Гриши в красных кафтанах — сердцебиты, вспоминает он запоздало, борясь со вспышками головной боли — стоящие в хаотичном порядке, ранее негромко переговаривающиеся, вмиг превращаются в ровный строй, став по стойке смирно. Он дёргается от тянущей боли в подбородке, когда пальцы Максима аккуратно и невесомо проводят под губой, ослабляя припухлость, но не заживляя полностью. Тот поднимается на ноги. На его недоуменный взгляд и без того молчаливый парень не отвечает. Морозов выгибает шею, стремясь рассмотреть, что там, и не сразу понимает, в чём дело, но как только замечает тёмную, растрепавшуюся косу и аспидно-чёрные одежды — плащ, развевающийся на ветру, кафтан с серой тесьмой, с завитками наподобие дыма, и высокие кожаные сапоги, до него доходит, что это Дарклинг — генерал Второй Армии и… его спасительница.

Он встаёт на ноги с трудом, не позволяя коленям подогнуться, хотя те позорно дрожат. Целитель стремится поддержать его, но Александр отмахивается. Лёгкое головокружение и рвотные позывы вынуждают дышать дозированно да рвано.

Она мельком смотрит на них и поравнявшегося с ними, прихрамывающего Фёдора, улыбчивого добряка, чтобы затем вернуться к разговору с Иваном, который делится с ней подозрениями и возможными опасностями. К предостережениям сурового приближенного она относится с вниманием и уважением, однако становится мрачнее с каждым сказанным вслух словом. У неё шуханские чёрные глаза, равкианская, еле заметная россыпь веснушек (это он заметил ещё в шатре) и тонкие губы.

— Ты пялишься, заклинатель солнца, — нарочито серьёзно подмечает Алина, сбивая Александра с толку, с приятной пустоты в голове, но сама она лукаво улыбается, поворачиваясь к Ивану вновь, который в моменте награждает его сверлящим взглядом. — Он поедет со мной.

— Но, моя суверенная… — Иван стискивает зубы, едва не до скрежета, однако телом остаётся смирен и спокоен. Воплощение солдатской выправки. В Первой Армии таких по пальцам пересчитать да и во Второй, справедливости ради, тоже.

— Какие-то проблемы? — не поведя и бровью, спрашивает Алина. Она, миниатюрная, едва достающая Ивану до плеча, утопающая в складках большого плаща, смотрит проницательно и будто сквозь, отчего Иван твёрдо кивает. — Я его не съем, ты же знаешь.

Александра вдруг злит то, что они все — эти гриши — делают вид, что его рядом и в помине нет. Вся эта ситуация с «разоблачением» якобы скрывающегося заклинателя солнца набивает оскомину. Он не таился… он просто не знал, даже не догадывался.

Он выкидывает руку вперёд быстрее, чем успевает осмыслить, и крепко обхватывает её запястье, но мягко тянет на себя, вынуждая обернуться. Мысль спотыкается, потому что его вдруг изнутри подкидывает, заполняет могуществом, как если бы сильный поток воды рванул и опрокинул плотину, наполняя до краёв, за края, за пределы — мыслимые и немыслимые. Свет струится по венам, бежит навстречу к ней, нараспашку обнажённый, чистый, маслянистый, одержимый демонстрацией от того, что слишком долго находился под семью замками, но Дарклинг не позволяет ему высвободиться на всеобщее обозрение, меняя руки местами скользящим движением и теперь её пальцы точно окова, это она дышит сбито, поддавшись на встречу против воли. Все замолкают. По правде говоря, всё, как если бы они разом оказались под вакуумным куполом, которым козырял один шквальный в лагере. Он со свистом выдыхает не в силах совладать ни с собой, ни с силой, поздно осознав, что проверка в шатре была ни фокусом, ни театральной постановкой. Он и впрямь заклинатель солнца, нескладный, не осознающий всю мощь своих способностей, потому что те — всё равно, что незнакомый водоём, с подводным течением и скользкими камнями — но заклинатель.

Александр выдыхает ещё раз, нервно сглотнув, но не из-за слегка удивлённого взгляда Дарклинг, застывшей в мраморном замешательстве, а из-за вскинутых рук трёх сердцебитов, оказывающих тянущее воздействие на его сердце. Оно сжимается до гулко звенящей пустоты в груди, до белых точек перед глазами, до постепенно покидающего его кислорода, отчего хочется пальцами расчесать грудь, пока те не доберутся до сердца и не впустят в лёгкие воздуха, лежащих в распахнутой грудной клетке. Он падает на колени, прямо к её ногам, но прежде чем Александр успевает вцепиться руками в её плащ или уткнуться в живот, чтобы удержать равновесие, воздух где-то за гранью восприятия разрезает приказ:

— Отставить.

Боль покидает, как прилив — мокрый берег. Кислород обрушивается шквалом, в первую очередь из-за острой нехватки. Немеет всё, от кончиков пальцев до макушки. Дарклинг мягко высвобождает свою руку, и зов замолкает. Насмешливо наклонив голову, Алина прячет секундную заминку за маской сочувствия.

— Прости их, они не специально, просто… не стоит впредь так горячиться.

— Дай мне день, — отдышавшись, хрипит Александр. — В лагере осталась Зоя. Мне нужно вернуться, хотя бы объясниться.

— Зоя? — Дарклинг щёлкает языком, усмехнувшись. С неё невидимыми ошмётками сползает всякий намёк на мягкость. — Интрижки — последнее, что тебя должно сейчас волновать. За тобой охотится весь мир. Дрюскели, оставшиеся на поле, прямое тому доказательство, а ты пока не можешь даже луч призвать без чужой отмашки.

Он багровеет, сжимая пальцы добела. Окружающие их гриши, переглянувшись, ухмыляются. «Неудивительно, ты кинул вызов самой Дарклинг, а она втоптала в грязь твоё самолюбие».

— Зоя — моя семья, а ты — не мой генерал, я не подчиняюсь твоим приказам, — Александр, поднявшись, неосознанно срезает пространство между собой и ней в мгновение ока, словно задним умом рассчитывая на то, что превосходства в росте хватит, чтобы её переубедить. Мысли о Зое, брошенной в одиночку, не дают ему покоя, и хотя она не из слабых, любого заткнет за пояс, сердце сжимается до боли. По привычке.

— Ты, кажется, до сих пор не осознаешь, кем являешься? — она расслабляется, вкрадчиво заглядывая ему в глаза. — Ты — гриш, теперь ты под моим прямым командованием и ты будешь подчиняться моим приказам. А теперь — за мной, Морозов.

×××

— Ты пялишься, Дарклинг, — прислонившись к зашторенному окну кареты, Александр ловит её на горячем. Кожей чувствует вспарывающий, пронизывающий взгляд миндалевидных глаз. Открыв свои, видит, что Старкова остаётся беспечной. Крупиц той растерянности, малой, но показанной в его присутствие, как не бывало. Собранная, сдержанная.

— Дарклинг это титул, зови меня Алина.

— Хорошо, ты пялишься, Алина.

Кого она видит? Картографа-неудачника, оказавшегося по какому-то дурному стечению обстоятельств живой легендой?

— Привыкай, ты ещё не раз окажешься в центре внимания, — просто пожимает плечами. — Такова уж участь всех Святых.

— Святых? — он напрягается, яростно растирая глаза, чтобы прогнать сонливость.

Она слабо улыбается.

— Тебе уже успели прозвать Санкт-Александром. Защитник людей. Заклинатель солнца. Ты их надежда.

— И твоё решение проблемы?

Приоткрыв рот, Алина дёргается, но всё же потом говорит:

— Ты умнее, чем кажешься на первый взгляд. Но, да, ты моё решение. Каньон…

— Каньон отнял у меня всё, — взвинчивается Морозов.

Похоже, её обычно не перебивают, потому что она замолкает, возмущённо вскинув голову, но выслушивает, а не давит обстоятельствами и титулом.

— Дополнительный стимул покончить с ним, — хладнокровно отзывается Алина. — Пойми ты уже, ты — гриш. Свет такая же часть тебя, как руки или сердце… — её что-то злит, что-то назойливое, скрытое ото всех. — Всех отказников учат нас ненавидеть?

— Всех гришей учат задирать повыше нос?

Алина смеётся.

Позднее, когда такое повторяется, Александр пытается дать точное описание её смеху, но наталкивается на одну и ту же мысль, со временем укрепляющуюся внутри, — сидя в лесу, ещё до встречи с ней, под льющимся тёплым каскадом солнечного света, он ощущал то же самое, когда она улыбалась.

Комментарий к про генералов и заклинателей, попеременно теряющих внимание