— Нет!..
— Знаешь, холостыми пулями тоже можно убить, если выстрелить… — Айяно прикладывает дуло к виску Кьеко. — …вот так.
Рен мгновенно срывается с места, но какими бы идеально точными ни были его рефлексы, как бы молниеносно быстро он ни бросился вперед, считанные миллисекунды решают финал этой сцены. Последнее, что видит Рен, находясь в шаге от Могами, — безмятежный и невероятно счастливый взгляд Айяно. Теперь она свободна.
Бах?..
========== Часть 3 ==========
Щелк — глухо звякает кольт, но магазин пуст.
Первое, что видит Кьеко, испуганные пораженные лица Тсуруга-сана, режиссера и других актеров. Все так же как тогда, когда она очнулась на съемках «Паучьей лилии» с ножом в руке и встретилась с невероятно напуганными глазами Эри, но теперь все иначе. Что она натворила? Чью жизнь подвергла опасности? В какое чудовище она превращается? И что случилось с…
Внезапная мысль впивается в грудь пронзающей болью, кольт выскальзывает из ладони и очень медленно падает на землю. Каждая микросекунда растягивается до необъятной долготы.
«Айяно… я убила тебя». — И в ту же секунду, как рождается эта мысль, Кьеко рассыпается на миллионы частиц, а ее характер разделяется на десятки составляющих.
Пистолет все же выстрелил, вот только вместо тела уничтожил ее «я».
Мир искажается, скрючивается, сжимается до крохотной точки, а затем совсем исчезает. И Могами теряет связь с реальностью. Она уже не может услышать, резкий звон, с которым кольт ударяется об пол, не может почувствовать, как Тсуруга-сан подхватывает ее на руки, и совершенно не слышит перепуганные суетливые крики.
«Теперь ты наша…» — Кьеко слышит женский смех, чувствует подразнивающие прикосновения, оборачивается снова и снова, но вокруг лишь темнота. «…Наша игрушка!» Уже в следующее мгновение перед ней лица. Яркие смеющиеся и такие разные лица, они мелькают, сменяют друг друга, они завораживают своим сияющим многообразием и заводят все дальше, в ловушку, из которой не выбраться.
Могами опускается на черную гладкую, словно стекло, землю. Стучит, бьется изо всех сил, но здесь некому ее услышать. Она кричит, но не может издать и звука; плачет, но не в силах проронить и слезинки; нервно смеется, но из горла не доносится и малейшего хрипа. Ураган из мыслей, слов и не высвобожденных чувств хаосом настигает ее отовсюду, тяжким весом оседает на плечи, туманной пленкой облепляет кожу и острыми иглами просачивается в кровь.
Все сломалось, спуталось, завертелось смерчем и распалось на миллиарды мельчайших осколков. Человеческие силуэты бросаются друг на друга, хватают, кусают, рвут друг друга на части… и один из этих призраков побеждает.
Чужие руки хватают Кьеко за шиворот и выбрасывают куда-то за пределы неведомого «нечто»: туда, где не существует и капельки света; туда, где время навечно замерло, обратившись дымчатой мглой. Падая в бездонное небытие, Кьеко чувствует, как последние частицы ее души рассыпаются и улетают к той, что выбила у нее почву из-под ног. Она свысока смотрит на Могами, что все больше теряется в темной бесконечности, и усмехается. Она была… это была…
Мио открывает глаза. Запах лекарств и больничной хлорки — первое, что она ощущает, очнувшись. Девушка лежит неподвижно, но внутри она напряжена, все равно, что струна. Смотрит в белоснежный потолок, как будто пытается отыскать какой-нибудь подвох. Чуть шевельнет пальцами и замечает неприятное покалывание в запястье — капельница. Медленно садится на постели и аккуратно отсоединяет ее, даже не поморщившись, когда игла выскальзывает из-под кожи.
Палата небольшая, но стерильно чистая и даже уютная. Вокруг никого. Мио поднимается и ступает так тихо, что специально не прислушавшись, не услышишь. Хоть и босиком, но она совершенно не чувствует холодного пола, только краем глаз поглядывает на стены, но скрытых камер не замечает и все же, только оказавшись в ванной и захлопнув за собой дверь, может выдохнуть.
В голове рой вопросов. Почему она здесь? Неужто мать постаралась?
Как вдруг ловит свое отражение в зеркале над раковиной и замирает. Холодно, теперь ей действительно стало холодно. Пронзающий лед потек по венам, стоило только заметить рыжий цвет, в который теперь окрашены ее волосы. Мио брезгливо рассматривает свое отражение. А это что такое? Какая-то шутка? Небрежно зачесывает рукой упавшие на глаза локоны… и снова замирает. Подходит к зеркалу ближе, почти впритык. Сильнее отодвигает волосы, осматривая лоб и висок. Ее глаза бегают из стороны в сторону, пальцы дрожат, а в груди все сильнее возрастает волна ярости, готовая вырваться в любой миг.
Где шрам? Где, черт возьми, ее шрам?!
Мио чувствует, как резко пересыхает во рту, и даже воздух становится каким-то терпким, мерзким. Девушка проводит пальцами вдоль виска, но не нащупывает даже шва после операции. В голове пульсирует одна единственная мысль: «Они свели ее шрам без ее на то согласия?» Шрам — память, которую невозможно стереть, этот шрам ее слабость и ее оружие. Все это время он был обязательной составляющей ее личности. Этот шрам создал ее, Мио! А они решили избавиться от него?
Мио чувствует, как тлеют от ярости легкие, как сжимается в тугой узел желудок. Дышит тяжело, хрипловато. Снова опускает взгляд на раковину и берет в руки пустой стеклянный стакан.
Отходит назад, устало облокачивается спиной о холодную плитку, но взгляда от собственного отражения не отводит. В ее глазах внезапно потух огонек и пожаром разгорелся в сердце. Мио прижимает холодный стакан к горячей щеке и смотрит в зеркало пустым безразличным взглядом. А потом внезапно чуть приподнимает уголок губ.
С оглушающим звоном стакан ударяется о стекло, и в ту же секунду отражение Мио рассыпается. Осколки разлетаются по ванной, мелкими осколками впиваются в ноги, но девушке это безразлично. Она чуть наклоняется, и десятки ее отражений торжествующе приветствуют взглядом. Плавным движением девушка подбирает один из осколков, чей край достаточно острый. Мио опускается на ледяной кафель и прислоняет осколок к виску. Она почти не чувствует боли, когда острие осколка впивается в кожу, и начинает прорисовывать новый рисунок. Струйка бурой крови скатывается по щеке, стекает по подбородку, а затем падает на колени.
Кто я? Что случилось с моим телом? — слышится где-то меж вымыслом и реальностью. — И откуда это отвратительное чувство, словно множество иных личностей скребутся в голове и силятся вырваться наружу?
Нет же, нет. Нет никаких других, есть только она. Она — Мио Хонго, и больше никого нет. Так ведь? Так?
Чужие голоса врываются в узкий мирок ванной — люди в белых халатах, чужие руки пытаются вырвать из спутанного тоннеля мыслей, но Мио не дастся им так легко. Она сопротивляется, рычит, кусается, словно дикое животное. Слишком рано, нет, она еще не успела закончить свой рисунок, не успела вернуть метку, что сделает ее тем, кто она есть. Вот только осколок все равно выпадает из рук.
Укол успокоительно действует мгновенно, и Мио уже оседает на пол, постепенно теряет власть над телом. И последнее, что она видит затуманенным взглядом… начищенные до блеска туфли… Катсуки?
***
— Рану зашивал лучший хирург, как вы и просили. Так что шрама остаться не должно, — голос врача слышится, словно через толщею воды.
За тонированным стеклом просвечивает палата, в которой Кьеко сидит рядом с врачом в окружении мягких игрушек. Он что-то говорит ей, спрашивает, а попутно записывает в блокнот свои наблюдения. Кьеко перебирает в руках игрушки, иногда отвечает на вопросы доктора, но чаще просто капризничает, жалуется на то, что больничные палаты в Японии слишком маленького размера и досадует на то, что скучно сидеть взаперти. Сейчас она ведет себя как ребенок, даже улыбается, а в глазах нет и тени той всепоглощающей ненависти, которой совсем недавно был переполнен ее взгляд.
