Я должна выйти. Звонить 911. Я должна предупредить Лиама и убедиться, что он…
Я сижу, нахмурившись. — Лиам. — Но конечно.
Я вскакиваю с кровати и топаю из своей комнаты. Я уже на полпути вниз по лестнице, когда до меня доходит: мои локоны разметались, на мне нет лифчика, а мои шорты уже были слишком малы пятнадцать лет назад, когда моя средняя школа выдала их бесплатно как часть формы для игры в лакросс. Что ж. Жаль. Лиаму придется смириться с этим и с моей футболкой "Планеты Б не существует". Возможно, это его чему-то научит.
К тому времени, как я доберусь до кухни, я подумываю о том, чтобы, нажав на кнопку мегафона, подкрадываться к нему, пока он спит, каждую ночь в течение следующих шести месяцев — Лиам, ты знаешь, который час? — вспыхиваю я. — Что ты вообще…
Я не уверена, чего я ожидала. Определенно не обнаружить содержимое холодильника, загромождающее каждый дюйм прилавка; определенно не увидеть Лиама, намеренного расправиться со стеблем сельдерея, как будто он украл его парковочное место; определенно не увидеть его голым, очень голым, от пояса и выше. У клетчатых пижамных штанов, которые он носит, низкая посадка.
Очень низкая.
— Не мог бы ты что-нибудь надеть? Например, шубу из кожи тюленя или что-то в этом роде?
Он не прекращает резать сельдерей. Не смотря на меня. — Нет.
— Нет?
— Мне не холодно. И я здесь живу.
Я тоже здесь живу. И я имею полное право не смотреть на эту кирпичную стену, которую он называет грудью, на моей собственной кухне, которая должна быть успокаивающей средой, где я могу переваривать пищу без необходимости пялиться на случайные мужские соски. Тем не менее, я решаю оставить этот вопрос и задвинуть его на задворки сознания. К тому времени, когда я буду готова переехать, мне в любом случае понадобится терапия. К чему ещё одна травма? Сейчас я просто хочу снова заснуть. — Что ты делаешь? — спрашиваю я.
— Свою налоговую декларацию.
Я моргаю. — Я… что?
— На что это похоже, что я делаю?
Я напряглась. — Я не знаю, на что это похоже, но звучит так, будто ты просто стучишь кастрюлями друг о друга.
— Шум — это досадный побочный продукт того, что я готовлю ужин. — Он, должно быть, закончил с сельдереем, потому что переходит к нарезке помидора — это мой помидор? — и снова игнорирует меня.
— О, и это абсолютно нормально, не так ли? Готовить обед из пяти блюд в 1:27 ночи в будний день?
Лиам наконец-то поднимает глаза на меня, и в его взгляде есть что-то тревожное. Он кажется спокойным. Он выглядит спокойным, но я знаю, что это не так. Он в ярости, говорю я себе. Он действительно, действительно в ярости. Уходим отсюда. — Тебе что-нибудь нужно? — Его тон обманчиво вежлив, а моё самосохранение явно всё ещё спит в постели.
— Да. Мне нужно, чтобы ты был потише. И лучше бы это был не мой помидор.
Он отправляет половину в рот. — Знаешь, — говорит он ровно, жуя, умудряясь говорить с набитым ртом и при этом выглядеть аристократическим продуктом нескольких поколений богатства, — обычно у меня нет привычки просыпаться в 1:28 ночи.
— Какое совпадение. Я тоже не любила бодрствовать до встречи с тобой.
— Но сегодня — то есть вчера — всей юридической команде, которой я руковожу, пришлось работать до полуночи. Из-за того, что пропали некоторые очень важные документы.
Я напряглась. Он не может иметь в виду…
— Не волнуйся, документы были найдены. В конце концов. После того, как мой босс порвал меня и мою команду. Похоже, что-то пошло не так, когда они были доставлены. — Если бы он мог испепелять людей глазными лазерами, меня бы уже давно кремировали. Очевидно, он знает всё о моей маленькой послеобеденной атаке.
— Послушай. — Я делаю глубокий вдох. — Это был не мой момент гордости, но я не твой помощник. И я не понимаю, как это оправдывает то, что ты стучишь по всем кастрюлям в доме посреди ночи. У меня завтра долгий день, так что…
— У меня тоже. И, как ты можешь себе представить, у меня сегодня был долгий день. И я голоден. А это значит, что я не смогу вести себя тихо. По крайней мере, пока не поужинаю.
Примерно десять секунд назад я была зла в спокойной, разумной форме. Внезапно я готова вырвать нож из рук Лиама и перерезать ему яремную вену. Совсем чуть-чуть. Чтобы у него пошла кровь. Я не буду, потому что не думаю, что я буду процветать в тюрьме, но я также не собираюсь отпускать это. Я старалась реагировать взвешенно, когда он отказал мне в установке солнечных батарей, когда он выбросил мои жаренные брокколи, потому что они пахли "болотом", когда он запер меня в доме, когда я была на пробежке. Но это последняя капля. С меня хватит. Чаша переполнена. — Ты что, блядь, издеваешься?
Лиам наливает оливковое масло на сковороду, разбивает туда яйцо и, кажется, возвращается в свое стандартное состояние: забывает о моём существовании.
— Лиам, нравится тебе это или нет, Я. Живу. Здесь. Ты не можешь делать всё, что, черт возьми, захочешь!
— Интересно. А ты, похоже, делаешь именно это.
— О чем ты говоришь? Ты готовишь омлет в два, черт возьми, часа ночи, а я прошу тебя этого не делать.
— Верно. Хотя есть факт, что если бы ты помыла посуду на этой неделе, мне не пришлось бы так шумно её мыть…
— О, заткнись. Не похоже, что ты не оставляешь свои вещи по всему дому постоянно.
— По крайней мере, я не складываю мусор на вершине мусорного бака, как как скульптуру Дадаиста.
Звук, который вырывается из моего рта — он почти пугает меня. — Боже. С тобой невозможно находиться рядом!
— Жаль, потому что я здесь.
— Тогда убирайся на хрен!
Наступает тишина. Абсолютная, тяжелая, очень некомфортная тишина. Как раз то, что нам обоим нужно, чтобы снова и снова прокручивать в голове мои слова. Затем Лиам заговорил. Медленно. Осторожно. Сердито, пугающе, ледяным тоном. — Прости?
Я сразу же пожалела об этом. О том, что я сказала и как я это сказала. Громко. Яростно. Во мне много вещей, но жестокость — не одна из них. Неважно, что Лиам Хардинг демонстрирует эмоциональный диапазон грецкого ореха, я сказала что-то обидное и должна извиниться перед ним. Не то чтобы я особенно хотела, но я должна. Проблема в том, что я просто не могу остановить себя от продолжения. — Почему ты вообще здесь, Лиам? Такие люди, как ты, живут в особняках с неудобной бежевой мебелью, семью ванными комнатами и слишком дорогим искусством, которое они не понимают.
— Такие люди, как я?
— Да. Такие, как ты. Люди с нулевой моралью и слишком большим количеством денег!
— Почему ты здесь? Я предлагал купить твою половину около тысячи раз.
— И я сказала "нет", так что ты мог бы избавить себя от девятисот девяносто девяти из них. Лиам, у тебя нет причин хотеть жить в этом доме.
— Это дом моей семьи!
— Это был дом Хелены, так же, как и твой, и…
— Хелена, блядь, мертва.
Проходит несколько мгновений, прежде чем слова Лиама доходят до сознания. Он резко выключает плиту, а затем стоит полуголый перед раковиной, обхватив руками край стойки и напрягая мышцы, как гитарные струны. Я не могу перестать смотреть на него, на эту гадюку, которая только что упомянула о смерти одного из самых важных людей в моей жизни с такой злобной, пренебрежительной небрежностью.
Я собираюсь уничтожить его. Я собираюсь истребить его. Я собираюсь заставить его страдать, плевать в его дурацкие смузи, разбивать его пластинки одну за другой.
Только вот Лиам делает что-то, что меняет всё. Он поджимает губы, щиплет себя за нос, затем вытирает лицо большой измученной рукой. Внезапно в моей голове что-то щелкает: Лиам Хардинг, стоящий прямо передо мной, устал. И он ненавидит это, всё это, так же сильно, как и я.
О Боже. Может, моё жаркое из брокколи действительно воняло, и мне следовало положить его в контейнер. Может быть, саундтрек "Frozen" может быть немного раздражающим. Может быть, я могла бы расписаться за эту дурацкую посылку. Может быть, я бы тоже не очень хорошо отреагировала на то, что кто-то пришел жить под моей крышей, особенно если бы у меня не было права голоса.
