– Сатир, я уважаю ваше стремление продираться в обществе, принципиально сохраняя то, чему вас учили. Вы уважаете своих учителей, и думаю, неспроста. Они дали вам ключ от вашей силы воли. Я имею связи в Совете, поэтому могу порекомендовать ваш проект, который заменит уничтоженных сектор В. Также вы можете быть одним из первых нечипированных, которые отправятся на одну из земных колоний.

Сатир вскинул брови, затаил дыхание. Ему серьёзно предлагают сейчас такую сделку? Сначала Евгений обратился к его чувству сопереживания, а теперь предлагает пряник. К тому же он не арестован.

– Так значит, я могу идти? – грузно произнёс он.

– Да, можете, – спокойно ответил Евгений, при этом откинувшись на спинку стула.

Сатир встал и, обогнув стол, за которым ещё располагалась голограмма следователя, направился к месту, где предположительно был выход. Дверь обрисовалась сразу, как только он к ней подошёл, немного в стороне, съехала в сторону. Перед Сатиром образовался коридор, выстланный в отличие от комнаты для допросов мягким персиковый светом. Рядом по обе стороны от выхода стояли два оперативника, в полном обмундировании. Возможно, это те же, что привели его сюда. Но узнать нельзя: на них всех были чёрные шлемы.

– Икс семь и икс восемь проведут вас наружу, – раздался дружеский голос Евгения из-за спины.

О, икс семь и икс восемь, всего лишь двое, злопыхал Сатир внутри. Но остановился посреди прохода. Повернулся и всмотрелся прямую спину Евгения. Тот ровно сидел, не оглядываясь. Сатира молча задержали, привели сюда, пристав ли голограмму следователя, а сейчас говорят, что он мог бы и отказаться, дай они ему выбор. Да и реальный ли это следователь? Реальный ли это человек? Его реакции не проверяют, но сам проверял все время. Чипари знают, должны знать про назначенное свидание. Знает ли он?

Сатир позвал его по имени. Тот мягко, как обычно развернулся, держа непринуждённо выражение лица.

– Вы знаете про свидание, – заявил Сатир, хотя намеревался выразить это в вопросе.

– Знаем, – кивнул Евгений.

Тлетворный запах гари обжег ноздри. Какофония бессвязных звуков била в барабанные перепонки, глаза застилали формы, изменяющиеся с каждым мгновением, одежды плыли, складки, дыры. Одна форма не выдержала напряжения и изрыгнула содержимое желудка на мизерный свободный кусочек пола, но кто-то не успел вовремя отпрянуть. Этот кто-то встряхнул забрызганную руку, но движения были такими вязкими, словно эта форма пытается почувствовать свою руку. Другие формы также плыли по коридору, будто шлюпки, переполняющие устье реки. Они были повсюду, кричали, молчали, тупо смотрели на происходящее, другие держались за свои головы, конечности. Среди этой глины человеческих метаний порхали медики в красно-белой униформе, пытаясь оказать помощь наиболее пострадавшим. Те, что держались лишь за стены, да поглаживали свои конечности в попытках будто сгладить ожоги и неглубокие порезы, ждали своей очереди. Кто-то со слюной на губах да огнем в глазах, который видимо и привел их сюда, отстаивал право на медицинскую помощь. Они кричали, надрываясь, не щадя свои голосовые связки, но тут же оказывались рядом психологи в синей униформе, которые брали их внимание и куда-то уводили сквозь толпу.

По всем стенам шли изображения молодой девушки с длинными черными волосами и в пастельном голубом платье. Плавно водя головой в такт своей речи, она приковывала внимание многих беженцев к себе, остальные многие, казалось, не замечали перед собой вообще ничего. Ее низковатый голос раздавался, казалось отовсюду.

– Дамы и господа, добро пожаловать в Институт космических исследований, – словно мед ложился ее голос. – Прошу сохранять спокойствие в ближайшее время. С вами обязательно свяжутся психологи и врачи, если у вас имеются жалобы. Вам надо только обратиться ко мне через диалоговое окно, которое вы в данный момент наблюдаете. Вы можете перенастроить диалог на ваши орлы в любой момент. С вами обязательно свяжутся в ближайшее время.

Формы вырисовываются. Люди смотрят на девушку в голубом платье через своих орлов, пытаясь получить хоть какие-то ответы. Чье-то лицо искажается в ощущении боли. Уголки рта растягиваются, стремясь разорвать закопченное лицо. Человек, казалось бы, годом ранее изрыгнувший на пол то, что было его трапезой, покачиваясь на длинных ногах, вытирает свой рот рукавом. Он пытается выпрямиться, но тут же горбился. Внимание к нему стало пропадать. Другие люди снова кучкуются, подобно стаду двигаясь в направлении выхода. Люди со своими наскоро собранными пожитками оглядываются по сторонам, их растерянные глаза что-то, кого-то ищут. Они тормозят движение, чем вызывают недовольство толпы. Другие люди проходят мимо, теперь их лица становятся отчетливее, чем искореняется мысль, что перед глазами конвейер. Хотелось спросить, какой это круг ада? Но нет, круг выпрямляется, коридор принимает линейное очертание. Он становится таким, как прежде был. Свет, источник которого в отличие от современных помещений неизвестен взору, снова наполняет пространство. В его лучах, над головами беженцев, висит пыль, кружится, оседает, снова поднимается. Среди фигур свет отражает разноцветные одежды, часто загрязненные, жалкие ошметки ткани, выращенной на фабриках, которых еще немного в новом времени.

Человек, испачканный собственной рвотой, качался подобно маятнику. Длинные, тонкие ноги не выдерживали его веса. Он побледнел. Глаза остекленели, рот искривился. Казалось, его волосы встали дыбом, когда его тело валилось на пол. Андрей наблюдал эту картину, затаив дыхание, в то время, как рядом с беднягой уже оказался Франц. Расталкивая мимо проходящих людей, он, похоже даже не задумываясь, ринулся помогать человеку, которого не знал. Прикрикнув на окружающих, чтобы те расступились, он залез в свою аптечку. Рядом немного погодя уже была Ада, помогая Францу уложить бедолагу поудобнее, используя свою сумку. После чего она встала и, вдохнув воздуха, позвала медиков, работавших неподалеку. Один из медиков заторопился к ним, протискиваясь сквозь толпу. Анатоль стоял как вкопанный, непонимающе рассматривая сцену, в которой принимали участие его товарищи. Словно наблюдал представление, в котором ему не прописали роль.

Кто-то зычно окликнул Андрея. Этот густой голос трудно спутать. Прежде чем увидеть хозяина голоса, Андрей уже представил полноватого мужчину с густыми усами, которые тот носил скорее для того, чтобы его не принимали за ребенка. По крайней мере, его добродушное лицо с голубыми глазами, румяными щеками, заставлял Андрея порой видеть перед собой ребенка с огрубевшей душой внутри. Густав Ранк, тоже оператор, тоже начинал вместе с Андреем.

– Хомский! Андрей! – человек в грязной униформе, с лицом, испачканным в саже, даже задетом царапинами, протискивался к Андрею, размахивая большими руками.

Что-то оттолкнуло Андрея в душе от нового Густава. Какой-то он не такой, как раньше. Его детские щеки покрылись какой-то коркой. Присмотревшись, когда Густав подошел еще ближе, Андрей заметил, что на его лице была кровь. Царапины уже не казались такими незначительными. Густав налетел на Андрея своей тушей, руками схватился за его плечи. От него разило гарью. Какой-то тошнотворный аромат бил по обонянию. Не обращая на все это внимания, Густав, дыша ртом, радостно прогромыхал:

– Ты только что прибыл? Так ты еще не знаешь, что происходит? Кошмар! Ох, друг, многое успело произойти в твое отсутствие…

Густав замолчал также внезапно, как и появился, уставился на Андрея с приоткрытым ртом, словно сам не узнавал того, потом также внезапно развернулся в пол-оборота, не отпуская одной рукой плечо Андрея.

– Густав, с тобой все в порядке? – озабоченно спросила Ада, встретившись с Густавом глазами.

– Ада! Франц! Э-э… – Густав замялся, вспоминая как же зовут историка-стажера, стоящего рядом.

– Анатоль. – подсказал Франц, заметив, что и Анатоль не собирался проявлять себя.