Вот что она видела. И вот что я никогда бы не увидел, если бы не она. Да и увидел ли? Может быть, крупицу, самый край золотых одежд. А теперь вот раздуваю уголек. Ведь их костер должен гореть. На их костре не будут сжигать еретиков. Он гораздо опасней. На костре Померанца и Миркиной должно сгореть мое «я». И лучшее пламя – это «вся тишина». Лучшее пламя – это смотрящий на гладь озера Христос, и уже не отделимый от этой глади, от этих далей. Он всегда стоит на страже «огромного неземного покоя», в котором всё устроится само, всё сладится, всё утешится, всё исцелится любовью.

Уже пять лет как нет с нами Григория Соломоновича Померанца. Религиозный мыслитель, культуролог, писатель, он и поднялся над своим временем, посмотрев поверх всех барьеров, и вынес на плечах всю ношу своего века. Живут его книги, они переиздаются и перечитываются. Проводятся семинары и конференции. Снимаются фильмы о нем. В 2018-м мы отметили его столетие.

Померанц выдвинул предположение, что ХХI век станет эпохой Святого Духа. Как следует понимать эти слова? Как прекраснодушный прогноз? Пророчество? Духовное завещание? Я понимаю это, прежде всего, как задачу, которую он поставил перед родственными ему душами, как то, что надлежит воплотить в жизнь «творческому меньшинству». Именно так называл Григорий Соломонович людей внутренне собранных и свободных, а значит, спрашивающих с самих себя строже, чем с остальных. Свобода не просто предполагает ответственность – истинная свобода есть ответственность в беспримесном виде.

Одна из организаторов конференции «Православная Церковь и культура в современной России», приуроченной к годовщине трагической гибели протоиерея Александра Меня, представила меня как ученика Померанца. На конференции я прочитал статью Зинаиды Александровны Миркиной «Что же такое свобода?». Доклад должна была сделать сама Зинаида Александровна, но она не смогла принять участие в работе конференции по состоянию здоровья. Во время перерыва ко мне подошел пожилой мужчина. Вероятно, он знал Григория Соломоновича или читал его книги. Стараясь соблюсти приличия, и в общем-то доброжелательно, мужчина задал мне вопрос: «Правда ли, что Померанц в конце жизни так и не пришел ко Христу?». Ответил я не задумываясь: «Померанц никогда и не уходил от Христа».

Если бы я развернул свою мысль, то, вероятно, сказал бы следующее. Григорий Соломонович принадлежал к тем религиозным мыслителям, которые, не самоутверждаясь за счет своего духовного оппонента, развивают учение о многообразии проявлений Божественного. И таковы все духовные реалисты.

Французский священник Жюль Моншанен (1895–1957), перекинувший мост от христианства к индийской духовной традиции, был убежден в том, что все культуры и религии проистекают из одного Источника. А вывод, который делает Моншанен, таков: «Невозможно закрыться в рамках какой-то одной религии и не обращать внимание на другие, считая их ложными»26.

Американский монах-траппист Томас Мертон (1915–1968) нашел общий язык с виднейшим представителем дзен-буддизма Дайсэцу Судзуки (1870—1966), которому, в свою очередь, оказался очень близок немецкий мистик Мейстер Экхарт (1260–1328). И если Моншанен был одним из зачинателей христианско-индуистского диалога, то Мертон стал проповедником дзен-католицизма.

Такое религиозно-мистическое течение в иудаизме, как хасидизм, возникшее в первой половине XVIII века среди еврейского населения Волыни, Подолья и Галиции, очень трудно отличить от мистического христианства. Они только внешне далеки друг от друга, но цель жизни человека понимают одинаково – как служение Богу и слияние с Ним. Альтруизм хасидов в его предельной форме выражался словами: «Мое – твое, а твое – твое, таков путь благочестивого». А вот как то же самое звучит у Мейстера Экхарта: «Пока ты желаешь добра для себя более, чем для человека, которого ты никогда не видал, ты поистине неправ и ни на один маленький миг не заглянул в эту простую глубину»27. Аскетический идеал хасида имеет сходство не только с идеалом христианского аскета, но также с идеалом мусульманского суфия и дзен-буддийского монаха. На это обстоятельство указывал Мартин Бубер, посвятивший много лет собиранию хасидских легенд.

На пороге смерти индийский святой Рамакришна (1836–1886) говорил о том, что все книги Священного Писания верны, все религии подобны тропинкам, ведущим к одной общей цели – единому Бесконечному Божеству.

Моншанен, Мертон, Мейстер Экхарт, Бубер, Рамакришна и многие, многие другие – это те духовные реалисты, которые доглядели мир до его бессмертной реальности. Именно туда, в единую глубину, свободную от всех наших домыслов и грез, направлен взгляд Померанца.

Он не раз отмечал, что на вероучительном уровне между различными религиозными системами существуют непреодолимые противоречия. Снять их, скорее всего, невозможно. Великие учителя мудрости говорят на том языке, обращаясь к тому «ларцу или хранилищу духовных обликов»28, который выработала их культура, но зовут все мудрецы к одному, никому не принадлежащему Истоку. Есть некий глубинный Центр, сам источник Жизни, из которого бьют ключом все мистические учения. Это та самая глубина бытия, на которой, как выразился Блаженный Августин, зла нет.

Когда Померанц писал, что ХХI столетие станет эпохой Святого Духа, он имел в виду, что представители разных религий найдут больше точек соприкосновения, чем поводов для разрыва; что Запад и Восток выработают то общее духовное пространство, в котором хватит места всем представлениям о святости, и одна «основная сердечная идея»29 не войдет в противоречие с другой. Делить-то нам на глубине глубин нечего. А если все-таки еще осталось, что делить, то значит, идеи эти зародились не на глубине, а в голове; они еще сырые – утилитарно заземленные, идеологически окрашенные, политически ангажированные, они еще не обожжены огнем глубокого сердца.

Украинский мыслитель Григорий Сковорода призывал копать внутри себя колодец для той воды, которая оросит и твое поле, и соседское. Вода внутреннего колодца не твоя и не соседская. Это Божья вода. Почему-то люди думают, что по этой воде можно писать как по бумаге. И пишут слова «брахманизм», «буддизм», «иудаизм», «христианство», «ислам». Написать-то, конечно, можно, но долго ли эти слова удержатся на Божьей воде? Один брахман спросил Рамакришну, почему тот выбросил знаки брахманского достоинства, и Рамакришна ответил: «Когда буря божественного экстаза охватила мои сердце и душу, она сдула с меня все знаки веры и касты. Если когда-нибудь вы сойдете с ума по Богу, вы поймете меня». Мейстер Экхарт выразил то же самое другими словами: «Лучшее и благороднейшее, к чему можно прийти в этой жизни, это молчать и дать Богу говорить и действовать в тебе»30. А Бог не станет защищать интересы нашего маленького себялюбивого «я», в какие бы религиозные одежды оно ни рядилось. Когда маленькое «я» начинает черпать себя из вероучительных догматов, кровь льется рекой.