прежнему глядя в сторону моста. – Хочешь быть дирижером – будь им. Просто иди по тому пути, который выбираешь сам, и не сворачивай с него, потакая чужим желаниям.

Васгут, привыкший к высокопарным сентенциям приятеля, уныло кивнул и встряхнул головой.

– Она еще не проезжала? – спросил он, меняя тему.

– Стали бы мы здесь стоять, – фыркнул Офальд. – Что тут еще делать? Смотреть на этих развязных болванов?

Он кивнул на двух лейтенантов, щелкавших каблуками перед группкой смеющихся девушек, и поджал губы. Бекучик прекрасно понимал раздражение своего друга. Донельзя уверенный в себе Офальд, с его грандиозными планами, горящим взглядом и невероятным красноречием уже много дней не мог признаться в своих чувствах понравившейся ему девушке.

Впервые Телгир рассказал Васгуту о своей любви майским вечером, когда они шли по Шенстрандалс после длительной прогулки по холмам за рекой. Офальд говорил о своем очередном проекте – тотальной реорганизации транспортной системы города, включавшей в себя перенос вокзала за черту города, прокладывание подземных железнодорожных путей и перестройку порта – когда внезапно он остановился на полуслове, схватил друга за руку и сдавленно проговорил:

– Видишь ту девушку в кремовой шляпке? Ту, блондинку, которая идет под руку с матерью? Как она тебе?

Васгут пробормотал, что-то, но Телгир его не слушал, пожирая глазами неспешно прогуливавшуюся пару.

– Знай, что я люблю ее.

Стройную блондинку в кремовой шляпке звали Нифстеан Каси, она была дочерью умершего несколько лет назад чиновника и жила с матерью и младшим братом в хорошем доме за рекой, в Фаруре. Вдова получала очень приличную пенсию, давала прекрасное образование обоим детям, и семья ни в чем себе не отказывала. Нифстеан училась в престижной школе для девочек, уже была зачислена в инцлскую академию, и прошлой зимой начала появляться на городских балах. Она хорошо танцевала, была очень красива и сердце ее было свободно. Все это, за исключением имени, выяснил для Офальда Васгут, знакомый с одним виолончелистом по имени Тереп, другом брата Нифстеан. Сам Телгир ни разу не заговорил с предметом своего обожания, но регулярно появлялся на Шенстрандалс, где мать и дочь прогуливались рука об руку каждый день после пяти вечера. Иногда Нифстеан замечала своего молчаливого бледного поклонника и одаривала его улыбкой, но чаще всего просто проходила мимо.

– Скажи, Глусть, что мне делать? – нервно спросил Офальд, когда очередной офицер ловко взял под руку очаровательную пухлую барышню с кружевным зонтом и мелкими светлыми кудряшками над гладким лбом. Глустем называл Васгута только он. – Мне кажется, в последнее время она меня не замечает.

– Как она тебя может заметить, если ты к ней даже не подходишь? – резонно заметил Бекучик.

– Я не могу, – мрачно сказал Телгир. – Как ты себе это представляешь?

– Очень просто. Подойди к двум дамам, сними шляпу, представься матери полным именем, попроси разрешения обратиться к ее дочери и сопровождать их во время прогулки.

– И как же я представлюсь? Матери наверняка захочется узнать, чем я занимаюсь. Я могу сказать: Офальд Телгир, художник. Но я же еще не художник, и не имею права представляться так, пока не стану им, а матерям профессия гораздо важнее имени.

– Тогда ты должен пойти на ближайший бал и станцевать с ней. Во время танца матери с ней уж точно не будет.

Офальд воззрился на друга с ужасом и отвращением, будто тот неожиданно превратился в огромную змею.

– Я?! Станцевать?! Нет, нет, и еще раз нет!

– Но Нифстеан любит танцевать, и делает это хорошо, по крайней мере если верить словам Терепа…

– Она танцует только потому, что эту глупую привычку навязывает ей общество, – надменно отрезал Офальд, глядя на Бекучика в упор. – Она все еще слишком зависит от его мнения, но когда Нифстеан станет моей женой, у нее пропадет желание танцевать!

– Вон они! – воскликнул Васгут, мгновенно погасив начавшуюся было ссору. Было начало шестого. Девушка в сшитом точно по фигуре темно-фиолетовом платье шла, как обычно, вместе с матерью, невысокой худощавой брюнеткой с маленькими руками и ногами, затянутыми в лайковые перчатки и аккуратные велюровые сапожки. Они уже отошли от моста и неспешно поворачивали на Шенстрандалс. Офальд застыл, вытянув шею, и робко улыбнулся. Его глаза горели, на бледных щеках проступили пятна румянца. Проходя мимо, Нифстеан исподлобья посмотрела в его сторону, слегка улыбнулась и тут же повернулась к матери, отвечая на какой-то ее вопрос. Телгир, не шевелясь, смотрел ей вслед, пока Васгут, в тысячный раз наблюдавший подобную сцену, едва заметно качал головой. Неожиданно к женщинам подошел бравый офицер и почтительно что-то сказал, обращаясь к матери. Лаковый козырек его высокой фуражки, золоченый темляк на эфесе сабли и два ряда начищенных до блеска пуговиц ярко блестели, перчатки были безупречно белоснежны, а лихо подкрученные песочные усы воинственно топорщились. Друзья увидели, как мать благосклонно улыбнулась, затем офицер громко щелкнул каблуками, слегка поклонился девушке и пошел рядом с женшинами, оживленно о чем-то рассказывая.

– Пошли отсюда! – бросил Офальд и потянул безропотного Васгута за рукав.

Они прошли в полном молчании несколько кварталов, когда Телгир остановился и убежденно проговорил, глядя под ноги:

– Нифстеан подождет, пока я не стану художником, а потом я женюсь на ней.

И, помолчав, добавил:

– Давай, Глусть, увидимся завтра.

Офальд быстро растаял в сгущающихся сумерках, оставив Васгута одного на пустой инцлской улице.

Сильнейший приступ кашля, донесшийся из маленькой комнаты, заставил замолчать Ралку Телгир и Васгута Бекучика, сидевших у изящного столика с гнутыми ножками и пивших кофе. Собеседники переглянулись, и фрау Телгир сказала:

– Иди, Васгут, повидайся с ним. Он спрашивает о тебе с самого утра.

В начале лета Ралка продала изрядно потерявший в цене дом в Диноглене и переехала в Инцл, где сняла квартирку на третьем этаже в неприметном четырехэтажном доме на улице Тмульбогд, 31 в южной части города. Денег, полученных за дом, и вдовьей пенсии наверное хватило бы на что-то более приличное, но фрау Телгир была бережлива, с тревогой смотрела в будущее и хотела оставить хорошее наследство детям. Крошечная кухонька с темно-зеленой мебелью и окном во двор соседствовала со средних размеров спальней, два окна которой выходили на улицу. Здесь стояли кровати девятилетней Улапы и Ралки. Рядом помещался небольшой чуланчик с топчаном и письменным столом для Офальда. Несмотря на эту спартанскую обстановку, Телгиры были счастливы оказаться в оживленном Инцле, с его библиотеками, театрами, музеями, променадами и набережной. Им всем надоел тихий патриархальный Диноглен с его постными жителями.

Васгут послушно встал и отправился в комнатку своего друга, где тот лежал, бледный и исхудавший, мучимый жестокой легочной болезнью с кровохарканиями и приступами кашля. Врачи говорили о слабых легких, наследственной хвори, доставшейся Телгиру-младшему от отца, но Бекучик прекрасно понимал, что у болезни Офальда, помимо медицинских причин, есть и другие корни. У его друга был серьезный нервный срыв, вызванный сразу несколькими обстоятельствами. Страх потерять Нифстеан и еще больший страх открыться перед ней сильно волновали Телгира, однако к кризису привела не любовь к девушке. Офальд метался между нежеланием идти по пути, намеченному для него Ралкой, и уважением к ней. В конце концов, эта борьба доконала его.

Февральский табель с его несколькими "неудами" сильно встревожил фрау Телгир. После нескольких многочасовых разговоров мать и сын остались каждый при своем мнении, но Офальд, скрепя сердце, пообещал исправить оценки в трайшской гимназии и получить приличный аттестат зрелости. Юноша, которому недавно исполнилось шестнадцать, жил раздираемый внутренними противоречиями. Когда был жив отец, мальчик учился, выполняя его приказ. Сейчас он вынужден был остаться в школе, которую называл "адским местом", из любви и уважения к матери. Офальд старался как можно бережней относиться к Ралке, которая и без того пережила слишком много ударов судьбы, но его упрямый характер, несдержанность и властность, унаследованные от Илосы, не давали склониться перед настойчивым желанием матери сделать его чиновником. Впрочем, плохие отметки в полугодовом аттестате не нуждались в дополнительных объяснениях. Фрау Телгир видела, что с такими результатами сын никогда не поступит в высшее учебное заведение. Долгими часами она упрашивала, требовала, доказывала, объясняла, приводила примеры из жизни общих знакомых – но не преуспела. Мечты Ралки увидеть, как Офальд, блестяще закончив гимназию, поступает в высшее ивстаярское кадетское училище (обучение бесплатное, лучшим студентам полагается солидная стипендия и воспомоществование на съем жилья), разбивалась об утесы несносного характера сына. Его уверенность в том, что он станет великим художником, несколько поколебалась после посещения нескольких музеев и прохладных отзывов парочки владельцев городских галерей, но сама мысль о возможности провести свою жизнь в какой-нибудь государственной конторе на посту чиновника вызывала в Телгире-младшем сильнейшее отвращение. Он даже попросил мать запретить Леагне приводить в дом на Тмульбогд ее мужа, презираемого им служащего налогового управления – и она выполнила эту просьбу. К осени Офальд сумел исправить оценки, получив "удовлетворительно" даже по ненавистным ему математике, химии с физикой и геометрии (после пересдачи). Но после этих относительных успехов Телгир слег.