– Ты спрашиваешь, что со мной случилось, милая? Я всё пытаюсь заглянуть в будущее нашей страны и то, что я там вижу, сокрушает меня. Мы совершенно сознательно выпестовываем монстра, который уничтожит всё самостоятельно думающее. Право на существование будет иметь только определённая модель человека с заготовленной программой действий. Представляешь, Машенька, – продолжал он, – я смогу делать только то, что позволит мне этот монстр. Я должен буду жить в рамках, отведённых моему статусу. И я, и все мы уже не сможем говорить, что мы думаем, а должны будем стать глашатаями нашего повелителя.

Отец замолчал, молчала и мать. Она гладила его спину, как гладят маленьких детей, чтобы их успокоить.

– Ну, да что там… Пойдём-ка лучше спать.

Ночью с отцом приключился сердечный приступ, а утром его не стало.

Он так неожиданно ушёл из жизни, что Рим даже не успел сразу осознать всю глубину утраты. Позже он осознал, как ему недостаёт отца.

Эти воспоминания отвлекли Рима от мыслей о цели его поездки, и, когда симпатичная девушка-кондуктор объявила его остановку, он вернулся к реальности, ощутив противное, ещё не совсем осознанное чувство страха.

«Что это со мной?» – подумал Рим. – «Это нехорошо. Страх лишает самообладания, способности трезво оценивать обстановку. Может быть, ещё ничего не случилось страшного. Ах, Артём, что же ты не так сказал?»

Анна Матвеевна

У Петропавловской крепости было многолюдно. Здесь гуляли мамы с детьми, были люди, приехавшие из самых разных республик большой страны. Особенно много было почему-то посетителей из Средней Азии. Полосатые халаты и яркие тюбетейки, блеск азиатских глаз цвета оникса, длинные косы двигающихся с собой грацией девушек, словно змеи, совершали свой завораживающий танец. Вся эта толпа проглотила Рима, и он, оказавшись у назначенного мамой Артёма места, стал искать её глазами, внимательно оглядывая проходящих мимо него людей.

– Рим, голубчик, здравствуй!

– О, господи!

Рим ни за что не узнал бы её, эту всегда весёлую, сохранившую молодой задор женщину. Маленькая ростом, она сейчас казалась ещё меньше. В глазах растерянность. Две глубокие складки залегли в уголках рта.

– Рим, Артёма забрали вчера рано утром. Это так ужасно!

Она приложила платочек к губам, маленький такой, изящный, с кружевными уголками. Внимание Рима приковал к себе этот кокетливый предмет. Он был в каком-то несоответствии со сложившейся ситуацией. И это ещё больше встревожило Рима. Гораздо позже, вспоминая эту встречу с Анной Матвеевной, он понял, почему тогда этот кусочек ткани так взволновал его. Это был посланец из прошлой спокойной жизни, с тревожащими запахами духов красивых женщин, с прелестными звуками мазурки на рождественских вечерах, с сказками любимого Пушкина, будоражащими детское воображение. Ещё не совсем осознанно Рим почувствовал – пришло время других аксессуаров. Время больших платков, способных осушить слёзы несчастных матерей и жён.

Анна Матвеевна, помолчав, продолжала:

– Я хотела предупредить тебя, Рим, не приходи ко мне и ребятам передай: никто не должен у меня появляться. У одной знакомой мужа арестовали, так потом забрали всех, кто приходил проведать эту женщину. Ты меня понял, Рим? – уже почти спокойно сказала она. – И ещё, Рим, не звони тоже. Я буду звонить сама… из телефонной будки.

– Анна Матвеевна, я хотел сказать, что мы напишем письмо…

– Кому, Рим? Куда? Ах, Римушка! Это же как снежный ком: каждый арест влечёт за собой другие. Мне обещали помочь, будут звонить… я не знаю, что ещё. Рим смотрел на эту маленькую женщину, пытающуюся скрыть своё отчаяние. Он всё понимал, но он не знал, что нужно сказать сейчас, чтобы как-то утешить, он мучился от сознания собственного бессилия.

– Рим, – Анна Матвеевна неожиданно прижала к себе большого Рима, словно маленького ребёнка. – До свидания! Береги себя! – и ушла.

Она ушла так же неожиданно, как и появилась.

Елена

Елена стремительно шла по Невскому проспекту, она не шла, а скорее летела, едва касаясь подошвами туфелек тротуара. Невероятной силы энергия исходила от неё, и люди, шедшие навстречу, уступали дорогу этой яркой и решительной личности, провожая долгим взглядом.

Лишь бы увидеть Рима, ничего больше ей не нужно было. Только бы узнать точно, что сказала мать Артёма.

Как и всем эмоциональным натурам, Елене был свойственен резкий переход от короткого периода растерянности к хорошо рассчитанной стратегии действия. Она успела за один день посетить всех влиятельных людей, портреты которых писала. Коротко рассказав о случившемся, настоятельно требовала их участия в восстановлении справедливости.

Василий Стрежнев, бывший комиссар, герой революции, отмеченный особыми грамотами и наградами правительства, лично знавший товарища Ленина, сидя в глубоком кресле, унаследованном от расстрелянного им же мятежного адмирала Российского флота, хитро поблёскивая глазами, спрашивал:

– А ну-ка, девонька, признавайся, ты же влюблена в этого, как его? Ерёму?

– Артём! – чётко и несколько резко парировала Елена. – Он талантливейший архитектор!

– Ну, да, может, он и талантливый, как ты, милочка, говоришь, а не водится ли за ним чего такого?

Он выразительно покрутил пальцами в воздухе.

– Чего? – вскипела Елена. – Такие, как Артём, Родину нашу талантом прославляют. Василий Андреевич, сделайте всё, что в ваших силах, пожалуйста.

Она присела перед его креслом, положила руки на колено комиссара и, заглядывая ему в глаза, ещё раз повторила:

– Миленький вы мой. Ну вы же не можете не сделать это для меня?

«Эх, царь-девица», – думал Василий Андреевич, глядя вслед Елене, – «тебе бы батальоном командовать». И потянулся к телефону, чтобы позвонить своему старому приятелю, служившему в НКВД.

Воткнув палец в кнопку звонка квартиры, в которой жили Кира и Рим, Елена не отпустила его до тех пор, пока дверь не распахнулась. В дверях стояла Кира.

– Ки-и-ира-а-а! – вдруг зарыдала Лена, как маленький ребёнок.

Всё! Весь запас её энергии был израсходован. Сил хватило только до этой двери.

– Леночка, ну, успокойся. Идём в комнату. У нас как раз Гриша Померанцев. Ты ведь помнишь его?

Как же Елене не помнить этого юношу. Он учился с ними в Архитектурном и вдруг, совершенно неожиданно для всех, ушёл в военное училище. Но Григория не забывали. Он оставил у всех приятные воспоминания. Всегда подтянутый, аккуратный, с хорошими манерами. Он быстро сдружился с Римом и теперь время от времени коротко наведывался в гости.

В комнате с огромным окном, выходящим во двор, ликовало солнце. Бросая стрелы лучей, оно пронизывало все стеклянные предметы, множилось в них, разбегаясь по стенам солнечными зайчиками.

Елена зажмурилась от яркого света в комнате. Молодые люди встали, приветствуя девушку. Она тут же обратилась к Риму:

– Я вижу, ты хочешь мне сказать что-то ужасное, да? Что ты узнал? Расскажи. Что сказала мама Артёма?

– Не торопись, Леночка. Кроме того, что Артёма забрали, я не знаю больше ничего. Никаких подробностей. Я думаю, что надо бы всем вместе идти в институт к ректору или написать письмо товарищу Кирову… я просто не знаю, что делать… Вот ещё Григорий обещал…

Григорий нервно шагал по комнате.

– Это всё не так просто, ребята, Ох, как это сложно. Завтра я должен быть на приёме у генерала Никитина, командующего дивизией. Может быть, через его ведомство удастся что-то узнать. Но если хотите знать моё мнение, – добавил он, – я не очень верю, что у вас получится что-либо узнать до суда, до тех пор, пока Артёму не предъявят обвинение.

– О чём ты говоришь?! – вспыхнула Елена. – Какое обвинение? Ты что, думаешь, что Артём…

Григорий остановился перед Еленой и жёстко произнес:

– Я человек военный и знаю абсолютно точно, что просто так, без причины у нас людей не хватают.