И Кендал.

Вивиан и сейчас не могла понять, когда же это произошло. Она всегда уважала супруга, и было за что, но о том, чтобы полюбить его так, как когда-то она любила Итана, не шло и речи. При всех достоинствах Кендала, при всей глубине его чувства к ней — подобное Вивиан даже не приходило в голову. Она полагала, что с любовью для нее покончено навсегда. А потом… Может быть, появление в доме госпожи Делани сыграло свою роль, а может, просто время пришло, теперь уже трудно было сказать наверняка — но это случилось. И в ту ночь, когда войска Данзара обрушились на южную границу, а первого алхимика в срочном порядке вызвали во дворец, Вивиан словно очнулась от долгого сна. Кендал ничего ей не сказал, уходя, и она, еще не до конца проснувшись, вообразила самое страшное: что Дымка все-таки пробралась в самое сердце Геона, в столицу, прямо в королевскую резиденцию — и для магистра алхимии, до сих пор не сумевшего справиться с ней, пришел час расплаты. Он мог потерять всё, репутацию, службу, дело всей своей жизни, без которого не мыслил себя… Это бы его убило. Такой человек, как Кендал, и месяца не протянул бы в ссылке. Эль Хаарты не умеют проигрывать. Вивиан, глядя в спину мужу, что вместе со срочным гонцом стремительно таял в сером смерче воронки, прижала ладонь к груди. Сердце ее испуганно билось — так быстро, как ему не случалось биться уже много лет. «Нет, только не Дымка, — думала Вивиан. — Только не Кендал! Светлые боги, вы не можете забрать его у нас… у меня!» Именно в тот момент она поняла, как сильно муж дорог ей, что все эти годы она жила в клетке, которую сама же и возвела вокруг себя, и что сердце ее еще живо. Теперь Вивиан стало ясно: то одиночество прошлой зимой, рождавшее отчаянную, глухую тоску, было всего лишь ревностью к молодой и хорошенькой воспитательнице — а растерянность, овладевшая ею в тот вечер, когда супруг даже не взглянул на нее, лишь пожелав доброй ночи, — страхом лишиться его тепла. Потому что и она любила его. Давно. Сама не подозревая об этом. Чуть позже, уже сидя в гостиной напротив сына, пока они вдвоем дожидались вестей из столицы, Вивиан попыталась вспомнить, когда в последний раз ей снился Итан, Белая усадьба, безмятежные дни их общей юности и счастья, но не смогла. Потому что счастлива она была теперь — пока еще была.

Хвала богам, первый алхимик Геона вернулся домой на следующий день, и дело оказалось не в Дымке. Война! Весть была страшная, но, к облегчению Вивиан, отнюдь не та, которой она ждала и боялась. У ее мужа не отняли ничего, что было ему дорого, а у нее не забрали его самого. Наверное, в тот день герцогиня эль Хаарт была единственным человеком в Геоне, благословившим Данзар. Лишь на минуту, и лишь потому, что он открыл ей глаза на очевидное — но всё же… С той памятной ночи для Вивиан всё изменилось. Так сильно и вдруг, что она до сих пор иногда боялась поверить, что это не сон. Она снова жила. Она любила и была любима. Она была счастлива — впервые за много лет. Призрак Вивиан Эшби из Белой усадьбы окончательно оставил ее, растворившись в золотистом сиянии летних сумерек, а следом за ним ушел и проклятый туман. Глядя на старшего сына, Вивиан иногда вспоминала его отца — но теперь лишь с оттенком ностальгической грусти, которая тут же таяла, стоило герцогине перевести взгляд на мужа. Она любила Итана — когда-то, она была благодарна ему за Нейла, но жизнь продолжалась, и прошлому в ней не осталось места.

Жаль только, что столько времени было упущено зря…

— Мама! Ты готова? — раздалось за спиной одновременно со скрипом дверных петель, и герцогиня обернулась. В спальню вошел Нейл — тоже уже одетый для бала. «Весь в отца, — скользнув взглядом по строгому серому камзолу сына, мало чем отличавшемуся от повседневного, философски подумала герцогиня. — Ничего ярче надеть не заставишь! А им обоим так к лицу голубой и зеленый».

— Экипаж подали, — сказал Нейл. — Я попросил прислать зимний, с печкой.

— Как мило с твоей стороны, дорогой. В бальном платье по зимнему времени зябко, даже если накинуть манто… Не поможешь мне с ожерельем?

— Конечно. Это? — Нейл осторожно поднял с бархата изящное колье, всё усыпанное изумрудами, обвил им шею матери и защелкнул аграф. Вивиан благодарно улыбнулась.

— Слуги уже ушли? — спросила она, придирчиво оглядывая себя в зеркало. «Нет, — подумалось ей, — ни к чему тут серьги, иначе я стану похожа на витрину ювелирной лавки! Ожерелья вполне достаточно».

— Я отпустил всех, кроме Анре, — сказал Нейл. — Он нас проводит.

— Хорошо, — герцогиня поднялась. — Я только загляну на минутку в детскую, а ты пока подожди внизу.

Он кивнул и, оставив мать, сбежал по лестнице в холл. Лакей на своем посту у парадной двери подал ему плащ и взял в руки уже приготовленное для герцогини меховое манто. Его обладательница не заставила себя долго ждать: вскоре она вслед за сыном спустилась вниз, во всем блеске бесчисленных складок атласа и сиянии изумрудов. Лакей осторожно набросил ей на плечи меха. Нейл улыбнулся:

— Ты сегодня очень красивая, мама.

Вивиан улыбнулась в ответ. Лакей с поклоном распахнул двери, и герцогиня, опершись на подставленный сыном локоть, вышла на заснеженное крыльцо. Да, теплый зимний возок нынче был очень кстати — воздух едва не звенел от мороза.

— Только бы метель не застала в пути, — обронила Вивиан. — Как же я не люблю февраль!

— Ничего, всего лишь месяц потерпеть осталось, — утешил сын. Помог матери сесть в экипаж и вскочил на приступку.

— Трогай! — велел он вознице, скрываясь внутри. — Серебряная улица, дом графа Бэнтона, парадный подъезд.

— Как пожелаете, ваша милость, — откликнулся кучер. Потом взглянул на серое, стылое небо, поднял повыше воротник плаща и тронул поводья.

Первый алхимик Геона терпеть не мог балов. Танцевать он не любил, а суеты ему хватало и при дворе. «Еще и среда, как на грех, — думал он, входя в ярко освещенную, полную людьми бальную залу городской резиденции Бэнтонов. — Домой вернемся за полночь, даже если раньше всех уедем, а утром вставать ни свет ни заря». Оркестр оглушительно грянул кадриль, и Кендал поморщился. Он пришел сюда не веселиться и не отбывать светскую повинность. Он пришел сюда ради Нейлара. «Хоть посмотрю на него», — с оттенком ставшей уже привычной горечи промелькнуло в голове Кендала. Он скучал по сыну, и даже нежданное, выстраданное счастье в объятиях жены не могло заглушить боль потери. С тех пор, как Нейл переехал на северную окраину, дома он не появлялся — заглянул всего раз, к обеду, на прошлой неделе, но отца дожидаться не стал.

Хотя на кое-кого другого, если верить Бервику, время у него в тот день нашлось.

— Возможно, вам покажется, ваша светлость, что я чересчур сгущаю краски, — сказал Кендалу граф в приватной беседе, — но если дело касается Алмары, никакая предосторожность лишней не будет. Мы не хотели вас этим тревожить, но волею обстоятельств ближний круг вашего сына в последнее время сузился до одного человека. И помянутый человек, увы, доверия не вызывает. Возможно, имя его вам знакомо…

— Фаиз ан Фарайя? — приняв во внимание упоминание об Алмаре, шевельнул бровью магистр. Граф кивнул. — Да, сын говорил мне. Не тот ли это молодой человек, что во время оно взял над ним шефство — и чьими стараниями Нейлар попал на боевой факультет?

— Он самый, ваша светлость.

— И что же с ним не так?

— Боюсь, что всё, — развел руками его сиятельство. — Видите ли, шахри ан Фарайя — не просто бывший адепт высшей школы Бар-Шаббы. Он ученик шафи ан Махшуда и один из агентов его почтового двора. Со всем, увы, что из этого следует. И если учесть, что до недавнего времени шахри ан Фарайя и ваш сын даже приятельских отношений не поддерживали, их нынешняя тесная дружба вызывает серьезные опасения.

Герцог нахмурился. Имя Мурада ан Махшуда было ему знакомо.

— Насколько мне известно со слов самого Нейлара, — медленно отозвался он, — о дружбе там не идет и речи.

Бервик вскинул на его светлость быстрый внимательный взгляд, значения которого герцог не понял, но который ему почему-то совсем не понравился.