– Ты куда нас завёз?

– Постоялый двор, вашблаародие. А вы давеча говорили, что нет.

– Не было, – удивлённо произнёс Вадим, во все глаза рассматривая добротный двухэтажный сруб с четырёхскатной черепичной крышей.

Несмотря на позднюю ночь, в нескольких окнах ещё горел свет. Две печные трубы по разные стороны крыши изрядно дымили. Около сруба стояла длинная коновязь, а на заднем дворе угадывались конюшни, хлев и ещё какие-то хозяйственные постройки. Постоялый двор был обнесён высоким забором. Над воротами нависла массивная крыша, покрытая затейливой резьбой.

Из кареты выглянула Вера Аникеевна.

– Ну что тут у вас?

– Постоялый двор, – тупо ответил ей Вадим.

Он подал руку жене и помог ей спуститься.

Тем временем открылась дверь сруба, и на крыльце показался полный лысеющий господин. На нём был чистенький передник и нарукавники. Вид незнакомец имел весьма отталкивающий: маленькие глазки, на одном из них бельмо, слащавая улыбка на губах. Он оглядел пришельцев и поспешил к ним.

– Вечер добрый, почтенные гости! Это постоялый двор «У Шпака». Я Шпак. Рад приветствовать! Чем могу служить?

– Доброй ночи! – приветствовал его Вадим. – Нам бы карету поправить.

– Вот как? А что с ней?

– Дык, я же ж и говорю – ось треснула! – пустился в разъяснения Остап. – Того и гляди развалится к хренам.

Шпак с задумчивым видом обошёл экипаж. Потёр подбородок, попинал колесо.

– Которая?

– Задняя.

Шпак обошёл карету с другой стороны. Попинал заднее колесо. Хмыкнул и задумчиво почесал бороду.

– Очень жаль, господа… И дамы. Мои работники намедни упились вдрызг. Друга поминали, сорок дней сегодня. Остались только прислужницы, но от них, как вы понимаете, толку здесь не будет. Оставайтесь до утра, с таким колесом ехать нельзя.

– Никак нельзя! – торопливо закивал извозчик.

– У нас самая лучшая комната как раз свободна сегодня, не иначе вас дожидалась! А наутро работнички проспятся, изладим всё в лучшем виде! Лучше, чем у нас, вам на сто вёрст вокруг никто не сделает.

– Время позднее, – произнёс Вадим. – Но нам нужна горячая ванна и добрый ужин. Это возможно?

– Всенепременно, господин! И ванна, и ужин, и чего только не пожелаете – всё будет. Клянусь вам! Уезжать не захотите.

– Хм, – задумался Вадим Никифорович.

– Слава богу, что мы встретили вас, господин Шпак! – выпалила Мэри, без посторонней помощи выбираясь из кареты.

Сам Шпак почему-то едва заметно поморщился.

От холода руки и плечи мигом покрылись гусиной кожей. Девушка набросила на плечи пелерину и, подобрав юбки, решительно двинула к постоялому двору. Вера Аникеевна бросила на мужа короткий взгляд и поспешила за дочерью.

Кони тревожно ржали, как белены объелись: не иначе всё ещё чуяли волков.

– Хорошо, – кивнул Вадим. – Мы остаёмся. Остап, распрягай лошадей и накорми как следует. Господин Шпак…

– Сей же час всё покажу! У нас корыта полны и просом, и овсом – только выбирай. Водицы тоже вдосталь. Правильно решили остаться, господин…

– Шубин. Вадим Никифорович.

– Исключительно верно, Вадим Никифорович!

Шпак усадил Шубиных за квадратный стол у очага, чтобы промёрзшие гости могли отогреться с дороги. Всего в помещении находилось около двух дюжин столов разного размера. Каждый был накрыт белоснежной скатертью. За двумя столами подальше ужинало несколько постояльцев. Горели свечи.

Пол на постоялом дворе был соломенный, и в нём постоянно кто-то копошился.

– У вас мыши, господин Шпак? – строго спросил Вадим, и Мэри поёжилась.

Дворник уставился на него с видом оскорблённой невинности.

– Простите?

– Я говорю, что у вас в соломе шуршит? Мыши?

Глаза Шпака полезли на лоб, а сам хозяин заведения густо покраснел. Он обернулся к компании за другим столом и громко спросил:

– Господа, не замечали ли вы, чтобы у меня кто-то копошился в соломе?

Ему ответил нестройный гул голосов, дескать, нет, ничего подобного.

– Вы что же, – рассердился Вадим, – за дурака меня держите?

– Вы устали, Вадим Никифорович. С дороги всякое может послышаться.

Шубин закипел ещё сильнее и, если бы не его жена, высказал бы много всего интересного этому заносчивому типу, но Вера Аникеевна ласково накрыла ладонь мужа своей и что-то прошептала ему на ухо.

– Ноги моей больше не будет в этом богом забытом месте, – прохрипел он и отвернулся от хозяина.

Мэри впервые оказалась на постоялом дворе и теперь удивлённо осматривалась. На первый взгляд заведение с непритязательным названием «У Шпака» казалось вполне уютным: тёплое освещение от свечей и очага, улыбчивые служанки в чистых передничках, белоснежные скатерти, тепло… Но чем пристальнее девушка смотрела, тем сильнее тревожилась.

Там, в тёмном углу, из соломы как будто бы торчала кость крупного животного. Но стоило только приглядеться – и она исчезла. На широкой трактирной стойке жирная багровая клякса, больше всего похожая на кровь. Однако Мэри лишь успела её заметить, как Шпак проворно стёр пятно белоснежной тряпкой и ослепительно улыбнулся. На шее одной из служанок Мэри увидела отвратительные язвы, но девка быстренько набросила платок и скрылась в кухне. Несколько раз девушка ловила боковым зрением, как кто-то слоняется туда-сюда в темноте, но, обернувшись, Шубина никого не видела.

– Мэри, душенька, ты ничего не ешь! – заметила маменька.

– Я не голодна, – ответила дочь, и тут же у неё заурчало в животе. Мэри покраснела и выдавила: – Аппетит пропал.

– Что ж, – кивнула мать, – откушай хотя бы киселя. Право слово, он выдался на удивление хорош. Для эдакой глуши.

Мэри кивнула и автоматически отправила в рот несколько ложек белёсой мутной жижи. Со стороны она здорово смахивала на сопли и совершенно не имела вкуса.

– Не угодно ли взглянуть, до чего довёл дитя? – фыркнула мать.

Отец побагровел, но ничего не ответил.

Ужин был испорчен окончательно.

Высокая складная служанка проводила Шубиных в комнату. Прислужница шла, освещая путь единственной свечой, отчего вокруг сгустились плотные тени. Они кружились и переползали с места на место, как живые. Девка провела постояльцев на второй этаж по скрипучим ступенькам, а затем вдоль узкого коридора почти до самого конца. Всю дорогу Мэри казалось, что кто-то пристально смотрит ей вслед. Девушка трижды оглядывалась, но никого не замечала.

Лучшая комната постоялого двора оказалась широким будуаром с кремовыми обоями. Будуар делился на две неравные части плотной шторой. В первой стояла небольшая лежанка в классическом стиле с накрахмаленным постельным бельём, стол с графином и туалетный столик. В большей части находилась широкая двуспальная кровать с балдахином, комод в стиле ампир, а также два мягких кресла и монферрановская кушетка. На стенах висели картины в массивных ореховых рамах.

Служанка засветила четыре свечи в комнате и с поклоном ушла.

Мэри взяла одну из них и приблизилась к картине. С облупленного почерневшего холста на неё уставился отвратительный господин с усами-щёткой, до омерзения похожий на Шпака. Мэри поморщилась и отошла от полотна. У следующего портрета состояние было не лучше: краски выцвели так, что создавалось впечатление, будто здесь изображён некто, совсем не имеющий лица. На третьей была семья из пяти человек. Жена и три дочери мелкопомещичьего вида обступили кругом главу семьи. Отец сидел на деревянном стуле и держал на коленях собственную голову. Голова посмотрела на Мэри.

Девушка вскрикнула и выронила свечу. Капли горячего воска брызнули на испачканный подол дорожного платья. С другой стороны комнаты появились обеспокоенные родители. Папенька бросился подбирать свечку, пока не случилось пожара. Мама схватила Мэри за тонкие запястья и развернула лицом к себе.

– Что случилось, душа моя?

– Там. – Дрожащей рукой Мэри указала на портрет.

Вадим Никифорович пристально посмотрел на него. Отсечённая голова слепо таращилась куда-то вниз.