— Все, хватит! — оборвал я, вскакивая на ноги. Не глядя на него, поднялся на холм и отыскал свою волшебную палочку. Мельком обернулся: Том лежал на прежнем месте и, кажется, подниматься не собирался. Оскальзываясь и спотыкаясь, я прошел мимо него дальше, к самому берегу, обрывом подымавшемуся над водой на пару метров.
— Люмос.
Шар света разорвал сумерки, почти перешедшие в ночь, и, пролетев немного, завис над водой вблизи того места, где я остановился. Русло здесь было узким; можно было бы переплыть минут за десять, не будь течение таким крутым. Сближение берегов вынуждало темную воду то и дело переливаться поверх собственного уровня, и под шаром эти завихрения отливали белым серебром на холодной черноте.
Наблюдая за ними, сидя на краю островка света, я чувствовал себя последним выжившим после огромной катастрофы. Жизнь, которую я искусственно выстраивал последние два года, была уничтожена, и я ощущал безграничность непрошеной свободы, которой я не знал, как распорядиться. И в то же время я мучился от горечи потерь, острой болью скользящей по сердцу. Кроме того, очевидно, что теперь я был обречен скрываться до самой смерти. Словом, я не имел представления, как и чего ради мне продолжать жить.
Я ощутил странное покалывание под кожей и понял, что действие Оборотного зелья заканчивается. Вместе с неутешительным итогом жизнь возвращала мне и мое лицо. Больше всего на свете я желал, чтобы рядом со мной на этом одиноком берегу сейчас оказался хоть кто-то. Не ради слов утешения или конкретной помощи. Ради руки, способной поддержать. Хоть кто-то, но только не Реддл.
Что-то мелькнуло в воздухе, на краю света, со стороны воды. Мелькнуло и пропало, но я кожей ощущал гладкое движение в темноте, и от этого побежали мурашки. Я вскочил на ноги и поднял палочку, готовый ко всему, но...
— Не может быть, — мой голос прозвучал шепотом. Он бесшумно поднялся из темноты, очертил полукруг и вновь ушел во мрак; появился снова, сделал малый круг под светом и приземлился у ног — ворон, очень похожий на того, что я сотворил для Реддла в доме Смит. – Не может быть... — птица дергала головой, поблескивая бусинками глаз. — Колдовство исчезает, если умирает маг, сотворивший его, или если...
— ... уничтожена волшебная палочка, при помощи которой, его сотворили — услышал я голос позади себя. Перед моими глазами мелькнула комната в «Горбин и Берк» и обломки, брошенные к моим ногам.
— Но... — я обернулся. Том стоял шагах в десяти от меня, уже при своей внешности и без видимых следов боя. Правда, шагая ко мне, он прихрамывал. Реддл что-то держал.
— Не думали же вы, чтобы все эти бесчинства я буду творить своей палочкой? Спятивший Ингард не мог издеваться над коллегами с помощью чужого оружия.
— Но... — повторил я ошеломленно: Том протягивал мне волшебную палочку, которую я приобрел два года назад, когда решил вернуться к магии.
— В лавке была обычная ветка, — кивнул он. — Сломал и швырнул на пол. Остальную работу сделало ваше воображение.
Передо мной, наконец, открывалась вся картина.
— Ты... Ты с самого начала планировал это?
— Вообще-то нет. Но мистер Ингард: я был консультантом в лавке артефактов; я сохраняю волшебные предметы, а не ломаю об колено. Кроме того, вы недвусмысленно намекнули, что ваше волшебство запечатало пузырек с воспоминаниями, который вы оставили Дамблдору.
— Чего ты хочешь?
— Ничего. Просто возвращаю позаимствованную палочку. Берите.
Я осторожно протянул за ней руку.
— Но даже как лже-мракоборец, — Том удержал ее, — вы должны помнить: всегда можно узнать последние заклинания, сотворенные палочкой. Например, убийство. Это улика, мистер Ингард. Вы понимаете, что следует сделать.
Неоспоримые аргументы и вежливая интонация были слишком прозрачной завесой для его торжества. Скупая, сдержанная улыбка контрастировала с властностью, находившей выражение в жадном блеске глаз. Он упивался моментом, когда я, пережив недолгое счастье обретения последнего фрагмента прежней жизни, должен был добровольно его уничтожить.
— А как же мое воспоминание в Хогвартсе? — я решил, что Реддл не будет скрывать своих планов, и был прав. Он усмехнулся.
— Я же говорил, что уже давно действую не один. Мои сторонники есть и в школе. Дамблдор покинул кабинет — у него появились дела в Восточной Европе. А когда вы сломаете палочку, они с легкостью найдут ваше воспоминание среди прочих в его коллекции и запечатают другим заклятием. Или же вы не сломаете ее, и вас отыщут бывшие коллеги со свитой дементоров. Тогда воспоминание в кабинете Дамблдора будет всем, что от вас останется.
Том выпустил, наконец, палочку, но продолжал смотреть на меня.
— Ты желаешь, чтобы я остался рядом с тобой, — я скорее выразил догадку, нежели спросил. — Ты подстроил все так, что рядом со мной нет больше никого, кроме...
— О, мистер Ингард, я был вами почти месяц и знаю, как к вам относились в Министерстве, — перебил Реддл. — Вы не существовали. Ни в чьей жизни вы не вызвали перемен, не нашли даже отклика за те два года, что вы тешили себя иллюзией, будто живете. И ничего не изменилось, когда вместо кабинета в отделе магического хозяйства вы стали оказываться в шкафу. Все, что было создано, было создано мной — я довел вашу несмелую иллюзию до логического завершения — до катастрофы. Потому что у вас с самого начала, каждый день на этой службе не было рядом никого. А сейчас — смотрите-ка: один такой человек у вас есть, — Том картинно раскинул руки.
— Ты даже не пытаешься быть убедительным. Потому что считаешь, что сделал достаточно для того, чтобы я убедил себя сам, — сказав это, я резким движением сломал волшебную палочку пополам. Ворон у ног рассыпался золой. Том ждал с предвкушением продолжения. — Спровоцировав меня поцелуем Эми, ты добился, чтобы я увидел самую жалостливую версию воспоминаний о тебе. В драке ты держал у груди вторую палочку, но так и не достал ее — ты позволил мне избить тебя до полусмерти, а после великодушно исцелил мои раны. И это место, Том! Ты перенес нас туда, где вы с Эми откопали спрятанную мной когда-то первую волшебную палочку. Не зная точно, почему я это сделал, ты надеялся натолкнуть меня на трогательные воспоминания, правда?
Улыбка исчезла с лица Реддла, и теперь он не спускал с меня обеспокоенного взгляда. Я подошел к обрыву и швырнул обломки в реку. Они без следа исчезли в первой же волне.
— Но в том-то и беда, Том. Ты понятия не имеешь, что произошло здесь, и почему я оставил первую палочку. Ты рассчитываешь, что я испытываю к тебе сочувствие, интерес или, быть может, симпатию. Но это лишь мимолетная жалость к тому, кто пережил твое детство, и от кого в тебе осталась лишь оболочка. Но сейчас в тебе нет ничего, кроме бесконечного страха и амбиций. Ты пуст. Разве ты не чувствуешь этого? — я развернулся к нему. За моей спиной теперь неслась река. — Вот почему тебе никогда не справиться с моей окклюменцией и не разгадать меня, — Том презрительно сощурил глаза. — Ты вынужден строить лишь приблизительные планы, которые на деле оказываются лишь пародией на план. А в итоге — в итоге ты не способен предсказать даже мой следующий шаг.
Повисла пауза. Затылком и спиной я ощутил порыв ветра, короткий и легкий, словно последний выдох. Увидев, как в момент осознания распахнулись его глаза, я шагнул назад. Все произошло в мгновение ока — Том махнул палочкой, а я, падая в воду, успел услышать начало заклинания.
— Левикор...
Он хотел поднять меня. Решил, я топлюсь.
Что и требовалось доказать.
Прежде, чем заклинание достигло меня, я трансгрессировал.
====== Часть четвертая. 22. Начало ======
Три недели спустя, середина декабря 1944 года.
У Адрияны были полные губы и толстые черные косы. Антония с ее соломенными волосами и прозрачной кожей терялась на фоне подруги. К тому же Адрияна умудрилась раздобыть ярко-синее шерстяное платье, а второй девушке приходилось довольствоваться выцветшей клетчатой рубашкой и серой юбкой. И все же если б Джордже понадобился мой совет, я указал бы на Антонию. Да, как и большинство женщин в этой восточноевропейской стране, она была невысока; к тому же за весь вечер произнесла едва десяток фраз, делая вид, что следит за танцующими, и лишь изредка взглядывая на меня и Джордже. Но когда мой взгляд встречался с взглядом ее серых глаз, я чувствовал глубину и стойкость, разбуженную силу, которая помогла ей пережить ту боль, что принесли последние годы.
