– Зрелище и впрямь неподобающее для юной леди. Эдак, чего доброго, кошмары замучают. Вот мы её… Подержи.

Вадим сунул свечу жене, а сам схватился за раму и рванул вверх. Картина не поддалась. Тогда Вадим Никифорович дёрнул ещё раз, сильнее, но проклятый портрет оказался прибитым намертво.

– Мы справимся о ванной, – тихо, но уверенно произнесла Вера. – Если готова, то примем её вместе. А ты, батенька, пока разберись с этим.

Отец кивнул.

Вера Аникеевна за руку увела дочь за собой. Выходя из комнаты, Мэри бросила тревожный взгляд на портрет.

Голова торжествующе улыбалась.

Мэри поёжилась и больше не поднимала взгляд, пока мать не привела её в жарко натопленную комнату, где стояли две медные ванны – сидячая и лежачая. По правую руку стоял клозет. Окна прятались за вышитыми занавесками. Девушка с удивлением уставилась на это зрелище и даже на мгновение забыла о странном портрете. В доме Шубиных не было отдельной комнаты для ванн. Ванну приносили в спальню, после чего прислуга вёдрами натаскивала туда воду.

– Это был трудный день, – устало произнесла маменька. – Мы заслужили немного отдыха. Не поможешь?

Вера повернулась к дочери спиной. Мэри принялась распутывать корсет. Глазами девушка стреляла из стороны в сторону. Всё было спокойно, они оставались в ванной вдвоём, но скрипы половиц, как будто кто-то ходит, чьи-то вздохи заставляли беспокойно оглядываться.

Сбросив одежду, Вера Аникеевна забралась в ванну. С блаженным вздохом Шубина опустилась в тёплую воду и на миг зажмурилась от удовольствия.

– Восхитительно, – прошептала она. Потом открыла глаза и потянулась к дочери. – Дорогая, повернись, теперь твоя очередь.

Мэри стояла, не двигаясь, и с ужасом таращилась на мать.

– В чём дело? – спросила Настасья.

Мэри проглотила ком в горле и выдавила:

– Кровь.

Поначалу Вера Аникеевна не поняла и минуту удивлённо смотрела на дочь, пока не сообразила опустить взгляд ниже. И завопила.

Вода превратилась в кровь.

Вера забилась в ванной. Она хваталась скользкими руками за края и тотчас срывалась обратно, разбрызгивая вязкую багровую жижу по комнате. Несколько капель попало на платье Мэри.

Девушка отпрыгнула, будто её окатили кислотой. Пару минут Мэри приходила в себя, потом бросилась к матери и помогла ей выбраться. Уже почти перебравшись через край, Вера Аникеевна снова поскользнулась и, упав, рассадила подбородок. Но, по крайней мере, она оказалась снаружи.

Мать и дочь обнялись и некоторое время глядели в ванну, не в силах поверить собственным глазам. Потом матушка быстро натянула платье и, позабыв о шнуровке на корсете, возмущённо вылетела в коридор. Она всё ещё с ног до головы была покрыта кровью. Платье тоже изрядно выпачкалось. Теперь Вера Аникеевна больше походила на мертвеца, чем на живую женщину.

– Неслыханно! – в сердцах воскликнула она. – Я этого так не оставлю! Где этот прохиндей Шпак?

На крики никто не реагировал. Мать и дочь оставались единственными живыми душами на этаже. Они направлялись быстрым шагом к крутой деревянной лестнице, по которой попали сюда. Вера продолжала от души костерить господина Шпака.

Мэри заметила краем глаза какое-то безотчётное движение. Девушка присмотрелась и долго не могла понять, что же её насторожило. Мэри искала взглядом грызунов в соломенном полу или каких-нибудь насекомых на потолке. Лишь присмотревшись к стенам, она осознала, в чём тут дело.

Зелёные узорчатые обои, которыми были обклеены стены, там и здесь стремительно желтели, а потом истлевали, обращаясь в труху, словно их пожирал невидимый огонь. Под обоями открывались голые стены из гнилого бруса, в которых кишмя кишело насекомыми.

Пол тоже гнил прямо на глазах.

В какой-то момент половица хрустнула под Верой, и маменька провалилась по колено. Шубина взвыла от боли. Женщина попыталась вытащить ногу, но только закричала снова – ещё сильнее. Приняв неловкую позу, она посмотрела на дочь.

– Мэри, милая, разыщи папеньку. Скорее!

Девушка кивнула и со всех ног припустила по скрипучей лестнице вниз. Ступени одна за другой визжали под маленькими каблуками её туфелек. Спустившись, Мэри оказалась в просторном коридоре со множеством дверей. Кляня себя, что не запомнила дорогу, она принялась искать свой будуар.

Мэри не знала даже номер комнаты, поэтому Шубиной пришлось стучаться во все двери по очереди. Они, как назло, оказались заперты, словно постоялый двор вдруг вымер. Не у кого было даже спросить, где бы здесь могла находиться лучшая, по словам Шпака, комната.

– Эй! Кто-нибудь! – в отчаянии позвала Мэри. – Папенька!

Мэри запыхалась. Её ноги тряслись, и чтобы не упасть, девушка держалась двумя руками за стены. Она продолжала колотиться в двери, но толку по-прежнему не было.

– Господин Шпак!

Несколько минут назад она в негодовании готова была сожрать хозяина со всеми потрохами, а теперь молила бога, чтобы он нашёлся как можно скорее.

Наконец за дверью под номером тридцать три раздалась тяжёлая поступь, как будто кто-то шёл, подволакивая ногу. Щёлкнул шпингалет, и дверь медленно открылась.

– Простите, не могли…

Слова застряли в горле.

Перед Мэри стоял тот самый безликий господин с портрета. На гладком матово-бледном лице клочками, как облупленная краска, свисали кусочки кожи.

Мэри закричала и бросилась бежать. Стук каблуков гулко отдавался в пустом коридоре. Скоро девушка запуталась в пышных юбках и кубарем покатилась по лестнице. Разбила коленку и занозила локоть о грубо выструганный деревянный пол под соломенным настилом. Не обращая внимания, Мэри вскочила и помчалась вниз. Она пробежала четыре пролёта, прежде чем поняла, что лестница всё никак не кончается и первый этаж постоялого двора всё так же далёк, как и несколько минут назад.

Тяжело дыша, Мэри в отчаянии прислонилась спиной к стене и медленно сползла вниз. Рядом в соломе кто-то ползал. Девушка всхлипнула. Вдруг вспомнив о насекомых в трухлявых стенах, Мэри взвилась на ноги.

Послышался тихий скрип.

Мэри сняла туфельки и на носочках подкралась к углу. Выглянула. Чтобы подавить крик, она зажала себе рот двумя ладонями.

За углом прямо посреди кабинета в кресле-качалке раскачивался человек с другой картины. Тот самый, что держал на коленях собственную голову. На сей раз голова зажала в зубах трубку и курила. Тварь сидела к Мэри вполоборота, и Шубина могла отчётливо видеть, как толстые щёки с бакенбардами надуваются, а затем выпускают струю сизого дыма.

Шубина вдруг подумала, что где-то поблизости может находиться и семья этого господина. Всё так же тихо Мэри отошла от угла и, ни живая ни мёртвая от страха, осторожно спустилась ещё на два пролёта.

Она оказалась в душном полумраке. Пахло хвоей и прелыми листьями. Мэри забилась в самый тёмный угол и, подтянув колени к подбородку, замерла. Постепенно глаза привыкли к темноте, и девушка смогла различить громоздкие ящики, которыми было заставлено помещение. Мысленно Шубина твердила себе, что это не гробы – только похожи, и то не слишком.

Внезапно сквозь крышку одного из них показалась голова, потом плечи, грудь, и скоро перед Мэри стоял худосочный мальчишка. У него были светлые волосы и нос горбинкой, почти как у папеньки. Призрак стоял и молча изучал девушку.

Мэри похолодела. Она хотела бежать, но ноги не слушались.

– Ты Шубина Маша? – бесцветным голосом спросил мальчишка.

Мэри никогда не называли Машей. Родители и знакомые с детства звали её на английский манер – Мэри, гувернантка – на французский – Мари, бабушка строго величала Марией. Но Машей – никто. Имя звучало дико и как-то по-крестьянски. Мэри и не думала ассоциировать себя с этим именем, поэтому она раздумывала несколько мгновений, прежде чем кивнуть.

Призрак тоже кивнул, будто в подтверждение каких-то своих мыслей.