Здесь ересиарх выразительно посмотрел в глаза Илие и всплеснул руками. Голос Синода оставался каменно спокоен.

– У меня было достаточно времени подумать, и я решил принять твоё предложение. Во всяком случае, худой мир лучше доброй вражды. И помощь Храмовых скал мне сослужила бы отличную службу. Но тут Стародум-таки добрался сюда и начал свою атаку. Я надеюсь, ты понимаешь, Илия, что это было очень некстати?

– Допустим, – хмуро бросил святой отец. – Дальше.

– А дальше, – Азарь снова развёл руками, – что мне оставалось делать? У меня не было никакой возможности остановить рива и отправить его восвояси. Как только я узнал о нападении на остров, тотчас сообщил своему тюремщику, что можно избежать кровопролития. Кстати, какого дедера ты нарядил их, как рытников? Ты что думал, я не отличу настоящего воина от ряженого?

Илия хлопнул ладонью по столу. Подсвечники низко подпрыгнули, пламя свечей задрожало. Сделав несколько глубоких вдохов, голос Синода произнёс:

– Здесь пока ещё задаю вопросы я, сударь мой ересиарх. И ты вовсе не в том положении, чтобы вести себя как обычно.

Тихо открылась дверь, и в пыточную тенью скользнул рытник. Он навис над преподобным и что-то коротко бросил ему на ухо. Илия как-то едко усмехнулся и встал. Поправил рясу, пригладил пояс.

– Закончим наш разговор по дороге. Пошли.

Они вышли из пыточной вдвоём – рытник остался внутри и чем-то гремел.

– А не боишься, что я снова попытаюсь сбежать? – поинтересовался Азарь.

Илия пожал плечами.

– Я не так глуп, чтобы недооценивать тебя настолько, сударь мой ересиарх. Ты своими глазами видел наших цепных псов, как вы любите их называть, в деле. Едва ли ты решился бы на побег, зная, что все они теперь свободны и винят тебя в гибели своих друзей и близких.

– Но что, если я возьму тебя в заложники? – настаивал Азарь.

– Было бы просто прекрасно! – живо отозвался преподобный. – Я бы отнюдь не стал бороться за свою жизнь. Я пал бы как мученик, а после меня, может, даже канонизировали бы. Ну а ты всё равно не ушёл бы от своей участи.

– А если у меня снова припрятан козырь в рукаве?

– Твой козырь мы уже перепрятали. Но не думай, ты ещё увидишь Гааталию. Так что там с твоими объяснениями?

Азарь сжал ладони в кулак – Гааталия ещё жив.

– Ну и вот, – невозмутимо продолжал ересиарх, – я сказал вам, что могу остановить бессмысленное кровопролитие, а вы в очередной раз поступили по-своему. Вы упустили драгоценные минуты, если не часы. Время в камере, знаешь, течёт очень странным образом. Никогда нельзя знать наверняка, сколько же его прошло.

– Если ты стремился остановить кровопролитие, зачем сбежал, когда тебя, наконец, повели ко мне?

– Ну, во-первых, один из моих тюремщиков посулился мне спустить шкуру живьём. Не самое бодрящее начало, – резонно заметил Азарь. – А во-вторых, пока мы с тобой обменивались бы любезностями, чёрт-те что могло бы произойти.

– В таком случае, почему же ты не бросился сразу к Безумному риву, а начал бестолковую свару с моими засадами и погоню за тихими омутами?

Они шли всё теми же душными коридорами. Всюду, куда ни кинь взгляд, проходили глубокие трещины, валялись обломки стен и потолков. Однако все переходы уже были хорошо освещены. Все каганцы исправно горели, а между ними в довесок пылали факелы.

Тут и там куда-то бежали храмовники. Что-то тащили, кого-то вели. Работы им теперь хватит надолго – убрать трупы и рассортировать, избавиться от вражьих и похоронить своих, восстанавливать Храм и прочее.

– Мальчишки мне были нужны, – пожал плечами Азарь. – Когда бы ещё выпала возможность умыкнуть их?

– Допустим, – с нажимом произнёс Илия. – Дальше.

– А что дальше? Дальше, как только у меня появилась возможность, я дал приказ всем существам разворачиваться, и они повернули. А ваши люди, вероятно, решили, что это им своей доблестью удалось обратить монстров в бегство? – усмехнулся ересиарх.

– Это уже не твоего ума дело.

Какое-то время они шли молча. Азарь озирался по сторонам и напрягал зрение, на всякий случай запоминая дорогу.

– Не утруждайся, – съязвил Илия. – Этим путём тебе не пройти.

Азарь то и дело ловил на себе разъярённые взгляды. Если бы не святейший отец Илия, на ересиарха сейчас набросились бы все от мала до велика и разорвали в клочья.

Узник криво ухмылялся и хитро заглядывал каждому в глаза, как бы говоря: «Где же теперь ваше смирение и добродетель? Подставляйте левую щёку!»

Коридоры раздавались вширь, становились светлее. Их стены всё чаще покрывались облицовкой и чем дальше, тем дороже был камень. Потолки становились всё выше, их уже подпирали высокие колонны – каменные столбы, образованные при слиянии сталактитов и сталагмитов. По стенам и потолкам тянулись фрески. Тысячи святых с неприязнью взирали на виновника сегодняшнего кошмара.

– А где ты научился так драться? – нарушил молчание голос Синода. – Я думал, умные и образованные люди вроде тебя этим не блещут.

– Твоя правда, преподобный, не блещут. И я бы не блистал и даже не расстраивался бы. Знаешь, я из неревских племён, а у нас в обычае в четыре года садить мальчика на коня. К семи годам мы уже обязаны сносно стрелять из лука, а к десяти – держать меч. Но мой папаша был… садист. Лихоборский боярин, сотник старшей дружины, он не мог себе позволить, чтобы его сын уступал в боевом умении хоть кому-нибудь. Думаю, в глубине души он видел меня не просто витязем, а удельным князем. Поэтому вместо детства у меня была учёба. Когда остальные мальчишки, даже дети черни, лазали по чужим дворам за яблоками, я читал жития святых в подлиннике. Когда все шли купаться, я учился исчислению. Когда все ещё спали в своих колыбелях, я постигал воинскую науку. Меч, лук, самострел, защита и нападение с щитом…

– Может, тебя пожалеть?

Азарь усмехнулся.

– Себя пожалей, преподобный. В смутные времена тебе достались Храмовые скалы.

Они прошли в просторное помещение с витыми позолоченными колоннами и такой же позолоченной лепниной. На стенах и потолках разные деяния святых отцов церкви. Вот Игемон Лунглисский побеждает копьём змея, вот Аарон Рыжебородый приводит в лоно церкви язычников Бараа-Тору, а вот и всем известный подвиг Селига Блаженного, когда он в одиночку с одним крестом вышел против людоедов-варваров, напавших на храм в Сатхаир Арде.

В помещении рядами стояли лавки со спинками, обращённые «лицом» к округлой мраморной балюстраде. По углам покоились высокие кованые подсвечники, на стенах висели каганцы, кое-где стяги с косыми крестами, заключёнными в круг.

Подчинившись жесту Илии, Азарь прошёл в первые ряды и облокотился на балюстраду. Снизу он видел просторный двор. Прямые белые линии чертили прямиком на каменном полу строгие геометрические фигуры. По бокам на двор наступали часовни, монашеские кельи и другие каменные постройки, о назначении которых ересиарх не имел ни малейшего понятия.

– Здесь высшее духовенство Храмовых скал и отцы-настоятели семинарии принимают экзамен у тех, кого потом всю оставшуюся жизнь будут называть рытником, – охотно пояснил Илия. Он вальяжно сел рядом с ересиархом и закинул ногу на ногу.

Внизу собирались люди в островерхих капюшонах. Они заходили нестройным шагом, толпой, а потом рассредоточивались по квадратам и треугольникам, подчиняясь странной, лишь им понятной закономерности.

Один рытник остался в центре, когда все остальные уже заняли свои места. И когда он сбросил с лица капюшон, Азарь до боли вцепился в поручень балюстрады.

Это был Гааталия.

– Здесь же, – между тем невозмутимо продолжал голос Синода, – отступники предстают перед судом тех, кого они предали. Если это рытник, то и судить будут его братья. По их обычаю.

По вискам Азаря скатился пот.

Гааталия стоял посреди толпы, в которой сейчас находилось никак не меньше сорока цепных псов Храмовых скал. Ученик Азаря держался прямо и хмуро смотрел на братьев по цеху. Он что-то сказал им – ересиарх не смог расслышать что – и рытники кинулись в бой.