— И что же мне с ним делать?

— Вы Стеван. Вы живете ради других и делаете добро. Иногда проявить доброту означает дать время, не заставлять соответствовать нашей мерке здесь и сейчас. Позвольте произошедшему постепенно становится частью вашей истории, пустите это в свою жизнь, без оценок, ведь они ничего не изменят. И тогда вы не сорветесь в пропасть, от которой стараетесь убежать.

Ничто не нарушало ночную снежную тишину. Я двинулся дальше, увлекая ее следом.

— Бывает очень непросто, — я подбирал слова, — и неприятно увидеть себя настоящего.

— Вот почему в такие моменты мы умудряемся отыскать тех, чье сердце ранено так же, как наше. В собственных глазах недостатки всегда преувеличены. Нам проще принять сначала отражение, а уже потом себя. Разрываясь от боли, мы стараемся спасти другого. И тем самым учим его любви, даже если его мир лежит в обломках. А он учит нас. Не потому ли мы латаем чужие города, что надеемся, будто это залает нас? — мы остановились возле двухэтажного здания. — И не потому ли Стеван живет ради других и старается сделать как можно больше добра?

— Антония...

Нужды в словах не осталось. В тот момент мы ощутили друг в друге необъяснимо воскресший осколок утраченного. Она прижалась ко мне так, словно я был одним из тех, кого у нее забрала война и вдруг вернула. Я сжимал ее плечи и не собирался отпускать. Снег продолжал неспешно падать, и мне казалось, что эта выбеленная чистотой умиротворенная улица и есть моя душа.

Дверь подъезда открылась, и я увидел старика. Он стал поджигать папиросу и зашелся кашлем. Антония отстранилась. Я держал ее за руки.

— Пора идти.

— Еще пару минут, — мне не хотелось расставаться, — не уходи.

— Не надо. Адрияна редко ошибается.

— Что?

— Ты же тревожишься за ту девушку. Значит, ты уже решил ее спасти.

— Это не совсем так. Я...

— Ты ведь не зря нашел ее. Она ранена, не так ли?

Дверь в гостиную для встреч с родственниками и опекунами отсекла угрюмый взгляд, стоило Эми случайно заметить щель между створками. Но, как и Бенсон прежде, я ощущал, что он остался стоять за дверью. Тот, кого никогда не приглашали в эту комнату.

— Больше, чем я.

— Значит, ты должен быть не здесь.

— Все не так-то просто.

— Все очень просто, Стеван, — Антония оглянулась на скрипнувшую дверь: сторож вопросительно смотрел на нас. Попятившись к двери, девушка покрутила ладонями. — Все люди одинаковы. Руки, ноги, сердце. Ты справишься.

— Но...

— Ты же все равно вернешься к ней, Стеван.

— Я приду завтра вечером, ладно?

— Вернись к ней. Ты же сам знаешь, что тебе нужна не я.

— Я приду!

Антония не ответила. Улыбнулась мне последний раз с порога и исчезла внутри. Хмурый старик закрыл дверь.

— Я приду, — повторил я падавшему снегу, и пошел обратно.

Уже светлело, когда снегопад прекратился. В паре кварталов от особняка, который теперь превратили в общежитие для дорожных рабочих, я встретил компанию. Несколько юношей смеялись и переговаривались, и не обратили на меня внимания. Миновав их, я обогнул разбитый магазин и на полном ходу врезался в человека.

Незнакомец что-то неразборчиво буркнул и бросился вслед ребятам, переходя с быстрого шага на бег. Похоже, у него были к ним вопросы. Я повернул за угол, и лишь тогда сообразил, что его длинное, широкополое пальто уж больно походило на мантию. Сунув руку за пазуху, где во внутреннем кармане лежала палочка, я мигом вернулся на угол. Молодые люди успели пройти перекресток и подходили к следующему. Незнакомца не было ни с ними, ни поблизости. Не долго думая я рванул на себя дверь заброшенного помещения и, ступив внутрь, трансгрессировал.

Были ли это подручный Реддла или мракоборец, неважно: я не желал встречи ни с кем из них. Попав в освобожденную часть Восточной Европы, я начал жизнь маггла, оставаясь начеку относительно возможных преследований. Из-за подозрительных типов приходилось менять города в среднем раз в пять дней. В Белграде я оставался уже целую неделю — возможно, пора было покинуть и его.

====== 23. Библия ======

Мужеству Джордже можно было только позавидовать: несмотря на несколько часов сна, на тяжелую работу с разбором завалов на месте разрушенного универмага, он не уставал шутить и поддерживать тех, кто работал бок о бок с ним. Но когда, наконец, наступил вечер, и он, стаскивая перепачканные рукавицы, подошел ко мне в коридоре у столовой и предложил еще раз наведаться в давешний подвал, я не смог сдержать удивления.

— Ты точно Джордже? Или его брат-близнец? Один танцует, другой работает; затем меняетесь. В это я поверю охотнее, чем в то, что ты способен отплясывать после двух суток без сна.

Он рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

— Ты-то пойдешь?

— Нет, — после ужина я собирался подыскать новое убежище.

— Дамы расстроятся.

— Не все. У нас свидание с Антонией, — соврал я, прикидывая, когда смогу стереть память теперь уже бывшему другу. — А что до Адрияны... Ты ведь только и ждешь шанса ее утешить, верно?

В общежитие я вернулся один: Джордже решил открыть тайну подвальчика другим соседям по комнате. Ночь была безлунная, и света одной лампы едва хватало на то, чтобы не споткнуться о тесно расставленные кровати.

— Люмос.

Комнату заполняли вещи, которые много лет использовались магглами. В ногах продавленных кроватей лежали скатанные в рулон одеяла, на спинках висела одежда. Несколько вещей занимали единственный стул; в двух тумбочках хранились туалетные принадлежности. На одной лежал исписанный блокнот, на другой — несколько книг. В такой комнате трудней всего было поверить в существование магического мира.

Я ощутил желание оказаться в своем доме в Лондоне. Хотя бы в Лютном переулке... Даже в гостиной Реддла! Я смотрел на столь чуждый этому миру огонек на конце волшебной палочки и впервые сомневался в принятом решении. Меня тянуло обратно, в мир, где я родился и которому принадлежал. И — больше я не мог бежать от этого — меня тянуло к Тому.

Даже за тяжелой работой я постоянно обращался к воспоминаниям, похищенным у Эми, и, в конце концов, мне начало казаться, будто это не она, а я вырос в приюте мисс Коул, пытаясь завязать самую странную в своей жизни дружбу.

В дверь постучали.

— Нокс.

— Стеван? — заглянул дежурный. — К тебе пришли. Говорят, ты давал книгу почитать. Ее вернули.

Еще погруженный в мысли о Томе я отправился за сторожем, лишь через несколько секунд осознав, что книг я не одалживал по причине их отсутствия. Руки дернулись к волшебной палочке.

— Где же он? — пробормотал вахтер: холл был пуст. — Мужчина, что принес ее, — сторож вытащил из ящика стола потрепанный том в черной обложке и протянул мне. В ладони легла Библия. — Он только что был здесь, не понимаю...

— На нем была мантия?

— Мантия? — сторож недоверчиво усмехнулся. — Мантия — вряд ли. Скорее, длинное пальто. Ты не помнишь, кому одалживал Библию?

Я отчаянно пытался найти подвох. Но сторож был мне не помощник. Сперва надо вернуться в комнату. Я улыбнулся.

— Ее многие просят.

Не новое издание, однако, переплет еще крепок. На всякий случай я держал ее подальше от себя. Странность обнаружилась на лестнице: при каждом шаге книга подозрительно постукивала. Не выдержав, я убедился в том, что коридор второго этажа пуст и на ходу перевернул обложку. То, что я увидел, заставило меня застыть на месте. Я смотрел и не верил своим глазам. Я забыл, где нахожусь, и только спрашивал себя, не вижу ли я сон.

В книгу, очевидно, были включены оба Завета и Евангелие — до того она была толстой. Но фактически книгой она больше не являлась. Ее превратили в футляр. В середине было углубление, проходившее до нижней обложки. Края его обуглились, ибо нечто спалило толщу страниц со священным текстом. И, вероятно, причиной тому был предмет, лежавший внутри.

Едва дыша, словно содержимое испорченной Библии было живым, я просунул пальцы прямо в змеиные кольца золотой цепочки и поднял ее. Он был точно таким, каким я видел его в воспоминаниях бедной Похлебы, показанных мне Дамблдором. Я нашел свое доказательство — медальон Салазара Слизерина, хранившийся у Смит и похищенный убийцей. Только предъявить его теперь Пиливиклу я вряд ли мог.