В общем, прилетевшая сегодня на Аполлон-13 пародия на обещанный мне грузовой колосс оказалась ничем иным, как обычным грузоперевозочным шаттлом средних размеров, то есть раз в десять меньше торгового судна.

Лес наполнился ужасным гулом, внутри корабля то и дело что-то чихало и скрежетало. Он выглядел настолько изношенным, если не сказать болезненным, что я поспешил укрыться под сводами леса, боясь стать нелепой жертвой отвалившегося куска фюзеляжа или еще какой-нибудь арматуры, вылетевшей из сей чахоточной утробы.

Шаттл благополучно осел. Слово «сел» тут едва ли применимо, а назвать эту сцену удачной посадкой не поворачивался язык. Надрывный гул силовых установок смолк, из открывшегося люка высыпали полураздетые, мокрые от пота люди – шестеро мужчин. Они устало опустились на траву и закурили. Отдохнув минут пятнадцать, принялись за работу. Труд их оказался несложным – в руках по два небольших серебристых контейнера, которые перекочевали из шаттла в здание, где располагалась резиденция мэра.

Наблюдая под сенью деревьев за экипажем бравых грузчиков, я подумал, что не очень-то они похожи на представителей Торговой Коалиции. Во-первых, не станет она позорить свое имя, перевозя грузы на подобных развалинах, как этот чуть не расходившийся по швам шаттл-переделка.

Что хранилось в контейнерах – сложно догадаться. Но беспокойство за собственную безопасность пересилило интерес. Есть в мире такие места, куда стоит только сунуть кончик носа – и от тебя этот самый кончик только и останется.

Сейчас я страстно желал лишь одного – скорее покинуть негостеприимный Аполлон-13 и больше никогда его не видеть. Но единственный путь из огня, судя по чахоточной космической посудине, вел через полымя. Я до последнего искренне и наивно надеялся, что ничего еще более худшего, чем утрата корабля, со мной уже не случится…

Я расписался в документах, которые мэр подсунул мне с довольно неприятной и, как показалось, ехидной улыбочкой. Электронный браслет тихо звякнул, сообщив, что сдача от рейдерско-захватнической «продажи» дедушкиного корабля поступила на личный счет в виде полутора тысяч галат. Но получил сдачу я не просто так, а с дополнительной опцией подлости: пришлось тут же, этому же самому мэру на этом же Аполлоне заплатить с пришедшей суммы два вида налогов (налог с продаж и подоходный). Плюс к этому третьим видом побора стал единоразовый повышенный коэффициент за сделку, так как у меня не имелось разрешения на торговлю высокотехнологичными товарами, ведь средства космического передвижения могут реализовываться только через специализированные торговые сети, обладающие лицензией на подобный вид деятельности. В результате всей этой унизительной процедуры узаконенного грабежа у меня осталось на счету только две трети от полученных несколько минут назад средств. От досады и бессилия что-то исправить я лишь смог плюнуть под ноги и на ватных ногах подняться на корабль контрабандистов.

На борту пахло затхлостью, казалось еще более усиливающейся под давящим тусклым светом мелких желтоватых ламп. На корабле было чисто, не смотря на всю его внешнюю обшарпанность и обветшалость. Между кресел громоздились какие-то контейнеры и коробки – видимо, эти посылки ожидали на других планетах те жители, которые по каким-то причинам не могли или не хотели воспользоваться официальной линией доставки.

Высокий смуглый человек со сморщенным, как копченый урюк, лицом оскалился при моем появлении (что я счел за дружелюбную улыбку в мой адрес) и указал на свободное продавленное кресло. Остальные хмуро готовились к старту.

После того, как все пристегнулись, видавшая виды и переевшая коробок с контейнерами космическая блоха тонко взвыла, затряслась, гремя фюзеляжем, и подобно очумевшему от грибов и белены берсеркеру, кинулась в небо, как в последнюю битву, дабы через миг вознестись в Валгаллу и утащить с собой побольше жизней… наших жизней.

Пока я, вцепившись мертвой хваткой в засаленный ремень, пытался вспомнить хоть одну молитву на любом из древних языков, которых никогда и не знал, члены экипажа негромко хохотали и перемигивались. Благо, длилось это недолго. Блоха со странным утробным, будто предсмертным, хрипом прорвала атмосферу и вышла в открытый космос, где перестала издавать вообще какие-либо звуки, будто издохла. Лишь тусклый свет и редкий далекий писк приборных панелей говорили о том, что внутри этого корабля еще теплится какая-то жизнь.

В процессе полета, не смотря на опаршивевшее настроение от моих последних злоключений на Аполлоне-13, чтобы скоротать время, все же пришлось вести хоть какую-то праздную беседу с подозрительно выглядящими членами экипажа.

Я узнал, что их корабль вовсе не блоха, как я посмел заявить во всеуслышание, а кто-то из команды даже сделал вид, будто оскорбился: «Это не блоха! Даже не вошь! А просто пиявка». Шаттл с несуразным названием «Пиявка 52 и еще 8».

Когда я спросил, чем обусловлено такое странное имя судна, мне ответили, что пиявкой окрестили просто так за отсутствием у экипажа всякого таланта на высокопарные и благозвучные наименования. Цифра «52» – это столько стукнуло корыту, когда его выволокли на рынок. А «8» – означает, что больше указанного срока «Пиявке» не прожить. На этом моменте я замолчал и с подозрением оглядел истертые и местами оцарапанные стены с выглядывавшей из-под обшивки проводкой, косые и печально осевшие от груза лет кресла – весь корабль в целом являл собой молчаливую оду энтропии, упадку и неминуемо приближающемуся забвению.

На мой вопрос, прозвучавший как-то несдержанно и слишком громко, о том, сколько уже на этом корабле отлетали, космические контрабандисты ответили – восемь лет и отлетали.

Стоит сказать, что попутчики мои, до этого казавшиеся ярыми преступниками-рецидивистами, способными голыми руками удавить и бросить тело в открытый космос не только за лишнюю пригоршню галат, но и за единственно неловко брошенное слово, оказались людьми общительными и, что искренне удивляло, неплохо разбирающимися в самых разных аспектах человеческого бытия – от политики и искусства до охоты на суперзалийского чешуйчатого суслика и искусства бесплатного проезда на общественном транспорте. Тогда и он тебя не заметит. Прозвучало множество мною неслыханных анекдотов и смешных до слез, но поучительных баек о торговцах-нелегалах. Больше всех интересных историй поведал тот самый долговязый человек, что при входе указал мне на свободное кресло. Звали его Олфир и служил он на корабле помощником капитана, выступал его правой рукой и верным соратником, опорой во всех начинаниях и инициативах.

Во время перелета мы с контрабандистами разделили трапезу, вернее, перекусили закутанной в синтетическую пленку упругой желеобразной массой, этикетка которой гласила: «Дичь синтетическая пряного посола неидентичная натуральной».

Эта «ненатуральная дичь» источала резкий запах паленой пластмассы, а на вкус оказалась соответствующей самым печальным ожиданиям даже такого неприхотливого едока, как я. Более того, она находилась в неприятном киселеобразном состоянии, ее приходилось с таким трудом высасывать из полиэтиленового мешочка, что через несколько минут стало сводить челюсти. Процессу этому мешали часто попадающиеся комочки, то и дело забивавшие отверстие упаковки. Нужно было каждую минуту давить кусочки пальцами, зажимать отверстие и встряхивать пакет с сублимированной пищей.

Жители пиявки, как я их окрестил про себя, не скрывали своей деятельности, не шептались, когда необходимо было обговорить детали предстоящей сделки. Это настораживало, но в итоге убедило, что команда состоит из обычных людей, которых галактическое государство не удосужилось обеспечить достойным существованием, пренебрегло их правами, перестало как-либо замечать. Они полностью вписались в систему. На мой вопрос, как это понимать, Олфир со все тем же оскалом, заменявшим улыбку, объяснил:

– Система государства как механизм с призмой. Она замечает людей выдающихся. Не в самом высокопарном смысле. А отличающихся от ее стандартов. Если же человек полностью соответствует лекалу системы, представляет из себя стандартную шестеренку, то система не видит угрозы, она продолжает крутиться дальше. Но как только шестеренка та обрастает лишним зубчиком или меняет на миллиметр свой диаметр, система испытывает дискомфорт, призмы ее неминуемо направляются на такую шестерню с целью исторгнуть из системы либо исправить и привести к стандарту.