– Что ж, – улыбается он. – Сегодня мы договорились о дате свадьбы.

У меня в груди всё обрывается, и я уже не сажусь на стул. Я на него буквально падаю, не в силах сдерживать шок.

Сердце стучит в висках, а в груди всё горит огнем. Горло саднит, а щека всё ещё пылает от тяжелой пощечины.

Я бегу по лестнице, слыша крик человека, к которому до этого дня старалась относиться с уважением. Только ради мамы. Ради той, кто любит несмотря ни на что. Вот только он переступил через границы дозволенного.

Первый этаж, дверь подъезда и свет уличного фонаря бьет по глазам. Я плохо соображаю от паники и удара, но понимаю, что мне срочно нужна машина. Телефон я оставила дома, а значит нужно бежать на дорогу, что я и делаю, пока на парковке не замечаю два знакомых байка и одного водителя.

– Ёж! – хрипло кричу, подбегая. – Подвези!

Парень снимает шлем и оборачивается на хлопок двери за его спиной. Я тоже обращаю внимание на это и сглатываю, когда Славин неспешно шагает к нам и поднимает визор.

– Пожалуйста, подвези. Мне очень нужно!

Но Ёж только пожимает плечами, мол, извини, я здесь не решаю.

Арс подходит и в упор смотрит на меня, после чего стягивает перчатки и лезет в карман кожаной куртки, откуда достает несколько купюр и сует мне в руки.

– Такси вызови, – отвечает равнодушно.

Ёж ухмыляется и одевает шлем, а я швыряю эти деньги в придурка, понимая, что без телефона такси вызвать нереально.

Мне становится больно. Больно там, где давно уже не должно ничего ёкать.

– Да иди ты! – кричу в ответ, не сдерживая больше слез.

Разворачиваюсь и мчу через двор, надеясь, что отчим не натравит на меня своих псов, а Славин сгинет с этой планеты.

Мне больно, мерзко и одиноко. Я сама себе кажусь грязной, хоть и не сделала ничего, чем могла бы испачкаться в собственных глазах. Помолвка с Гроховым три года назад была жестокой шуткой отчима. По крайней мере я так считала до сегодняшнего вечера. До того, как он сообщил, что Грохов намерен узаконить отношения, которых нет.

И я не давала своего согласия на этот брак. Меня снова забыли спросить.

Мысли кусают меня, как голодные мясные мухи, заставляя вновь и вновь возвращаться к точке отсчета. Отчим сразу сказал, что шанса отказаться у меня нет, а любая попытка противостоять приведет лишь к его негодованию.

Это не впервые, когда он поднял на меня руку. После того, как мама с отцом развелись, я осталась жить с ней, а папа уехал в Испанию, где счастливо проживает со своим новым семейством. Отчим сразу дал понять, что легко с ним не будет. Любые мои заскоки встречал с ремнем в руках и обещанием выпороть. Пару раз я даже получала, и вмешательство мамы не помогло. Перед Сомовым она оказалась такой же беззащитной.

Я не хочу её осуждать, да и не пытаюсь. Как может она помогает, чувствуя свою вину. Ведь ей и самой приходится очень тяжело. В такие моменты она старается принять удар на себя, и отчим это понимает, оттого свирепеет сильнее.

Судорожно хватаю ртом воздух, оказавшись под светом фонарей местного отделения полиции. Толкаю дверь и вхожу в холл, привлекая внимание дежурного.

– Что у вас случилось? – спрашивает мужчина лет сорока.

Я на миг поджимаю губы, но все же решаюсь сказать:

– Я хочу заявить на своего отчима. Он… он принуждает меня к браку и применяет силу.

Мужчина кивает, делая какую-то запись на листке, уточняет данные и снова кивает в сторону.

– Присядьте пока, вас пригласят.

Усмехаюсь невесело, понимая, что сидеть не смогу. Дрожь прошивает всё тело, а оно в свою очередь не хочет находится в состоянии покоя и режущими волнами требует действий, разгоняя горячую кровь по лабиринтам вен.

Я сную туда-сюда, меряя небольшой холл шагами и всё пытаюсь представить, что будет дальше. Что сделает Сомов, когда узнает, что я написала на него заявление в полицию, и как отреагирует Грохов.

Грохов… Прожжённый престарелый бизнесмен, который и сам не понимает, зачем ему нужен этот брак. У него есть дети, внуки и состояние, которое наверняка обеспечивает его личными шлюхами. Зачем ему кто-то вроде меня? Для развлечения?

Сомов тоже не может объяснить этого. Он довольствуется лишь привилегиями, которые расширят сферу его влияния, а об остальном и не заботится вовсе.

Меня всегда удивлял круг его общения. Если ты не бизнесмен с близкими связями в их общине, но имеешь крупный банковский счет, то ты всё равно ничего не стоишь. Даже новые знакомства не помогут тебе расшириться и увеличить капитал, поэтому-то Сомов и ухватился за желание Грохова. Заделался сутенёром, будто это не уголовно-наказуемо в нашей стране.

– Воронова, проходите в сто семнадцатый кабинет.

Я киваю и подхожу к решетке, которую мне тут же открывают, пропуская внутрь.

В жутком напряжении и с колотящимся в груди сердцем, я не замечаю отделку коридора. Выискиваю нужную табличку среди прочих и открываю дверь в кабинет, чтобы равнодушно мазнуть взглядом по такому же равнодушному лицу.

– Присаживайтесь, – указал на стул мужчина. – Я вас слушаю.

И я принимаюсь скомкано, но довольно точно рассказывать обо всем с самого начала. О том, что Сомов принудил меня к помолвке, угрожав жизнью матери, и уже три года пытается подложить в чужую постель. И вот сейчас замужество.

Следователь кропотливо записывает за мной каждое слово в течении минут тридцати. Задает дополнительные вопросы, а временами цинично улыбается, ввергая меня в ступор.

И только, когда в дверь стучат, я понимаю в чем дело. В кабинет с улыбкой входит Сомов. Мажет по мне убийственным взглядом и жмет следователю руку, протягивая плотный белый конверт.

– Беспокоится не о чем, надеюсь? – с улыбкой спрашивает отчим.

Меня же трясет. Я поднимаюсь со стула и бегу к двери, но за ней меня встречают ненавистные псы, которые не скрываясь заламывают мне руки и пихают в рот таблетки. Я стараюсь укусить, но они сильные и их много. Поэтому в конечном счете, через десять минут я теряюсь в собственных мыслях, которые распыляются туманом в голове.

Утром мне будет очень плохо. Но ещё хуже, что я знаю, кто будет рядом с кроватью, когда я проснусь.

***

Самое неприятное с утра – это проснуться и осознать, что твои ожидания худшего свершились.

По крайней мере, в моем случае, утро мог испортить только Грохов сидящий у кровати с бутылкой элитной воды.

Я ещё только открываю тяжелые от препарата веки, но уже знаю, что он здесь. Знакомый аромат неизменного одеколона забивается в ноздри и бьет прямо в мозг.

– Доброе утро, – бросает он и протягивает руку к моему лицу, чтобы погладить скулу. – Хорошо спалось?

Но я не чувствую ничего. Никакого желания отвечать что -либо на его короткие рубленные фразы или дурацкие вопросы, которыми он пытается завязать беседу. Я не чувствую даже желания отодвинуться, потому что мне абсолютно всё равно, даже если он сейчас залезет на меня и попытается взять.

Убойная доза лекарственных препаратов перед встречей с этим престарелым уродом давно стала для меня нормой. Ведь только в таком состоянии я не закатываю истерик, и не верещу о том, что не выйду замуж. Просто мне тяжело хоть слово продавить сквозь слипшиеся губы.

– Как же ты похожа на неё, – в сотый раз сообщает мне Грохов. – Даже выглядишь так же болезненно.

Я не знаю о ком он. Грохов не рассказывает ни мне, ни Сомову, да я и не стремлюсь узнать. Единственное чего мне хочется – это избавиться от контактов с ним и забыть, как о страшном сне. Но кто будет интересоваться моими желаниями, если я разменная монета? Товар?

Он находится со мной в комнате ещё минут десять. Внимательно рассматривает своими бегающими карими глазами и тянет губы в кривой улыбке.

– Мы сошлись на сроке через два месяца, Ольга. Денег я уже выделил, поэтому спокойно готовься к свадьбе. Надеюсь, к тому времени ты уже свыкнешься с этой мыслью, и мы снова сможем уменьшить дозу.