– А что в этом плохого? – спросил я, все еще не с умев полностью вникнуть в ход немного пространных мыслей Олфира.
Тут из носа корабля подошел невысокий коренастый мужчина, с черными с проседью волосами и карими, но при этом потухшими и как будто уставшими от жизни глазами. Он подошел медленно, будто нехотя, при этом не проявляя никакой неприязни, но и дружелюбия тоже. Словно уже тысячный раз пережил этот момент, это обращение ко мне, из раза в раз звучавшее одинаково и заканчивающееся все тем же. Этим мужчиной был капитан корабля.
– А то, что стандарты системы противоречат внутренним целям существования самих шестеренок. Чем мельче и непригляднее шестеренка, тем она удобнее для использования и будущей замены. Если вернуться к людям, то скажу, что человек нужен стандартных качеств, стандартно выполняющий свои стандартные обязанности. Во благо, как говорится. Основная цель – довести человека до состояния, в котором он закрывает только основные физиологические потребности, исключая социальные нужды, творческие, эстетически и духовные. Самовыражение – зло. Иначе это получается шестеренка, изменившая свою форму. Такая не подходит для работы системы.
Тишина повисла внутри корабля. Капитан молчал. Но спустя десяток секунд его баритон с легкой хрипотцой снова зазвучал.
– И вот, все мы перед тобой – это те самые шестеренки, которые система не исторгла, но выточила в свой стандарт из некогда выдающихся. Она спилила наши лишние зубчики, уменьшила диаметр, разрушила пирамиду наших потребностей до самого основания, превратив жизнь в бессмысленное существование.
– В таком случае, вы идеально должны были работать в рамках данной системы, – произнес я, – ведь вы устраивали полностью этот механизм.
– Верно. Таких шестеренок миллионы, не выдающихся по своей ли, по чужой ли воле, вертящихся по заданному циклу. Но в нас система ошиблась. Она привела нас в нужный ей внешний вид, изувечив морально и материально… Но система ошиблась. Она всегда ошибается, так как смотрит на форму, а не на содержание. Суть в том, что мы… мы из другого металла. Это не мы не нужны системе, это система не нужна нам. Потому что она ничтожна и не приводит человека к прогрессу. Ее цель – это стагнация и упадок для общества ради нелепых поворотов головного механизма.
Тогда я понял, что на «Пиявке» собрались люди, которых галактическое правительство с помощью своих законов лишило привычного уклада жизни, закрыло путь к их светлым целям и мечте, низринув до уровня молчаливых рабов, живущих ради труда во благо системы, пусть даже и во вред себе. Но эти люди не сдались, не приняли протянутых им ошейников, а стали вести свою борьбу за то существование, которое исходит из их собственной воли и еще может привести к осуществлению мечты, а не к смерти, ничем не примечательной, как и вся прошедшая жизнь.
Занятие контрабандой как личный бунт против несправедливости бытия.
Отмечу, что сутки, проведенные в компании «космических пиратов», заставили пересмотреть некоторые «истины» и отвергнуть немало ложных постулатов.
– А ты сам-то чем промышляешь? – как-то между анекдотами, которые рассказывал долговязый Олфир, спросил капитан судна.
Снова он задал вопрос в своей манере, как-то нехотя, будто не имея интереса в ответе собеседника. Это как два малознакомых человека, проходя мимо на улице, просто бросают друг другу уносимое ветром «Как дела? Нормально. У тебя? Хорошо» и ступают дальше своей дорогой, чтобы, может быть, больше не увидеться еще десять лет.
– Учительствую понемногу, – ответил я и попытался дружелюбно улыбнуться, – Ну и еще пишу…
Капитан вдруг стрельнул на меня глазами и выпалил:
– Журналист?
– Не совсем… Вернее, совсем не журналист… В общем, книги писать пытаюсь.
Капитан вдруг улыбнулся и хлопнул меня по плечу. Хлопок вышел таким громким, что все обернулись.
– Вот напиши про меня, а? Я тебе поведаю…
И он, действительно, поведал. История выдалась бы забавной, если концовка ее не оказалась печальной.
– А видел ли ты когда-нибудь суперзалийского суслика живьем?
– Нет, – признался я и улыбнулся, – Наверное, милейшее создание?
– Ага, милейшее, – произнес капитал, покачав головой, и закатал рукав по локоть. Предплечье его обезобразили неровные и широкие полосы давным-давно заживших ран, будто сделанных каким-то кривым и тупым металлом. Я же, находясь в некоем замешательстве от демонстрации результата нападения то ли медведя, то ли еще какого агрессора из мира фауны, спросил:
– Неужели это… суслик?
– Именно суслик, сусленок я бы даже сказал, молоденький был! – воскликнул капитал и усмехнулся, за ним как по сигналу подняла веселый гогот вся команда, – Я не знаю, какой дурак додумался назвать эту тварь сусликом, но ты видел где-нибудь сусликов полметра в холке, и чтобы когти длиной с палец? Ну и что, что оно всеядное, а не хищник? Ну и что, что на верхней челюсти имеются два длинных резца? Суслик… Короче, тварь эта обитает на моей родной планете Супер-Залия. Слышал о такой?
Я кивнул, вспоминая хоть какую-нибудь интересную информацию о Супер-Залии. Но это одна из провинциальных планет, ничем не выдающихся. Кроме сусликов, плотный мех которых деятели от моды очень ценили за особые свойства – в спокойном состоянии мех этот выглядел подобно цельной плотной материи. Волоски шерсти суперзалийского суслика так плотно прилегали друг другу и цеплялись между собой особыми микрозубчиками, которые разглядеть можно лишь в микроскоп, что шерстяное полотно становилось неимоверно гладким, целостным, и нельзя было даже и предположить, что это чья-то шерсть, которая с виду напоминала кожу неизвестного животного очень странной и невероятно искусной выделки.
Так вот капитан, имя которого я узнал только сейчас – его звали Фернад, оказался некогда прогремевшим на всю округу охотником, а потом и заводчиком этих самых гигантских как по размерам, так и по стоимости сусликов. В помощниках у него ходил как раз долговязый помощник по имени Олфир, который со ста метров мог попасть суслику точно в глаз из охотничьего ружья.
Сначала, во времена охоты на диких грызунов, суслики приносили невероятную прибыль, а вскоре принесли невероятные проблемы. Очень быстро популяция этих животных стала сокращаться. Охотников становилось все больше – сусликов все меньше. С соседних планет потянулись желающие набить исхудавшие кошельки. В итоге бить суслика на Супер-Залии запретили, что логично. Нарушителей отлавливали, судили по всей строгости и заключали под стражу.
Охотники-паломники спешно вернулись на свои планеты кто со шкурами, кто порожняком. Фернад с Олфиром не поддались судьбе и затеяли предприятия – выращивать собственных суперзалийских грызунов, так как запрет на добычу касался только диких особей.
Благодаря этой ферме Фернад и Олфир стали монополистами на рынке поставок сусликовых шкур для самых известных модных домов.
Почему же другие фермы не смогли составить им конкуренцию? А проблема крылась в том, что суперзалийский суслик не размножается в неволе. При этом он ведет кочевой образ жизни. Их семьи, насчитывающие до двадцати особей, за десятилетнюю свою жизнь могут 1–2 раза обогнуть всю планету.
Благодаря пятилетнему опыту охоты и наблюдений за сусликами Фернад с товарищем сумел решить проблему размножения на территории фермы площадью всего 10 гектар для одной семьи. Весь секрет крылся в психологии сусликов, одну особенность которой эти заводчики сумели раскрыть и держали под строжайшим секретом. Принудить или, как бы смешно не звучало, уговорить сусликов размножатся на Супер-Залии естественным путем никто больше не сумел. А фермы с искусственным оплодотворением, открывшиеся после, не смогли добиться высокого качества меха, конкурировать со стоимостью продукции фермы Фернада и Олфира и потерпели крах.
Такой успех не мог остаться незамеченным, и в скором времени ферму неким странным, но законным путем экспроприировали суперзалийские власти, объявив компанию экономикообразующей для всей планеты. Заниматься суперзалийским сусликом теперь было запрещено вообще кому-либо и где-либо. Фернада и Олфира обобрали, выдав крохи отступных, рассчитав их на основании каких-то внутрепланетарных реестровых стоимостей. По сути на руки им выдали с только галат, сколько стоила голая земля и десяток ангаров на ней.
