Кто бы мог представить тогда, что эти слова Артёма значили для Елены. Она излучала счастье. Внимание Артёма окрылило её. Он же, оказывая знаки внимания Елене, оставался только добрым товарищем, и прекрасная Елена, отчаявшись добиться ответного чувства, с головой ушла в учёбу. Она занималась, словно одержимая. Кроме того, Елена писала портреты и вдруг нашла для себя, как считала она сама, интересную тему. Она решила писать «Галерею Героев». Подавление мятежа белогвардейцев в городе военных моряков выделило целую группу героев-комиссаров. Вот их-то и писала Елена. Такое патриотическое рвение молодой студентки было отмечено выставкой её работ, которая прошла успешно. И Артём тоже посетил выставку. Он долго ходил молча по залу, около некоторых портретов останавливался ненадолго и как-то постепенно мрачнел.

– Ну что, Артём? Скажи, что ты думаешь, – спрашивала встревожено Елена. – Я не знаю, удалось ли мне передать в этих лицах силу их характера? Мне кажется, какой-то свет излучают эти лица. Просто невозможно не восхищаться ими!

Артём внимательно посмотрел на Елену, разгорячённую коротким монологом.

– Особый свет, говоришь? Что-то вроде божьей искры?

– Ах, Артём. Какая тут божья искра? Я же не апостолов писала, – возмутилась Елена.

– Да, конечно. Какие уж тут апостолы? Тут, пожалуй, больше дух демона…

– Не пойму тебя, Артём. Что ты имеешь ввиду? А, собственно, почему бы и нет? Демон восстал против Бога. Он поистине дух мятежный, и мне это больше по сердцу, чем боговы постулаты: «не возжелай», «не противься» …

– … не убий! – добавил Артём.

– Да, «не убий» – это тоже одна из заповедей.

– О чём спор? – прервал их разговор незаметно подошедший к ним Яков Телегин.

– О Боге?

Яков

Елена вскинула голову и довольно резко ответила:

– Всё больше о дьяволе! – и стремительно ушла.

– Чего это она, а? – спросил Яша, заглядывая в лицо Артёма.

– Ничего особенного, просто дебатировали.

– Ты бы поменьше философствовал, – посоветовал всегда холодно улыбающийся Яков.

Он был вездесущ, этот Яков. Всегда появлялся неожиданно в самый разгар спора. Его опасались и между собой звали Ухом.

По каким-то, только студентам известным каналам стало известно, что брат Уха занимал высокий пост в системе НКВД. Сам Яков об этом никогда не говорил.

Активный комсомолец, он любил выражаться высокопарно, всегда рьяно выступая на собраниях, клеймил всякого рода буржуазные происки в виде попыток подражания западным образцам одежды или, не дай бог, стиля жизни вообще. Сам ходил подчёркнуто просто одетым: русская косоворотка навыпуск, подпоясанная узким ремешком, рабочие ботинки и в холодную погоду морской бушлат. Особенной деталью в его гардеробе была кепка, которую он носил по-ленински. Шляпа на голове мужчины вызывала в Якове раздражение, поскольку являлась признаком выражения буржуазной морали. Он всегда подчёркивал своё пролетарское происхождение и гордился им. Студентом Яша был слабым, с наукой не в ладах, но важно ли это для истинного комсомольца, пламенного борца за коммунистическое будущее страны, сбросившей с себя оковы капитализма?!

Артём прищурил глаза и неожиданно спросил Якова:

– Яша, а вот ты, как ты относишься к Людвигу ван Бетховену?

– Что? – Яков обескураженно посмотрел на Артёма и, медленно собираясь с мыслями (думать для него было не так просто), произнёс:

– Я не переношу всё, что приходит из-за границы. Я ненавижу буржуазных приспешников.

– Ах, какая жалость, – посетовал Артём, – ведь это один из самых любимых композиторов товарища Ленина.

Посеревшее лицо Якова он уже не видел. Резко развернувшись, Артём ушёл с выставки.

Рим

Рано утром Рима разбудил телефонный звонок. Наспех натянув рубашку, он выскочил в коридор.

– Доброе утро, Рим, – Рим узнал голос мамы Артёма и облегчённо вздохнул.

– Наконец-то! – выдохнул он в трубку. – Ну, что нового? Отпустили?

– Рим, Римушка, нам надо встретиться. Я буду в двенадцать часов подле Петропавловской крепости. Там всегда многолюдно. Буду тебя ждать.

На Васильевский остров надо было ехать трамваем с двумя пересадками. Рим посмотрел на часы: «Ого, уже девять часов. Ну и заспался я сегодня!»

Всю ночь они с Кирой не могли уснуть. Тревога за друга не давала сомкнуть глаза, и только к утру, устав от бесплодных предположений и размышлений, они оба как будто провалились в темноту, неожиданно заснув.

Июль в Ленинграде выдался в этом году на славу. Вопреки обычной дождливой погоде, характерной для всех портовых городов севера, стояла необычная жара. Солнце щедро дарило тепло, стараясь прогреть и просушить к осени вечно промокшие мосты и набережные, великолепно окаймляющие городские каналы. Всё в природе наслаждалось этим неожиданным теплом.

Сидя в трамвае, который резво бежал по Невскому проспекту, Рим щурился от яркого солнца и размышлял, разглядывая едущих в вагоне людей. Вот эта симпатичная улыбчивая девушка, о чём она думает сейчас? Как дальше сложится её судьба? Будет ли она счастлива? Или этот молодой человек, уткнувшийся в книгу. Чем он занимается?

Рим смотрел на пассажиров, спокойно входящих и выходящих из трамвая. Они были вежливо предупредительными. Или вот эти дети. Они создавали особое ощущение счастья и покоя, и Рим думал, как здорово всё же жить в этом прекрасном городе, который воплотил в себе талант и трудолюбие многих простых людей, создавших такую красоту, как этот монументальный Исаакиевский Собор или неповторимый по красоте Храм Спаса на Крови, стремящийся ввысь пятью куполами, как эти изумительные фрески на соборе, великолепно вписывающиеся в его архитектуру. Их потрясающая гамма красок сочетается с самой природой, и фрески придают лёгкость и изящество этому огромному сооружению. Воздух и вода легли в основу проектов первых архитекторов, создавших каменное кружево мостов и зданий.

Рим хорошо помнил прогулки с отцом по Петрограду не иначе, как пешком. Они вместе прошагали не один километр, останавливаясь каждый раз у Исаакия, добирались до стрелки Васильевского острова и молча любовались величием Ростральных колонн, словно выросших из гранита набережной, чтобы подпереть провисшее облаками небо.

Ах, отец! Мысли Рима унеслись в то далекое детство, которое он вспоминал, уже будучи взрослым, с необыкновенным волнением и нежностью. Отец Рима, Аркадий Грановский был человеком незаурядным. Преподаватель университета, великолепный лингвист, любимец студентов, он обладал мягким баритоном, пел русские романсы, аккомпанируя себе на рояле. Он был замечательным собеседником. Революцию принял сразу, хотя был сторонником Плеханова и поддерживал его идею о необходимости хотя бы начального образования у крестьянской и рабочей среды.

– Нет, батюшка вы мой, – говорил он своему другу Дмитрию Распопову, – нельзя делать революцию, вооружая серую и необразованную массу, иначе восстание превратится в злостное истребление имущего класса, и удержать их будет невозможно никакими силами.

Позже, когда революционные события ураганом пронеслись над Россией, оставив на своём пути кровавый шлейф, профессор Грановский впал в глубокую депрессию. Он сидел часами в своём кабинете, не прикасаясь к книгам и к еде, которую осторожно, как больному, приносила ему жена.

Когда его однажды пришёл проведать давнишний друг Дмитрий Распопов, весь искрящийся от радостного возбуждения, отец как бы проснулся. Он внимательно слушал Дмитрия, ставшего во главе комиссии по борьбе с контрреволюцией, попил даже с ним горячего чайку. От подарка – комиссарского пайка, в который входила буханка хлеба, пачка сахара и пачка чая – решительно отказался и после ухода Дмитрия возбуждённо ходил по комнатам, ведя какой-то внутренний диалог с воображаемым оппонентом.

Рим хорошо помнил, что уже позже, вернувшись к преподавательской работе в университете и посещая всякого рода собрания, он как-то, сидя рядом с женой, говорил взволнованно: