То был Паук Дзиндзюро.
Внезапно Дзиндзюро резко остановился на ходу. В гомонящей толпе зевак, на все лады расхваливающих ронинов, он вдруг углядел фигуру Кинсукэ Лупоглаза. Тот еще не успел заметить Паука. Кинсукэ было не до того, он весь был во власти речей, которые вел какой-то старик:
— Там, говорят, у Киры на подворье было триста человек самураев! Ха! У меня в Хондзё родственник живет. Он мне еще вчера ночью дал знать, что там творится. Ну, я с утра пораньше, еще затемно, значит, и побежал посмотреть. Ох, и зрелище там было, в усадьбе, доложу я вам! Этих-то числом было немного — так у них в отряде ни одного убитого нет! Вот что значит, когда меч служит благородному делу вассальной верности! Нет, такого больше…
Кинсукэ с горящими глазами во все уши слушал говорящего, который, как видно, обожал старинные сказания о героических деяниях самураев былых времен. Люди, внимая с неослабным интересом, в три ряда окружили рассказчика и стоически терпели, когда на них сливались струйки воды с чужих зонтиков.
— Неужто триста человек там было?! — выдохнул кто-то.
— Ну и молодцы!
— Правда, правда! Я сам там был, все осмотрел. Давно живу на свете, а такого на моем веку еще не бывало. Чтобы в наше время!.. Вот уж не думал, не гадал! Я и внука своего привел посмотреть, чтобы не забывали.
Кинсукэ глянул своими глазами навыкате и увидел у старика под зонтом жмущегося к нему мальчишку. С еще большим интересом, сложив руки на груди и вытянув шею, он стал прислушиваться к речам старика. Дзиндзюро принялся было протискиваться к нему поближе, но Кинсукэ, оглянувшись, будто бы не узнал старого знакомого.
— Странный малый! — с кривой усмешкой сказал про себя Дзиндзюро.
— Вот у меня в Киото товарищ живет, — вмешался высокий ронин, до того увлеченно слушавший рассказ, — так я от него слышал, что Кураноскэ Оиси прежде только пил-гулял, об успокоении духа покойного своего господина вовсе думать позабыл и вообще вел себя не подобающим самураю образом. Так я было решил… Да теперь-то ясно, что это он для отвода глаз, чтобы шпионов провести, в разгул-то пускался. Небось, ему это вино и в глотку-то не лезло! Вот уж поистине достойный пример верности! И как только я мог такого славного мужа, верного вассала заподозрить черт знает в чем! Досадно, право! Мне самому за себя стыдно!
В голосе ронина прозвучало неподдельное раскаяние, которое тронуло сердца слушателей.
— Эй, Кинсукэ! — позвал Дзиндзюро.
— А? — удивленно оглянулся тот.
— Поди-ка сюда! — показал глазами Дзиндзюро и сам стал снова протискиваться к старому приятелю.
Кинсукэ с несколько озадаченной физиономией двинулся ему навстречу и вскоре нырнул под раскрытый зонтик, который Дзиндзюро держал над головой.
— Очень ты рассказом увлекся, как я погляжу, — заметил Паук.
Кинсукэ помолчал и наконец обронил:
— Да ведь они и впрямь молодцы! Разве нет?
— Что есть, то есть — молодцы! — согласился Дзиндзюро. — Ну, а мы, стало быть, проиграли. Можешь теперь забыть весь этот наш поход в Киото.
— Ну, забыть-то я не забуду… Вы, кстати, знаете насчет господина Хотта?
— Что еще? — хмуро переспросил Дзиндзюро.
Кинсукэ беспокойно огляделся по сторонам.
— Да что у него… С госпожой Осэн… Вы и вправду не знаете?
Дзиндзюро испытующе взглянул в глаза Кинсукэ, которые были от него совсем близко, под тем же зонтиком.
— Так они, значит?
Понимая, что имеет в виду Кинсукэ, Дзиндзюро все еще не мог до конца осознать это известие. Ведь он только что навещал Хаято Хотта в его пристанище в Сироганэ. Та самая Осэн, что по заданию Хёбу Тисаки отправилась вместе с Хаято из Ако в Киото. Надо же! Кто мог предположить, что между ними сложатся нежные отношения?!
— Ну и что! — угрюмо проронил Дзиндзюро. — Дело молодое, ничего такого необыкновенного тут нет…
— Ну да ладно, — добавил он более приветливо. Мы с тобой, брат, давненько не виделись. Может, пересидим где-нибудь поблизости дождь, пропустим по чарке?
Вдвоем они зашагали по главной улице квартала Мита. Всюду так и кишели зеваки, ходившие посмотреть на ронинов или на место побоища. Спасаясь от дождя, люди торопились укрыться в чайных и корчмах, подманивавших посетителей подвесными красными фонарями у входа. Дзиндзюро свернул в проулок и пошел задворками, стараясь держаться подальше от толпы.
На дороге все еще полно было луж. Растаявший снег, смешавшись с дождем, превратился в грязную кашу, которая хлюпала под ногами. По ручке зонтика стекали просочившиеся холодные капли. Отчего-то и на душе у Дзиндзюро стало мрачно. Какое-то безотчетное недовольство так и рвалось наружу. Они шагали молча, и Кинсукэ нутром чувствовал, как в нем закипает глухое раздражение, переходящее в бессознательную враждебность к спутнику.
«— Злится, небось! — думал про себя Кинсукэ. — Да чего уж там злиться! Герои они и есть герои. Вон и доказательство тому — хоть на дворе дождь, а сколько народу привалило на них поглядеть! Да тут ни одного такого не найдется, чтобы этих ронинов не хвалил. А меня, конечно, использовали. Ввязался в это дело себе на беду… Зачем-то в Киото отправился за ними шпионить… Хорошо еще, ничего не вышло, не успел им навредить. И зачем только я в это впутался?! Эх, даже вино пить неохота!»
Кинсукэ догадывался, какие чувства должен сейчас испытывать Дзиндзюро. Неудивительно, что он и сам был не в своей тарелке, насмотревшись на ронинов и покрутившись в толпе, которая на все лады расхваливала героев. Конечно, в любую эпоху намного больше таких людей, что избавляются от собственного мнения, поддерживают тех, на чьей стороне сила, подлаживают под них свой образ мыслей и шумно выражают свое одобрение, чем тех, кто отстаивает свои собственные идеи и взгляды. Причем для тех, кто шумно выражает одобрение, не столь важно, принесет ли им это пользу или нет.
Дзиндзюро теперь отчетливо все сознавал, но понимание сути дела не могло в этот вечер развеять его хандры. Что ж, ронинам сопутствовал успех. И то, что Хаято близко сошелся с Осэн, тоже дело обыкновенное. Тем не менее, все понимая, Дзиндзюро испытывал какое-то неприятное чувство, будто его в чем-то обманули и предали. Перед его мысленным взором возник образ Хаято, с которым они виделись нынче днем.
Дзиндзюро отправился повидаться с Хаято, как у них было заведено, в один домишко на задворках храма возле кладбища. Может быть, оттого, что вокруг было много деревьев, повсюду возле дома еще лежал снег. Внутри было темно и сумрачно. Решив, что, может быть, в доме никого нет, Дзиндзюро громко окликнул напарника, и тот вскоре показался в глубине комнаты. Выбрав на веранде местечко, куда падали лучи солнца, гость присел, стараясь держаться подальше от
падающих со стрех капель.
— Ну и мрачная же у тебя берлога! — сказал Дзиндзюро, который, прежде чем завести разговор о ронинах из Ако и высказать кое-какие серьезные соображения на этот счет, для начала просто отметил первое, что ему бросилось в глаза. Хаято на это замечание ничего не возразил, но и согласия не высказал, а только слегка скривил губы в улыбке. Сочтя, что его необычная бледность имеет прямое отношение к жизни в этом сумрачном доме, Дзиндзюро по-дружески посоветовал:
— Надо бы вам, сударь, куда-нибудь переехать, что ли.
Хаято усмехнулся, словно желая сказать тем самым, что везде все одинаково.
— Да нет же! — до странности вдруг разгорячился Дзиндзюро. — Я, например, нипочем не стал бы жить в доме, если в нем мало света и воздуха. От этого настроение ухудшается, чувствуешь себя скверно. Чего доброго, и болезнь какая-нибудь пристанет, которую вовсе не ждешь. Надо, чтобы дом подходил человеку. Всегда надо учитывать, где дом стоит, кто в нем раньше жил и все такое!
— Да нет, начальник, — возразил Хаято, — просто у каждого свои представления о вещах…
Почему-то этот короткий разговор вдруг отчетливо всплыл у Дзиндзюро в памяти.
— Пожалуй, здесь будет неплохо, а, Кинсукэ? — сказал Дзиндзюро, остановившись у маленькой харчевни на набережной неподалеку от квартала Саннай, и складывая зонтик.
