Фактически заключенная в Азкабан Похлеба уже тогда была веским аргументом в пользу пересмотра дела и нового расследования. Я мог пойти к Министру только с записями Горбина и словами Похлебы, и Реддла бы доставили на допрос и почти наверняка арестовали. Но я решил запастись иными свидетельствами, без прямых обвинений, но наводящими на размышления насчет личности того, кого я собирался обвинить. И я сделал это. Но даже после этого пошел не к Министру, а к самому Реддлу — бывшему сотруднику Горбина, лучшему выпускнику Хогвартса.

Почему?... Тогда я не имел ответа. Я все крутил в голове его вопрос: хочу ли я остаться волшебником. Помните, я сказал, что испытывал смешанные чувства по поводу шанса еще раз посетить Азкабан? Причиной тому были не только дементоры, но и кое-что, оставшееся в прошлом. Том не мог знать об этом. Тем не менее, его вопрос угодил в точку. И по тем же самым причинам я проникся сочувствием к оговоренной Похлебе.

Спрятав в карман несколько вязаных вещей — подарок для заключенной, — я глубоко вздохнул и трансгрессировал от входа в Министерство на скалу в Северном море. Ледяной ветер едва не снес меня в океан, и я схватился за уступ. Передо мной возвышался мрачный монолит тюрьмы. Надо было спуститься к воде, где ждала лодка без кормчего. Она доставляла посетителей Азкабана ко входу.

Под тяжелым свинцовым небом, между двумя клочками суши, время, казалось, застыло. Продрогнув до костей, я тер свои плечи, глядя, как над Азкабаном, словно серые приведения, кружат дементоры. На полпути я чуть не смалодушничал: хотел развернуть лодку. Но вместо палочки я нащупал под отворотом плаща шапку и носки для Похлебы и почувствовал себя немного бодрее.

Моя лодка прокралась под уже знакомым сводом пещеры и сама повернула к причалу. Здесь меня ждала Другая стража. Передав им бумаги Министерства, я послушно проследовал за ними к тюремному начальству, коротко переговорил с теми, кто его представлял, и попал, наконец, во внутренние галереи этого жуткого места.

Двое волшебников шагали по обе стороны от меня, и встречавшиеся дементоры не выказывали мне ни малейшего внимания. Однако я был уверен: оставь меня спутники — прожил бы я недолго. Меня мучили воспоминания. Я перестал запоминать путь, которым меня вели по лабиринту. Становилось все холоднее, пар вырывался изо рта.

Я порадовался догадке прихватить вещи для Похлебы и решил сразу после поездки поговорить с Министром. Если задержат Реддла, возможно, удастся настоять, чтоб эльфа перевели куда-нибудь еще, пока она будет ждать оправдания. По-хорошему, лучше дать ей защитников — когда Реддл догадается, Похлеба будет в опасности.

Мы пришли, и стража открыла мне дверь камеры.

Может, для начала попросить ее повторить слова о Томе, чтоб те лучше сохранились в моем воспоминании?

Еще думая об этом, я автоматически сделал несколько шагов в сумрачную пустую камеру с маленьким зарешеченным окном, куда пролезла бы лишь крыса.

— Похлеба?

Никто не отозвался. Мои стражники заглянули следом.

— Не понимаю, — я растерялся. — Не та камера?

— Триста девяносто девять. Исключено. Ее.

— Но где тогда... — я замер.

— Ах ты...

Маленькое тельце, скрючившись, лежало под доской, которая здесь выполняла функцию кровати. Один из стражников тронул его.

— Мертва? — мой голос сорвался, прозвучав почти шепотом.

— Ледянее камня, — волшебник с усилием повернул тело, чтоб заглянуть в лицо. Поморщился. — Ну, точно она.

Меня словно огрели заклятием. Я осторожно и ровно дышал, наблюдал, как возятся охранники, как тело Похлебы по велению палочки поднимается, выпрямляется и заворачивается в наколдованную ткань, но сам пошевелиться не мог. Точнее, это не виделось мне целесообразным. Ступор — разум пытается убедить тело в том, что лучший выход — вернуть прошлое и все исправить, а прочие пути напрасны. А раз тело не способно на такое решение, то и двигаться ни к чему.

Реддл?...

Мне не хотелось в это верить, и я охотно напомнил себе, что нахожусь в Азкабане. Посторонним невозможно проникнуть сюда, тем более убить кого-то. Я глянул на решетку — в это окно и кошка не пролезет. Как бы это провернул худой, но весьма долговязый юноша?

— Отравлена, — голос стражника прозвучал как сквозь вату. Отравлена. Как и Хэпзиба. Еще один указатель. Но ведь утром, делая запрос, я знал от начальника тюрьмы, что эльф жива. Будь это Реддл, у него осталось бы лишь несколько часов на преступление. С учетом того, что трансгрессия на соседний островок суши разрешается лишь по запросу, требовалась большая скорость, чтоб успеть прибыть из Лондона, отравить Похлебу и сбежать. И изобретательность. Потому что, черт побери, я все еще не знал, как это ему удалось!

Я снова обернулся к окошку. Мне показалось, там мелькнула тень.

И все же, как широко удача улыбнулась Реддлу: я разом лишился источника данных о Хэпзибе, а также главного свидетеля, пусть и с подправленной памятью. Оставался только Горбин. Меня как током ударило.

— Прошу прощения, — ступора как не бывало. — Мне срочно надо вас покинуть.

Лодка на сей раз, казалось, ползла еще медленней. Я решил допустить, что Похлебу убил Том: уж лучше ошибусь, чем получу еще одну жертву. Коротая время до трансгрессии, я разложил на коленях теперь ненужные вещи. Еще утром я выбирал их в маггловском магазинчике, представляя, какой узор пришелся бы Похлебе по душе. Что-то подобное я видел в интерьере Смит, и потому купил — они могли напомнить эльфу о доме.

Стараясь отгородиться от переживаний, я попытался вспомнить, известны ли мне случаи убийства в Азкабане. По всему выходило, что нет.

Как Реддл это сделал?...

Не важно, как. Важно, что он мог убить ее сразу, но предпочел использовать для отвода подозрений, и лишь тогда избавился от нее. Потому что боялся понести наказание за то, что сделал, боялся быть заточенным в Азкабане. Я представил, как исказится его прекрасное лицо, когда пара дементоров с неумолимой жадностью протянет к нему подобия рук.

Но следом память издевательски напомнила недавний сон, и я почувствовал тошноту.

По лодке забарабанил ледяной дождь. Я опустил голову на колени. Купленные Похлебе вещи еще пахли новизной. От шерсти чесался нос. Я чувствовал себя ничтожеством, и думал, что хуже уже не станет. Чтобы отвлечься, я вновь и вновь заставлял себя решать головоломку. Кто ему помог? Как ему это удалось? Как удалось? Как удалось? Как удалось? Как удалось?

Совсем близко от меня раздался странный звук царапанья о металл. Как... — вопрос обрывком повис над разверзшейся бездной. На носу лодки сидел ворон. Ворон, которого я же сам и подарил Реддлу. Он смотрел на меня, будто ждал слов, но их у меня не было. И хлопнув крыльями, он взлетел, в метре над лодкой обратившись дымом и слившись с пеленой дождя.

====== 3. «Хотите ли вы остаться волшебником?» ======

— Горбин?!

Даже после сумрака в Лютном переулке помещение мрачной лавки казалось еще темнее, хотя тут горела пара свечей. Я с облегчением увидел крайне недовольного, но определенного живого владельца за прилавком. Он брезгливо разглядывал меня — взъерошенного, запыхавшегося и мокрого до нитки.

— У нас нет полотенца, — сухо сообщил он. И с подозрением добавил. — А на улице нет дождя.

— Знаю. Горбин, дай свою бухгалтерскую книгу. Потом объясню.

Продавец неохотно выложил на прилавок древний фолиант. Я раскрыл его примерно на том месте, где были последние данные, и принялся листать в поисках фамилии Реддла и Смит. Я раз за разом замечал и одну, и вторую, но теперь они стояли отдельно, словно Том и Хэпзиба не были знакомы. Это выглядело так, будто Реддлу удалось сделать то, на чем мой разум настаивал час назад — вернуться в прошлое и переписать историю.

— Горбин. Вот эти книги, которые куплены у Хэпзибы, — я черкнул пальцем по желтой странице. — Их ведь не ты покупал. Так почему здесь твое имя?

— Интересно кто, если не я, — проворчал Горбин, не отрываясь от взвешивания какой-то смеси. — Уж сколько лет вся лавка на мне.