В зале уже все было готово, пациент на столе, вода запасена, тазы в наличии, надо лишь расставить. Пахло как обычно, то есть неприятно, но терпимо. Слабенький магический амулет исправно глушил стойкий запах мертвечины, уберегая платье зрителей. Хотя нет … что-то еще … ноздри Елены уловили слабый, но весьма изысканный аромат парфюма. Источник обнаружился тут же, на единственном стуле сидела — точнее восседала — молодая женщина, явно высокородная, примерно одних лет с Еленой или чуть старше. Стул, в свою очередь, покоился на каменной плите, так что даже сидя зритель мог смотреть на анатомический стол сверху вниз.

Девица была, прямо скажем, эффектная, во всех отношениях. Одета с иголочки, так, что Елена, обычно не комплексующая относительно собственного платья, скрипнула зубами. «Милосердная» зарабатывала достаточно, чтобы отдавать одежду прачкам, однако, с учетом трат на обучение у Фигуэредо, не настолько, чтобы избавиться от традиционной дилеммы «стирать или полоскать»[19].

И одежда была не из тех, что надевают дочери бономов. Черная, с красными вставками, куртка и черные же штаны-чулки обрисовывали спортивную фигуру, которой чуть-чуть не хватало для определения «атлетичная». На плечах небрежно висел короткий плащик кремового цвета длиной едва ли до локтей с широким воротником высотой в ладонь. Плащ застегивался на блестящий крючок, а поверх с той же великолепной небрежностью была накинута, как дешевые бусы, золотая цепь с двойными звеньями, похожими на восьмерки.

Примечательнее всего были сапоги, ничего подобного в Мильвессе не носили. С отворотами, в цвет плаща, без шпилек — до них здесь еще не додумались — зато с высоченными голенищами, которые в развернутом состоянии доходили, пожалуй, до середины бедер Голенища были разрезаны впереди на всю длину, до самой стопы, и затянуты посеребренной шнуровкой. Широкий пояс и сапоги соединялись поверх чулок идущими спиралью ремешками с декоративными заклепками. Овальная пряжка ремня сияла полировкой и выложенным золотой проволокой гербом, который Елена уже определенно где-то видела.

На голове у женщины не имелось ни шляпки, ни сеточки, ни даже заколки, лишь длинная блестящая шпилька крепила черную прядь за ухом — презрительная уступка правилам поведения, которые не одобряли простоволосие, оставляя его проституткам. Чудо, что аксессуар вообще держался, учитывая, что волосы у аристократки были подстрижены почти так же коротко, как у Елены, выше плеч.

Все это выглядело красиво, очень ярко, но в то же время нарочито скромно, учитывая, что в местном обществе человек определялся в первую очередь по виду, поэтому бал правили яркие, попугайские расцветки и самые невообразимые сочетания красок. На стуле не имелось спинки, поэтому зрительница изящно оперлась на высокий подлокотник, изогнутый в виде лиры, закинула ногу на ногу и подперла изящный, точеный подбородок левой рукой. Поверх глянцевой кожи сияли три кольца с разноцветными камнями, надетые прямо на перчатку. А вот на правой, что интересно, не имелось ни единого украшения. И подобное лекарка уже встречала не раз на улицах Города. Так поступали профессиональные бойцы, охранники, а также многие рыцари, из настоящих, боевых. И горцы, которые перстней не носили из принципа.

Интересно, готическая женщина косит под мечника или действительно умеет драться?

Разумеется, аристократка не сказала ни слова и вообще, ни единым жестом не показала, что обратила хоть каплю внимания на обслугу. Елена, в свою очередь, повела себя аналогично, действуя, словно находилась в анатомическом зале одна. В этом была солидная доля хулиганства — как представительница низкого сословия, да еще не член цеха, целительница должна была приветствовать вышестоящего, продемонстрировать надлежащее почтение, использовать соответствующее обращение. Но холодное высокомерие зрительницы неожиданно задело «Милосердную» за живое. Кроме того сильно болело плечо, ушибленное Чертежником накануне, и у Елены окончательно испортилось настроение.

Выкладывая инструментарий из рабочей сумки, женщина быстро оценила материал, с которым предстояло работать. Она не то, чтобы любила вскрытия, скорее то была наименее неприятная часть ее совокупной работы. Покойники не стонали, не обливались слезами, не мочились прямо по ходу лечебных процедур, от них не пахло ужасом живого тела, которое испытало немыслимую боль и готовится пережить ее вновь. Они не умоляли передать весточку за решетку и не пытались по-быстрому изнасиловать оказавшуюся в пределах досягаемости женщину.

Этот мертвец был довольно «чистым» — мужчина, относительно молодой, тело не истощено. Следы от кандалов слабые, носил недолго. Несколько характерных шрамов, которые Люнна уже хорошо выучила — следы от клинков. Солдат, возможно бандит или убийца. Как медик Елена отметила, что мужчина умер недавно, от силы пару часов назад, тело вообще не остыло. А как ученица фехтмейстера — оценила эффективность убийства, всего один удар точно в шею, острие дошло до позвоночника. Помимо этого череп мертвеца был разрублен тяжелым клинком, но судя по направлению удара, били сверху вниз, по затылку, то есть, скорее всего, уже добивая. Еще один бретер, ушедший по лунной дороге минувшей ночью? Жертва наемных убийц? Хотя с другой стороны, обычных мертвецов не везли в тюрьму. Да какая, собственно, разница? Труп есть труп.

Наконец инструменты были разложены в правильном порядке.

— Мастерица Люнна готова продемонстрировать вам свое искусство! — провозгласил тюремщик.

И тут Елена вспомнила сразу несколько вещей, а если быть точным, четыре.

Сначала, что напрочь забыла про Жирного Гу, хотя тот сопел и пыхтел за спиной аристократки, словно котелок под плотной крышкой на слабом огне. Затем, что так и не сняла кепку, обычную кожаную кепку, заказанную еще месяц назад. Несмотря на тщательно вычерченный образ и даже крошечную модель из глины, работа делалась медленно и трудно — издержки нестандартной работы в цеховом производстве. Зато кепка получилась на загляденье, почти как у ДиКаприо в «Бандах Нью-Йорка». И очень удобная. Мягкий кожаный блин лег на голову так удобно, что Елена про него забыла — а вот это уже серьезный промах. Можно было воздержаться от лишних слов в присутствии благородной особы, как будто не желая оскорблять ее бестактностью. Но вот остаться в головном уборе — за такое можно было и ответить.

Третьим воспоминанием стал герб, вызолоченный на поясе визитерши. Его Елена уже видела без малого год назад — когда встретила брюнетку с дестрие в сопровождении вооруженной свиты. Надо же, как опять сошлись! И наконец, в завершение лекарка, наконец, сообразила, из чего сделан чудесный плащик, чья материя походила на шелк, при том, что в Ойкумене тутового дерева и шелкопрядов не водилось.

Елена сохранила внешнее самообладание, во всяком случае, понадеялась, что сохранила. С должным почтением, однако, без суетливой спешки сняла кепку и обозначила полупоклон. Брюнетка воззрилась на женщину-лекаря с видом, который Дед обзывал «как баран на новые ворота», даже не пытаясь скрыть изумление. Елена почувствовала, как жар охватил торс, лицо будто окунули в горячую ванну. Беспомощная растерянность разливалась по жилам, превращая руки в неловкие придатки. Вот сейчас черная коза в людоедском плаще возжелает наказать низкородную девку и будет своем праве. Что делать?

Мгновение спустя Елена поняла, что визитершу просто удивила женщина за сугубо мужским занятием. А вслед за растерянностью пришла злость, больше на саму себя. Как, ну как можно было настолько забыться и потерять осторожность?!

— Госпожа желает пояснений по ходу вскрытия? — спросила Елена, проверяя, на месте ли кожаный валик под лопатками мертвеца, чтобы выгнуть торс и грудную клетку.

Голос чуть сорвался, однако едва-едва, так что можно было принять за естественную хрипотцу. Брюнетка помедлила, медленно шевеля пальцами правой — без колец — руки. Движения неприятно напоминали что-то из советской фантастической классики, то ли вкручивали, то ли сдирали невидимое. Елена тем временем сняла кафтан и жилет. Засучила рукава льняной рубашки по самые плечи, надела видавший виды фартук на веревочной петле. Взяла первый нож и замерла, полуобернувшись к заказчице в ожидании.