Удар грудной клеткой о руль привёл к острой тампонаде сердца (состояние, при котором миокард подвергается риску в результате чрезмерного попадания жидкости (обычно крови) в сердечную сумку.)

Я был тем хирургом, которые делал ей пункцию перикарда. Жидкость из сердечной сумки откачал, Оля поправилась, но, пока я занимался ее лечением, не заметил, как влюбился в огромные васильковые глаза без памяти.

Это чувство возникло, как вспышка сверхновой звезды. Оно мгновенно поглотило меня. Я не мог ни есть, ни спать и каждый день мчался на работу с утра пораньше, чтобы зайти в палату и услышать возглас:

– Мой доктор пришёл!

Столько детской радости и восторга было в этом крике, что мое сердце плавилось от счастья. Она, не отрываясь, смотрела в мои глаза и медленно расстегивала пуговицы пижамы, чтобы я мог послушать ее сердце. А я умирал от смущения, невольно косился на упругую грудь с сосками-горошинами, и представлял, как она уютно будет лежать в ладони.

В последние дни перед выпиской я прикидывал, этично ли будет попросить телефончик у пациентки, но Оля спровоцировала меня сама. Во время моего дежурства она пришла ночью в ординаторскую.

Девушка остановилась в проеме дверей. Свет из коридора образовал сияющий ореол по контуру ее тоненькой фигурки. Стройная, изящная, она даже в больничной пижаме казалась сказочной принцессой, заглянувшей ко мне на огонек.

– Оля, марш в постель! – строго приказал я, буквально тая от восхищения и нежности. Очень боялся, что мой дрожащий голос выдаст меня с головой.

– Жень, да ладно тебе! – Ольга выглянула в коридор, довольно улыбнулась и прошмыгнула в ординаторскую, закрыв дверь. – Все нормально! Медсестры молодые, поймут.

От этих слов я чуть не задохнулся. Казалось, сердце сейчас пойдет плясать джигу-джигу, так оно колотилось в груди.

– Тебе нужно спать, чтобы сердечко полностью восстановилось, – сдавленным голосом от пересохшего внезапно горла сказал я.

– О! Оно бьется просто отлично. Хочешь послушать?

Ольга сделала несколько шагов к моему столу.

– Иди спать, – еще сопротивлялся я. – Сейчас кто-нибудь войдет и поймет ситуацию неправильно.

– А мы закроем дверь на ключ, – игриво хихикнула она.

– Ординаторская на дежурстве должна быть открытой. Вдруг что-нибудь случится?

– Фу, Женька, – от имени, сказанного с придыханием, у меня мурашки побежали по телу. Сердце заколотилось где-то в горле, в брюках стало тесно. – Для срочных вызовов есть телефон.

– Евгений Михайлович, – выдохнул я.

– Ох, Евгений Михайлович, – засмеялась Ольга и плавно, как кошечка, скользнула ко мне на колени. – Не будь букой!

Ночное дежурство было тихое. Пациенты спали, медсестры занимались своими делами. Настольная лампа ярко освещала мой рабочий стол, но вокруг царил полумрак. В воздухе повисло напряжение. Мне, с одной стороны, хотелось, чтобы она ушла, а с другой, я мечтал впиться в этот соблазнительный рот губами и растерзать их так, чтобы они опухли.

Кровожадное желание сбылось через мгновение. Не я, а моя ночная гостья сделала первый шаг и первый поцелуй.

Мы целовались, как безумные, словно кроме нас никого в этом мире не существовало. Ольга скинула пижаму. Только крохотная наклейка на месте входа иглы напоминала о болезни девушки.

Она подняла грудь, и я не выдержал. Доводы рассудка провалились в ад, а вместе с ними туда отправилась и моя душа. Я припал с наслаждением к восхитительным полушариям. Мой член напряженно пульсировал от едва сдерживаемой страсти.

Но и здесь мне не пришлось проявлять инициативу: Оля взялась руками за фонендоскоп, висевший на шее, вскочила и потащила меня в комнату отдыха врачей, находившуюся за боковой дверью.

Она не была девственницей и даже предусмотрительно захватила с собой презерватив, подумав о контрацепции. Я окончательно сдался.

Поженились мы быстро. Сразу после выписки из стационара Ольга Задворская переехала в мою холостяцкую берлогу. Моя пациентка превратилась в Ляльку, милую и бесшабашную женушку, которая сводила меня с ума своей детской непосредственностью, наивной трогательностью в постели и незрелыми взглядами на жизнь.

Мы не могли ни секунды прожить друг без друга, через три месяца сыграли свадьбу, вопреки желанию ее родителей, да и моих тоже. Пошли наперекор всему свету, а пролетел всего лишь год, и что-то сломалось.

Не то чтобы былые чувства угасли. Нет, мы по-прежнему страстно хотели друг друга и наедине были счастливы. Затосковала Лялька. Из-за болезни, которая случилась в разгар сессии, моя жена бросила университет. А через год и желание пропало получать профессию филолога.

– Я еще молода, хочу немного пожить для себя, – говорила она, убеждая меня, что находится в поиске. – Ты не против, дорогой?

Но счастье, что называется, длилось недолго. Вечное сидение дома в ожидании занятого мужа, в то время, как ее подруги наслаждались жизнью, превратило мою жену в раздражительную и нервную особу.

Я намекал на ребенка, но она обиженно надувала губы.

– Сейчас девушки в двадцать лет не рожают, – убеждала она меня. – Я жить хочу. Путешествовать, развлекаться, наслаждаться свободой. Я сама ещё ребёнок. Пожалуйста, милый, не загоняй меня в депрессию.

А потом следовало представление, которое Лялька подглядела у своей мамы. Она туго повязывала лоб свернутой в полоску косынкой или полотенцем, ложилась на диван и умирала от головной боли.

Или хваталась за сердце, обиженно поворачивалась ко мне спиной и сопела, а я чувствовал такую вину, что готов был простить ей все капризы.

С горечью я осознавал, что поторопился с женитьбой. Наши отношения перешли в какую-то жвачку, которую мы мусолим изо дня в день, но никак не поднимемся на новую ступень. Инфантильность Ляльки, постоянные обиды и слезы, вечные упреки ее матери, моя занятость не способствовали развитию семьи, но и выхода из ситуации я не видел.

Мысли о непростой семейной жизни утомили меня. Проще не думать, не жаловаться на судьбу и не сожалеть. Я почувствовал, как проваливаюсь в сон. Навстречу по ромашковому полю бежала счастливая Лялька и звала меня к себе, а с другой стороны неслась на меня девица со сковородкой наперевес. Я поднял руки, защищаясь…

Телефонный звонок вырывает из трясины сна. Приоткрываю глаза и нащупываю трубку.

– Да?

– Евгений Михайлович, привезли срочную больную. В машине скорой была остановка сердца.

– Как сейчас?

– Дыхание восстановилось, сердечные тоны ровные. ЭКГ сделали. Нужна ваша консультация.

– Сейчас буду.

Я встаю, умываю сонное лицо и выхожу в коридор, даже не подозревая, что делаю первые шаги в ад.

Девушка с микрофоном и оператор, к которым я подбегаю, удивлены. Они недоуменно переглядываются. Потом смотрят на витрину салона, и я понимаю, что им явно не хочется уезжать никуда от хлебного места. В их глазах отчетливо читается мысль: а не пошла бы ты, тетя, лесом? У тебя свои дела, а у нас свои.

Я бросаюсь к девушке и в мольбе складываю на груди руки:

– Пожалуйста, подбросьте меня к детскому садику. Я вам дам любое интервью. Расскажу все секреты знаменитостей, если захотите.

Быстрый взгляд на меня, на друг друга, и девушка согласно кивает. Мы бежим к машине, которая припаркована рядом с салоном. На чёрном фоне крупными буквами написано: «Горячие новости». Не знаю, чьё это издание, ни разу не встречала, да мне и все равно. Сейчас волнует только одно: куда пропала Милаша. Я набираю номер мамы.

– Да, Дина, – кричит она мне в трубку. Я слышу сдавленные рыдания, но мне ее не жалко: я доверила ей своего драгоценного ребёнка, а она…

– Рассказывай!

– Дина, мы пришли в садик, а Милаша говорит: «Бабуля, ты иди, я сама разденусь. Ты же на работу опоздаешь».

– И ты бросила ребёнка? Как ты могла? Я не понимаю… Как ты могла?

– Дина, прости, прости! Не кричи на меня! Мне и так плохо!