Согласно библейскому преданию, когда-то человечество было одним народом и говорило на одном языке, но как только народы решили «сделать себе имя», Господь отнял у них тот единственный язык, на котором они славили не себя, а Бога в себе, и именно поэтому понимали друг друга. Духовное эго подобно змее заползает в руины Вавилонской башни и грезит о гегемонии того языка или того косноязычия, которое досталось ему после очередного грехопадения. И только Святой Дух может снять это заклятие. Тогда все народы снова обретут один язык, тот, на котором они понимали друг друга. И силы свои они употребят не для того, чтобы возвести новую башню из атеистических доводов или вероучительных символов, а чтобы за творением увидеть Творца. Кто-то сочтет, что питать подобные надежды – сущее безумие. Но разве путь, которым мы идем, одержимые идеей материального или духовного превосходства, не ведет в пропасть?

Слова Силуана Афонского: «Держи твой ум во аде – и не отчаивайся» – были ключевыми для Григория Соломоновича. Да, ад никто не отменял. И даже если в твоей душе нет ада, тебе его всегда могут устроить. А вот за отчаяние отвечаешь ты сам. Извне отчаяние не приходит. Оно поднимается только изнутри. Или поднимается Бог и говорит: «Не отчаивайся, я с Тобой». И Бог говорит это не на том или ином языке, а – светом, всегда светом, и лишь потом мы облекаем этот свет в слова. И если слова продолжают светиться, то человек благодарно молчит или слагает гимн жизни. А если слова гаснут, то человек начинает заносчиво доктринерствовать.

Григорий Померанц называл ХХI век эпохой Святого Духа потому, что он почувствовал – воздух, которым мы дышим, хоть и медленно, но становится чище. Человеческий дух эволюционирует не только благодаря праведникам, но и благодаря людям, делающим первые шаги на пути к самоисцелению. Однако есть и другой ответ. И он более соответствует померанцевскому трезвомыслию. Сейчас нам не на что больше рассчитывать. Только на Святой Дух. Нет другой опоры. Все утопии себя исчерпали. Либо мы научимся падать и держаться ни на чем, как птица и звезда, либо мы просто исчезнем.

Я воспринимаю слова Померанца не только как предупреждение, но и как благословение.

Мое знакомство с калининградским режиссером и драматургом Евгением Мышкиным состоялось в доме Померанца, но уже после кончины Григория Соломоновича. Евгений пришел вместе с педагогом-новатором, руководителем студии «Солнечный Сад» Игорем Киршиным. Мышкина и Киршина связывала многолетняя дружба. Зинаида Александровна, как всегда, очень радушно принимала гостей, и гости были счастливы провести этот вечер с ней, в дорогом для них доме. Мы держали в руках только что переизданный цикл лекций Померанца под общим названием «Собирание себя». Книга эта сыграла большую роль в нашей жизни. Наверное поэтому между мною и Женей, между мною и Игорем с первых минут разговора завязалась дружба. Был выписан огромный кредит доверия. Мы внимательно присматривались друг к другу, и, конечно, было страшно ошибиться, но Померанц и Миркина – их творчество, их судьба – уже расчистили дорогу для нашего братства.

Спустя год Женя Мышкин снова приехал в Москву, но на этот раз со своей спутницей, актрисой театра «Третий этаж» Викторией Балабиной. И снова нас принимала Зинаида Александровна. Кажется, именно тогда я узнал о существовании спектакля «История их любви», посвященного чете мудрецов. В спектакле звучали стихи Зинаиды Александровны. На сцене ее представляла Вика. А Женя воссоздавал образ Померанца. Едва ли Мышкин и Балабина могли поставить перед собой более сложную художественную и духовную задачу, но, по слову апостола, «совершенная любовь изгоняет страх».

Посмотреть спектакль, который Женя назвал «драматическая соната», мне удалось лишь через два года: «История их любви» шла только на подмостках «Третьего этажа». Весну 2016-го я встретил в Калининграде. Меня совершенно покорил и спектакль, и мышкинский камерный театр, и молодые талантливые люди, которые искренне и самоотверженно служили какому-то общему неназываемому и невыразимому делу. Полагаю, это был все тот же померанцевский опыт собирания себя, попытка найти невидимый собственный центр, который ничем не отличается от незримого сердца самой Жизни. В Калининграде я обрел много новых друзей, это были люди одной со мною волны, одного внутреннего строя. А потом с утеса я увидел море.

Минула еще одна весна, и Мышкин привез спектакль в Москву: «драматическая соната» была поставлена на сцене театра Елены Камбуровой.

Как же давно ближний круг Померанца и Миркиной ждал этого события! В маленьком уютном фойе толпился народ. Рукопожатия, объятия, поцелуи. Ведь все свои. Но выносить на суд своих сокровенное – быть может, самое тяжелое из испытаний. Зинаида Александровна тихой улыбкой благословила Женю и Вику рассказать со сцены об их с Гришей долгой, трудной и такой счастливой жизни.

И вот погас свет. Вышел Евгений в мешковатом пиджаке и нахлобученном берете. Близоруко осмотрелся. Надел очки-велосипед. Поежился на невидимом ветру. Слабый луч выхватил его фигуру, лицо, зажег плоские стекла очков. Вот он – изгой-интеллигент с тем внутренним стержнем, который выкован уже советской эпохой. Этого книгочея и мяли, и ломали. Он шел под вермахтовские пули, а потом его пускали в расход в сталинском исправительно-трудовом лагере. Исправляли наверняка, без права снова стать мягкотелым и рассуждающим. Но не всех сломали и не на всех нашлась пуля.

Число двадцать, написанное римскими цифрами, ассоциируется у меня только с двадцатым веком, а начертания цифр – с противотанковыми ежами, со скрещенными лучами прожекторов в военном небе Москвы, с косыми перемычками большегрузных товарных вагонов, тянущихся в Освенцим или на Колыму. И хотя на сцене ютились только раскладушка и стопка книг, венский стул и столик – отчетливо и грозно проступили очертания вековечной Голгофы. Впрочем, никакого воображения не хватит, чтобы представить ее себе.

Из постепенно отступающей темноты выпорхнула женская фигурка. На Виктории был свободного кроя сарафан, с руки на руку перелетала шелковая отзывчивая косынка. Кто это? Сказочная фея? Земная женщина? И фея, и женщина, и сама жизнь. И началась исповедь двух душ, перекличка двух безбрежностей, которые в Боге становятся единым простором. И в этом просторе нет ни смерти, ни страха.

Может быть, именно эти строчки пробудили Померанца, ударили его сильнее, чем может ударить самая страшная беда. И сердце сокрушилось и ожило. Он не знал, что можно так остро чувствовать Источник жизни, так близко подойти к ее священному огню.

Их брак состоялся и на небесах, и на земле. Совместная жизнь – это великая тайна, великая радость и огромный труд…

В проповеди, посвященной новобрачным, Антоний Сурожский сказал: «Царство Божие уже пришло, когда двое уже не двое, а одно. И, однако, это единство, которое составляет Царство Божие, дается зачаточно, а должно быть взращено подвигом».

«История их любви» есть нечто иное, как взращивание единства, тот самый тихий и незаметный подвиг, на котором мир стоит. Настоящая любовь – это, конечно, и настоящая дружба. Единомышленники и супруги, единоверцы и соратники, спутники жизни с одним сердцем на двоих – вот кто представал перед зрителем. В тона беззаветной дружбы окрашивали Мышкин и Балабина союз своих удивительных героев. И мне хочется определенней выразиться о дружбе вообще и дружбе в браке.

Дружбе во имя, во имя чего-то высшего ничто не угрожает. Такая дружба становится истинным творчеством, истинным блаженством. Она озаряет жизнь и ставит вопрос «каким быть?». А вот когда люди дружат против кого-то, против чего-то, пусть даже против чего-то ужасного и неправильного, тогда они рано или поздно столкнутся и, быть может, станут врагами.