Волны —

Мои слова,

Мои неровные, рваные строчки.

Пишу самым простым почерком,

Чтобы понятно каждому,

Кто умеет читать.

Шкурой медведя меня обнимают волны,

Бурые,

Серые кое-где, как небо,

Крутящееся над головой.

Песок, мешаясь с водой, истачивает тело,

А может, и заменяет его.

И сыплются временем руки,

Утончаются до безвремения

И бестелесности.

В самую сердцевину себя тащит море,

В самую глубину безвестности,

Где будет ещё безвременнее

И тем —

Покойнее.

Самое сладкое – становиться частью пространства,

Которое бесконечно,

Которое не ограничивается скалами.

Скалами, что разбивают волны и человечков,

Когда не хотят тебя в своей сердцевине

Бурые до черноты неба

Глубины.

Ты берёшь моё неуклюжее сердце,

Что бьётся неравномерным плеском твоим,

И вставляешь витражные блики

С самых высоких волн.

Самые тонкие стёкла,

Наделяющие прозрачностью всё,

К чему прикасаются.

И разрешаешь смотреть через них,

Пока столкновения световых частиц

Не разорвут

Песчиночного моего грудного зверька,

Заставляя становиться алмазным

Или зажмуриться

Навсегда.

В песке растворилась волна,

Оставила солнца соцветия.

В плечах распустилась тесьма

И нитями тысячелетия

Потекла по рукам к ладоням,

Наполняя их сухость словом,

Собралась на мизинцах сонмом.

Надо петь – волны станут солью,

Если их не наполнить тоном,

Из глубинного извлечённым.

Наполняй меня, море, морем.

Я расширюсь. И если лопну —

Ты останешься на дороге,

Растворять мои стопы.

Эти камни они называют «черномарины»

По имени моря.

Смешиваются черномарины тигровой шкурой

С галькой яшмового пляжа,

С проблесками малахита

И неценных пород.

Разноцветные камни судилища

С не чёрно-белой правдой.

Говорят, эта местность пришлась по нраву Одиссею,

Позднее здесь проповедовал апостол Андрей.

Пять лет назад я здесь рыбачила.

Сейчас на этом пляже собираю десяток камней,

Чтобы взять с собой.

По пути камни утрачивают значения,

И домой я привожу лишь половину.

Ночной запах сосновой смолы, глины.

Вечером шёл дождь:

Лицо побережья блестит им до сих пор.

Море чернеет,

Искры пламени контрастируют на горизонте

Со звёздами,

В которых

Лучи солнца качаются на полумесяце.

Если с пирса опустить руку в воду —

Можно качнуть месяц

Как колыбель.

Качнёшь —

И обнаруживаешь,

Что качаешь не месяц, а – себя.

Медуза электрическим током —

К сердцу моему подключается.

Замирают конечности

Распятием

Звезды на камне.

Кружит клювастая птица

над поверхностью.

Она не выклюет печень у того,

У кого её нет.

Можно не бояться

Судьбы Прометеевой.

И Иисусовой.

Но это и хуже.

Закончить беспозвоночным чудовищнее,

Потому что нет шансов

на милость Геракла,

На воскрешение

В прекрасном мире,

В сотворении которого не принимаешь участия.

Сердце набралось кровью

и сделало первый удар.

Удаляется от меня

существо-проводник.

Сон-путешествие завершилось.

Началось путешествие вне сна.

Обнажённые корни дерева на скале

Оголёнными нервами в руках

Цепляются за твердь.

Древесная кора слезает кожей с ладоней.

Струится алое солнце по току смолы.

Шумит море в ушах

Горного побережья —

В гроте под деревом.

Во чреве грота кристаллы зубами скалы

Скалятся

И пережёвывают волны,

Стирающие их.

Непобедимые и непобеждённые существа

Богами передо мной

Совершают единственно верные телодвижения —

Живут неистово.

Свешиваюсь с перил катера:

Волны закручиваются рукавами галактики,

Блики уходят в глубину двоичной спиралью.

Море поглощает молчание пассажиров

И создаёт песнь.

Кажется, ровно до этого мига

У меня не было ушей,

И сейчас наконец могу слышать.

Трётся о волны ветер

И рассыпается по металлу

Над ватерлинией катера,

Подгармоникой вторит басовым нотам глубины.

Сколько под бортом?

Метров сто?

Достаточно, чтобы размозжить голову ныряльщику.

Волнующие сто метров глубины

Поют колыбельную и укачивают, как младенца:

Несётся катер над пропастью,

Удерживая меня своими бортами.

В этом ли не отсутствие времени

И вечная юность?

Двоичной спиралью закручиваются волны,

Обновляя мой код.

Спелые яблоки выпадут из глазниц,

Пальцы спутанными волосами

Поломают ногти,

И чрево не будет хотеть ничего

В своей пустоте,

Вот тогда

Ты придёшь.

И я подумаю, что восходит солнце.

Над отшумевшим морем

Не ставит свечей даже сострадательная луна.

Ибо не море то, что может отшуметь.

И не восходит солнце над тем морем,

Которое расплескало волны и высохло

Или ледяной стружкой окаменело

Как памятник самому себе.

Ты придёшь,

Потому что пустые глазницы

Расцветают ресницами.

Спустя тысячи урожаев яблок,

Что отягощают до треска хребет,

Я узнаю в тебе восходящее солнце.

И твой свет

Смешается с волнами моря.

Бушует море, кусает волнами ноги.

Царапает поднятыми со дна растениями и камнями.

Чёрное-чёрное,

Мутное, как сознание полуночника.

Однажды мне довелось вернуться домой,

Где лопнул аквариум.

Разверзлось пространство,

И посыпалась вода и камни:

Высыпались черномарины слизнями,

Растеклась кровью яшма

По полу.

Рыбы, переживая конец своей вселенной,

Едва не начали говорить.

Море сегодня похоже на то самое возвращение домой:

Посыпавшаяся вселенная,

Бликующие кристаллы которой расползаются

Яшмой-кровью у ног.

Сердце раскалывается стеклом вселенной,

Выведенной из равновесия,

И

Продолжает работу в штатном режиме.

Ибо вселенным не должен приходить конец.

Цвет моря оказался вопросом внутреннего счастья,

Всех моментов работы,

Проделанной множеством волн

Приливов и отливов

Сил.

Не важно, насколько сух этот голос

И сколько не способен осилить октав.

Не важно, сколько изломов в звуковых волнах

Этого голоса —

Он приносит красоту в этот мир,

Он заставляет чувствовать все измерения,

Которые, позабытые, вибрируют в людях