– Говори!

– М-мы были уже в группе. Т-там ещё д-дети раздевались, – слова с трудом пробивались сквозь рыдания. – Родители сказали, что присмотрят за Милашей. Я и побежала.

– Кто был ещё?

– Я-я не знаю, – мама всхлипывает. – Ой, погоди! Секундочку! Мальчик. Дима. И девочка. Она плохо говорит.

– Ника?

– Да.

Я отключаюсь и начинаю разыскивать номера телефонов родителей.

– В садике потерялась? – сочувственно спрашивает девушка-репортёр.

Оператор, который тоже сел в машину, вдруг включает камеру. Я вижу красный огонёк, хочу отреагировать, но тут отвечает мама Димы.

– Света, мама говорит, что оставила Милашу в группе, но теперь ее там нет. Ты видела мою дочь?

– Да, видела, – в меня из груди вырывается вздох облегчения. Телефон вылетает из ослабевшей внезапно руки. Я хватаю его снова. Вижу внимательные глаза репортера. Она держит в руках квадратную коробочку. – А что случилось?

– Дочка пропала, – меня начинает колотить дрожь. В окно мелькают знакомые места. Мы подъезжаем к нашему району.

– Какой кошмар! – охает знакомая. – Где?

– В садике. Света, а что ты видела?

– Сейчас, вспомню. Пришла твоя мама. Хотела раздеть Милану, но та закапризничала. Схватилась за края кофточки и не дала бабушке расстегнуть, твердила: «Уйди! Я сама!»

– Она сегодня с утра вредничала. А дальше?

– Не помню. Я повела Диму в группу, разговорилась с Галиной Федоровной, – вдруг голос замолчал, а потом зазвучал глухо и невнятно. – Ой, Дина, получается, это я отвлекла воспитателя?

– Дальше что? – вздохи мамы Димы меня сейчас не интересуют. Это все потом.

– Я вышла в раздевалку, твоих уже не было. Даже в голову не пришло проверить, где Милана. Я думала, она прошла в группу через второй вход.

Винить Светлану было сложно.

Действительно, детсадовские группы имеют своеобразное строение. Прямоугольная раздевалка с двух сторон заканчивается дверьми, которые введут в группу и всегда распахнуты. Но между группой и раздевалкой расположены туалет и умывальники для детей. Получается, что ребенок попадает в группу не сразу, а только пройдя по небольшому, метра четыре, коридору. И если Светлана и Галина Федоровна стояли в одном коридорчике, они могли и не видеть, как Милаша прошла в группу по-другому.

Я отключаюсь и звоню маме Ники, но та не отвечает. Набираю снова и снова, не попадая пальцами в кнопки.

– Слушаю вас и удивляюсь, – качает головой режиссер. – Разве воспитатели не встречают детей?

– Встречают, но мне только что сказали, что воспитательница в этот момент разговаривала с мамой Димы.

– Понятно. Могла действительно пропустить момент, когда девочка ушла.

Машина тормозит. Я поднимаю глаза: мы уже возле забора детского садика. Я нетерпеливо хватаюсь за ручку.

– Спасибо.

– Девушка, мы с вами. Поможем в расследовании.

Мне было все равно. Я бегу к входу в свою группу. Галина Фёдоровна меня уже ждёт.

– Вы проверили камеры наблюдения? – набрасываюсь на неё с вопросом.

Она смущенно отводит глаза.

– У нас одна камера сломана, а на второй девочку не видно.

– Безобразие!

– Зачем вы так?

– Простите.

– А это кто?

– Мы журналисты газеты «Горячие новости». Хотим помочь найти девочку, – отвечает девушка-репортёр, пока оператор снимает вход в детский сад, лестницу, раздевалку группы, шкафчик Милаши. Дальше его не пускают.

– Не надо снимать! – приказывает властный голос. Нянечка сбегала за директрисой, и та уже стояла на лестнице и сердито сверкала на нас очками. – Что вы тут устроили?

– Ребёнка привели в детский сад, а потом он исчез. Вы считаете, что это нормально?

Я уже кричу, не могу больше сдерживать эмоции. Кажется, ещё чуть-чуть, и моя голова взорвется от переживаний. Заглядываю в шкафчик: сменное платье и вторая обувь на месте, значит, Милана даже не переодевалась. Ну, куда она могла пойти?

– Не нужно оставлять ребенка одного, не сдав в руки воспитателю, – парирует директриса.

– Мы с себя вины не снимаем, но и у вас безобразие: камеры не работают, воспитатель детей не встречает. Кто угодно может зайти в группу, соблазнить ребенка конфеткой и увести, – подливает масла в огонь репортер.

– Ох! Нет! Только не это! – я хватаюсь за шкафчик, боясь упасть, и уже навзрыд плачу и умоляю: – Пожалуйста, найдите мою дочь!

– Тихо, тихо! Мамочка, не надо так нервничать. Вы детей пугаете! – Действительно, на шум прибежали малыши и испуганно смотрели на ссорящихся взрослых. – Сейчас вызовем полицию. Пройдемте ко мне в кабинет.

Мы выходим на лестничную клетку, и я вижу в окно, как со стороны ворот бежит мама. Она врывается в подъезд, запыхавшись, лицо перекошено и покрыто потом.

– Дина, где, где Милаша? – в панике повторяет она. – Ты ее нашла?

– А ты видишь, что рядом со мной стоит дочь? – срываюсь я на неё.

Мама всхлипывает и хватается за сердце. Прибывший наряд полиции расспрашивает нас, нянечку, дозванивается до мамы Ники, но и та ничего не знает. Наконец Галина Федоровна радостно ведет воспитательницу соседней группы. Я бросаюсь к ней.

– Вы видели мою дочку? У нее серые глаза и длинные светлые волосы. Заплетены в две косички, которые сзади собраны в сердечко. На ней малиновый бомбер с изображением Русалочки спереди и блестящие лосины.

– Да, она стояла на лестнице.

– И вы ее не отправили в группу?

– Я подумала, что девочка ждет свою маму и прошла мимо: руки были заняты, несла завтрак.

– Во сколько это было?

– Примерно в восемь часов утра.

– Может быть, она просто ушла домой? – спросил седой полицейский с усами. Он периодически теребил дин ус и качал головой.

– Я сбегаю, посмотрю, – вскидывается мама. Она тяжело дышит, слезы текут по ее лицу, но она даже не вытирает их.

– А мы с вами по дворам проедемся, поспрашиваем, – предлагает усач.

Я скидываю фотографию Милаши репортеру, директрисе, которая обещала опросить сотрудников, и бросаюсь к выходу. Первый приступ паники прошел. Я начинаю думать и прикидывать, куда могла пойти моя своенравная дочь, если допустить, что она просто ушла прогуляться.

Мы объезжаем все дворы и ближайшие детские площадки, но дочери нигде нет. Поиски продолжаются уже два часа. Я с ума схожу от горя и переживаний, но не сдаюсь. Упрямо не отпускаю ни полицейских, ни репортеров. Опрашиваю встречных прохожих:

– Вы девочку не видели?

– Может, встречали четырехлетнюю малышку одну?

– У нее косички сзади заплетены сердечком.

– Милаша зовут.

– В малиновом бомбере с Русалкой на груди?

Я слышу, что такие же вопросы людям задают полицейские. Но все сочувственно качают головами. Девушка-журналистка в это время с кем-то разговаривает по телефону. Я чувствую, как глухое раздражение поднимается волной к голове. У меня горе, а эта бесчувственная стерва думает только о репортажах. Но тут она бросается ко мне:

– Дина, я договорилась с телеканалом. Есть возможность сообщить в прямом эфире о пропаже Милаши. Вы разрешите отправить режиссеру фото вашей девочки?

– Нет! Не хочу! За Милашей начнут охотиться!

– Дина, – ко мне подходит усач. – Не выдумывайте. Не у каждых родителей, потерявших ребенка, есть шанс начать поиски по телевидению.

– Да, это правда. Режиссер обещал указать номер «горячей линии» канала, чтобы люди звонили туда. У нас есть такая. Мне сразу сообщат, если будет свежая информация.

– Хорошо, – соглашаюсь я и набираю номер мамы.

Мама сообщает, что и у дома Милашу никто не видел. Она опросила уже всех соседей, но тщетно. Мама плачет навзрыд, и от ее причитаний мне еще хуже.

– Сиди в квартире. Никуда не уходи. Вдруг она придет сама, – приказываю я ей.

– Диночка, дочка, а вдруг Милашу похитили? О Боже! О Боже! Как же так? Я никогда себе этого не прощу!

– Ма-ма! Я тебя умоляю! Молчи! Мне и так тошно! – я уже ничего не соображаю и кричу в трубку так громко, что полицейские и репортер, обсуждавшие наши дальнейшие действия, на секунду замолкают.