Почти похоронив себя, Наврунг начал судорожно цепляться за жизнь. Собрав остатки сил, атлант рывком сел на колени, затем, поднявшись на одно колено, сгруппировался прыгнул. Любому арию этот прыжок показался бы мощнее обрушения скалы и быстрее мелькания молнии. Самому же Наврунгу чувствовалось будто он еле движется в этом киселе и ужас вот-вот настигнет его. Приземлившись в кувырке, он тут же отпрыгнул в сторону и понял, что ему удалось опередить ужас на несколько секунд. Нечто кинулось за ним вслед, но сквозь туман не было видно что. Однако липкий страх еще не до конца оставил взявшего себя в руки атланта, ему было противно от припадка слабости, и потому он решил не быть мишенью для ядовитых стрел, кто бы их ни пускал. Атлант решил сам выследить своего обидчика. В том, что этот обидчик есть и его можно увидеть, атлант не сомневался ни секунды.

Сделав еще несколько бесшумных кульбитов, воин освоился в этом пространстве, и оно уже не так удручало его. Жажда деятельности и бесстрашие вернулись к нему почти полностью, и в этой погоне он сам не заметил, что уже не ужас нагонял его, а он сам стал идти по пятам ужаса, выслеживая его и читая его следы в плотном тумане. Гьянг с удовлетворением наблюдал, как его кандидат справляется с испытанием. Но это было только начало. Как опытный охотник, атлант приближался к тому, кого выслеживал, готовый был уже настигнуть обидчика и со всей твердостью размазать его по земле, но тот… растворился. Его просто не стало. Однако охотничий азарт и удаль требовали найти врага по силам, и тогда Наврунг помчался вперед.

Он просто мчался, куда несли его ноги, и дыхание не сбивалось, а поддерживало его в этом желании, – настичь врага и покончить с ним. Пробежав с две лиги, он со всей силы налетел на что-то твердое и угловатое, его отшвырнуло в сторону и оглушило. В тумане не было видно ничего, но все его нутро содрогнулось – не от удара, а от ощущения близкой опасности, большей, чем была прежде. В ту же секунду нечто навалилось на него всей своей тяжестью и придавило к земле, заставляя трещать ребра и прерывая дыхание. Сопротивляясь этой нарастающей тяжести, Наврунг напряг все свои силы. Казалось, что мышцы вот-вот начнут лопаться от натуги. От недостатка воздуха голова стала неимоверно кружиться, а сердце биться как сумасшедшее, но эффекта это не возымело никакого. Тяжесть так сильно придавила к земле, что выбраться из-под нее не было никакой возможности. Поняв это, Наврунг расслабился и немного перехватил воздух. Что это за тяжесть, что это за скала? Нет, это не камень. Животное? Его можно ранить? Не похоже. Дыхание заканчивалось и вместе с ним надежда на освобождение. Тяжесть стала проникать в грудь, живот и разливаться тоской по нервам. Как будто потоки холодной зимней реки со стальным цветом волн стали прорезать устои его души, заражая безразличием и тоской все, к чему прикасались. «Вселенская тоска и безбрежное безразличие» – этот холод заполнил его душу, как вода наполняет тонущий корабль, – и тогда уже нет никакой возможности спасти его.

Гьянг смотрел на атланта и понимал, что тот умирает. Куда делась отвага воина, куда подевались удаль и пренебрежение к собственной жизни? Кто научил воина сдаваться, когда нет надежды на спасение, куда исчезла его способность сражаться даже на том свете?

Гьянг понимал, что представления Наврунга о себе, как о теле, которое можно заковать в тиски неподвижности, и есть та иллюзия, что привела к такому бесславному концу. Однако Наврунг этого не понимал и продолжал цепляться за свое представление о невозможности поднять неподъемное и одолеть неодолимое. Маленький огонек надежды стремительно угасал в воине, и с этим надо было что-то делать.

Гьянг, святой и чистый, знал, что лишь любовь и сострадание к тому, кто проходил это страшное испытание могут принести те силы, что были необходимы умирающему. Огонь питается топливом. Душа питается красотою и высокими стремлениями. Надежда питается любовью близких: без нее она, как в безвоздушном пространстве, задыхается и умирает.

Когда-то сам Гьянг проходил это испытание – его проходили все без исключения – и потому он знал, что собратья по оружию, всем сердцем прикипевшие к испытуемому, и есть та сила, что может помочь ему. Насколько Гьянг прикипел сердцем к этому атланту? Достоинство Наврунга было удивительным и вызывало уважение. Чистота в принятии решения и верность ему были необычны для атлантов, отличавшихся коварством. Размышляя над достоинствами атланта, Гьянг пытался найти в себе те тончайшие нити искренней симпатии, что только и могли сейчас помочь погибающему Наврунгу. Подобно канатам, брошенным утопающему в сильный шторм, они лежали сейчас где-то в глубине души Гьянга, и он ждал, когда же эти нити-канаты проснутся, чтобы бросить их терпящему бедствие собрату. Собрату? Да, именно! В этот момент он всем сердцем ощутил, что там гибнет его Собрат; и это чувство – сильное, как ураганный ветер, и горячее, как лава тысячи вулканов, – вспыхнуло в его душе, опалив сердце и подарив решимость. Что-то горячее, как угли, и терпкое, как молодое вино, разлилось в груди Наврунга. Что это? Жизнь? Или смерть? На смерть это было явно не похоже. Тяжесть. Тоска. Зачем они? Они так не нужны, так мешают… Бытие вне качеств и жизнь вне условностей показались Наврунгу такими знакомыми и близкими, так увлекли его вдруг, что он, забыв и об удушье, и о нестерпимой боли раздавленного тела, встал и пошел. Перед ним открылось нечто совершенно непостижимое. Жизнь вне условностей – разве такое может быть? Со всей готовностью вместить в себя новое, он погрузился в это неизведанное им Знание, да так, что забыл обо всем на свете. Удивление и восторг, смешавшись в его груди, родили в нем совершенно иное миропонимание, – как если бы покровы тьмы исчезли и яркое солнце Знания стало бить в глаза.

Наврунг вдруг стал видеть сквозь туман четко и свободно: не было преград в нем, и не было их вокруг. Не испытывая более любопытства к прежнему миру и к этим битвам, но, будучи полностью погруженным в удивительный мир новых смыслов и значений, он перестал зависеть от его законов, и страшные змеи, огромные драконы рассыпались в прах под его взглядом. Атлант видел и знал их иллюзорность, она открылась ему вместе со всем этим Новым Знанием – таким удивительным, всеобъемлющим, и, казалось бы, невозможным. Но это оказалось более реальным, чем вся его прежняя жизнь!

Так, удивляясь и преодолевая, он увидел Врата. Это был выход из Подземелья. Но арка была высока, а двери мощны, и не было никакой возможности открыть их. Однако удивительная способность – знать иллюзорность всего сущего – превратила их в прах от одного его прикосновения! Яркий свет ударил в глаза. Привыкнув к нему, атлант увидел, что стоит перед высоким троном в огромном светлом зале. Свет лился отовсюду, и казалось, что источником его были и стены, и крыша, и даже сам воздух. Это был не просто свет, он лился елеем на открытые раны души Наврунга, что появились в сражениях, оставленных за спиной. На троне сидела Дева удивительной красоты и непреодолимой силы. Казалось, что более сильного и мудрого существа и быть не может. Глядя на нее взглядом, обретшим Истину, Наврунг вдруг с удивлением понял, что Она и есть Нечто более, чем Настоящее, существующее, в то время как все остальное – иллюзия существования. Глядя в эти бездонные, удивительные глаза, он осознал, что Ее мудрость и сила – есть именно то, чего желала его душа многие жизни. Он понял, что весь мир есть прах у Ее ног, и все вращение Вселенной есть Ее мысль и Ее любовь.

Глядя в эти, наполненные глубоким смыслом, глаза, Наврунг вдруг стал понимать, что ради этого Существа нужно жить, за него стоит умереть, и другого идеала нет. Атлант пал на колени перед Ней и начал рыдать изо всех сил. Слезы омывали раны его души, отдавая дань всему опыту прошлого и прокладывая в душе борозды для опыта нового, удивительного и неизведанного. Ощущая свое бытие подобно малой песчинки перед этим истоком неиссякаемой Любви и глубочайшей Тайны, он осознал, что не сможет существовать теперь без Нее, и то были слезы не сожаления, а радости открытия и надежды.