Одна из них тихо пыталась успокоить другую:

– Не плачь, только не плачь, теперь уже слезами горю не поможешь. Переедешь ко мне. У нас в деревне спокойно. Детишкам твоим там лучше будет. Вот, право слово, лучше будет.

Другая исплакавшимся голосом твердила:

– Ну как же это, а? Серёженька мой такой работник золотой был. На фабрике всегда один из лучших! И я теперь должна поверить, что он предатель и в какой-то организации состоял. Что он против советской власти? И эту глупость я должна детям внушить?! И сама я должна принародно от него отказаться!

Голос её становился всё громче, и уже близко сидящие люди стали проявлять явный интерес к этому разговору.

Спутница шикнула на причитающую женщину, и они, обе примолкшие, вышли на ближайшей остановке.

Елену била нервная дрожь. Что же это за произвол? Как при Иване Грозном: на кого упадёт злой глаз опричника, тот уже и враг царя-батюшки, и на дыбу его, окаянного.

И защиту, и правду не у кого искать?

«Ну уж нет!» – думала Елена, – «я права, я тысячу раз права в своём решении, и прочь сомнения! Они ослабляют волю и мысль, а я должна быть сильной и здравомыслящей. Я должна! Я просто обязана!»

У дома она долго сидела в мрачно заполняемой сумерками комнате, вспоминала бабушку, всегда рассудительную, не теряющую самообладание в самых сложных ситуациях, талантливую собеседницу. Ах, как легко было с ней!

Мудрая от природы бабушка, тонко очерчивая контуры диалога, направляя речь собеседника в нужное русло, удерживала прочно тему и всегда добивалась желаемого результата в разговоре.

Она наставляла Елену: «Больше слушай, не говори много и попусту. В разговоре выдерживай паузы, и будешь интересна как серьёзный собеседник. Любой диалог – это шахматная партия, где каждый ход противника ты должна предусмотреть на два-три шага вперед, каждый свой ход – предугадать безошибочно. Один неверный шаг – и ты проиграла».

«Завтра я должна выиграть, бабуля» – думала Елена.

Ночью пошёл дождь, и утро казалось нерадостным, серым. Сердитые, взъерошенные тучи наконец-то набрались сил и плотно прилипли к небу. Воинственными порывами налетающий на них ветер отступал перед этим серым монолитом, утихая на время в верхушках деревьев. На крышах домов, словно оброненные тучами клочья, сидели нахохлившиеся воробьи, обескураженные резкой переменой погоды.

В комнату Елены вползало это тревожное утро, и пробуждение её было неприятным. Вырвавшись из плена сна, она долго сидела в постели, постепенно себя успокаивая.

Дождь, ну и что же? Ничего необычного для Ленинграда, скорее непривычна была жара. Дождь – первое, что привело Елену в состояние доброго расположения духа. И ещё… ах, да, дождь ведь к успеху! Да, да, именно так утверждала бабушка. И ликование заполнило душу. «Всё будет хорошо, всё будет просто замечательно», – как заклинание твердила Елена, прибирая с вечера разбросанные вещи. Принятый душ, чашка крепкого чая, и девушка энергично взялась за свой гардероб, тщательно подбирая необходимые аксессуары к наряду. Серая дымка платья, красиво облегающая фигуру, любовно обнимающий тонкую шею зелёный шарф, задрапированный на плече и заколотый золотой брошью. В тон шарфа поясок и маленькая сумочка, в которой кокетливо спрятался надушенный кружевной платочек, соседствуя с небольшой суммой денег.

Всё! Елена села перед зеркалом и внимательно осмотрела лицо. По привычке подёргала рыжую прядь волос. Время тянулось бесконечно медленно. С Яковом она должна была встретиться в три часа дня, а сейчас ещё только два. Ещё масса времени, а погода – не прогуляешься. Грановские?.. «Господи, да я же могу им сейчас позвонить!»

В коридоре стояла соседка и сердито отчитывала сынишку, который стрелял по сторонам бесовскими глазами, переминаясь с ноги на ногу и сердито разминая футбольный мяч. Сентенция наконец-то подошла к концу, и когда прозвучало банальное, ни к чему не обязывающее обе стороны: «Ты всё понял?», мальчишка стремглав метнулся к двери и уже на ходу, восторженный от обретения свободы, зазвенел: «Понял, ма-а!»

Елену развеселила эта сценка и она, поприветствовав соседку, набрала номер телефона.

Длинные гудки, пробиваясь через пространство, безнадёжно растворились в нём, и потерявшая терпение девушка повесила трубку.

«Ну, не судьба сегодня», – успокаивала себя Елена и, посмотрев на часы, всё же решила выйти пораньше. Дождь прекратился, воздух был свежим и чистым. Лужи, похожие на большие зеркала, придирчиво отражали оглядывающие себя в них лохматые тучи, которые сердито хмурились и уползали прочь, недовольные своим отражением.

Воробьи уже суетились возле хлебного магазина, растаскивая брошенный кем-то кусочек булочки. Между ними, сохраняя достоинство, ходили голуби, небрежно отгоняя глупую гвардию, и, не торопясь, подбирали крошки хлеба. Через дорогу осторожно переходила серая кошка, тщательно выбирая места посуше, брезгливо потряхивая лапками. Она была настолько поглощена своим торжественным переходом, что даже скандальная птичья орава не вызывала её интереса. Мимо Елены пробежала шумная компания ребят, о чём-то весело споривших.

Эта мирная картина начинающегося воскресного дня своей обыденностью успокаивала, отвлекала от омрачающих душу мыслей и приносила надежду на успех задуманного предприятия.

Яков

Яков уже ждал Елену на набережной. Он был совсем не похож на привычного Якова. От того мрачного, въедливого типа с извечно менторским тоном ничего не осталось, скорее, эти качества растворились в какой-то лихорадочной растерянности.

Увидев Елену, он улыбнулся и пошёл навстречу.

«А Яков-то – интересный юноша», – вдруг подумала Елена и протянула ему руку.

Он задержал её маленькую, крепкую ладошку в своей руке и сказал:

– Я рад тебя видеть. Ты сегодня необыкновенно красива.

– Спасибо, Яша.

Это «Яша» прозвучало мягко, совершенно непривычно для их отношений и растопило ледяную стену отчуждения.

– Лена, Леночка, – волнуясь, торопливо начал говорить Яков, – я хочу тебе сказать сейчас очень важное для меня. Я бы никогда не решился, никогда, понимаешь, сказать тебе, что ты для меня значишь. Я, быть может, только и сейчас обнаружил в себе это, я даже не знаю, как это назвать. Но я вдруг ощутил в себе страх за тебя, мне мучительно думать, что я тебя подставляю под удар. Молчи, ничего не говори. Слушай. Ты должна понять, что я сам, сам опасаюсь Ивана. Я не уверен, что мы оба на правильном пути. Я сегодня утром долго размышлял, кто я есть. Я размышлял над своими поступками, над своим статусом в вашей среде. Да, я знаю, я слепой и ничтожный человек, боящийся признаться в своих слабостях. Да, я всегда знал, что я не так хорошо воспитан и образован как ты, как Рим, как Артём. В вас есть то, что раздражает таких как я. Что мы можем противопоставить вам? Только наше пренебрежение ко всему тому, что вы делаете и делаете лучше нас. Да, да, это правда, – остановил он нетерпеливый жест Елены. – И, пожалуйста, не перебивай меня. То, что я скажу теперь, я уже никогда и никому не скажу. И я не переменюсь, Лена. Я всегда буду таким, какой я есть. Даже если я перечитаю всё, что читала ты. Ведь дело в том, что всё надо вкладывать в человека с самого раннего детства, как прививки против болезней: сказки Пушкина, стихи Жуковского, Державина или Лермонтова и их поэмы – это прививка против пошлости и серости. Нас много таких, как я. Мы не видели с детства ничего, кроме грубости и нищеты. Ты вот мечтала стать художницей с детства. А я мечтал о тишине и покое, и о куске хлеба. И в архитектуру я, знаешь, как пришёл? Я им говорю, что у меня таланта нет, а они мне: «Какой к черту талант?! Нам архитекторы из наших нужны, из рабочей среды. Выучишься, и талант придёт». Я и пошёл, и выучился, и понимаю, что только революция дала мне возможность встать рядом с вами. И я буду ей служить верно.