Я-то была вольным стрелком, свободным художником, я могла писать только о том, что мне интересно! Правда, интересно мне было всё…
Я бросилась к ней, как только она вышла из проходной:
– Ты знаешь, какие у нас предметы? История искусств, история кино…
– Зачем ты мне это говоришь?
– Мне казалось, тебе это ближе, чем другим.
Она повернулась и ушла, не прощаясь.
Маму я давно не видела такой счастливой. Она тоже рассказывала всем, всем, всем, что меня зачислили.
– Отдельная комната в Москве на два года! Она так рвалась в Москву, хоть на неделю, хоть на два дня! И стипендия – сто шестьдесят рублей, как её зарплата.
– Вы же сначала говорили, что её не приняли, потом – что кандидатом, – недовольно прерывает её жена моего брата.
– Ну да! А теперь зачислили. И не надо будет трогать деньги, что она столько лет откладывала, как говорила – на вольные хлеба. Ещё пригодятся после курсов, чует моё сердце – не вернётся она на свою фирму.
– За много лет – это сколько же можно было денег собрать! – задумчиво произносит моя золовка.
А мама говорит как-то, между прочим, что брат давно мечтает о машине.
– Но денег, конечно, нет, тратят по мелочам. Хотели занять у родителей – не вышло.
– Мам, давай, я ему займу, я же два года могу не трогать свои деньги. И после курсов – они мне нужны не сразу, будет отдавать рублей по сто в месяц.
Брат был счастлив. Господи, сколько счастливых людей было вокруг меня в эту неделю!
– Но смотри, когда я кончу курсы, ты каждый месяц будешь отдавать мне по сто рублей. У меня никаких денег не будет, никто меня не ждёт с публикациями и гонорарами на блюдечке с голубой каёмочкой.
– Какой может быть разговор!
7. Дожить до каникул
В Москву я везла, в основном, неоконченные рукописи, целый чемодан. Своя комната, это сколько можно всего написать!
Мне сказал один пожилой поэт в Коктебеле, когда я просила настольную лампу в комнату в дальнем флигеле:
– Светлана, сюда едут не за этим.
Я ехала «за этим» и туда, и в Москву.
Странно, не было никаких предчувствий, на этот раз моя интуиция обманула меня, молчало моё чуткое шестое чувство. Наверно, я была слишком счастлива. И никак не могла понять, что говорит Нина Аверьяновна, как это меня не зачислили?
– Света, мы очень хотели, поверь. Но приехал секретарь союза писателей той республики, откуда у нас второй кандидат, и устроил скандал в ректорате:
– Почему зачисляете какую-то девчонку, а мой парень остаётся за бортом?!
Его и зачислили.
– Как же… Я ведь выписалась и снялась с учёта! – сказала я, будто это было самое главное.
Маме решила не сообщать. И никому в Ростове, хотя, конечно, на зимних каникулах Толя Гриценко, наш ростовский поэт, мой сверстник, который учился здесь на законных основаниях, рассказал бы всё и всем.
Но я не думала об этом, надо было думать, как дожить до этих каникул. На декабрь месяц у меня были деньги за квартиру, больше ни на что. Я поехала в Бюро пропаганды.
– Вы поэтесса? У нас этих поэтесс… И поэтов тоже. Вы ведь на ВЛК? Стипендии не хватает?
– У меня нет стипендии, я – кандидатом. И общежития тоже нет, снимаю квартиру.
– Там есть телефон? Хоть это хорошо.
– Знаете, я в Ростове много выступала от Бюро пропаганды.
– Ростов это Ростов, а Москва это Москва. Будем иметь вас в виду.
Сколько лет потом, после ВЛК, Бюро пропаганды буквально держало меня на плаву! Но когда это ещё будет…
Все окружающие знали, что меня не зачислили, обещали, но не получилось. Парень, которого я помнила только в лицо – может, по Переделкино, взял меня за рукав в ЦДЛе:
– Говорят, ты совсем без денег?
– Правда. Совсем.
– Приходи после занятий ко мне в журнал, будешь отвечать на письма. Сможешь?
– Конечно! Спасибо, приду завтра же. Какой адрес?
Он дал мне две рукописи. Ту, что потоньше, начала читать прямо в метро. Господи, оказывается, я понятия не имела, что такое настоящая графомания!
Я очень разозлилась. Размазала по стенке сам сюжет, посмеялась над нелепыми диалогами, посоветовала переписать от руки несколько рассказов, скажем, Чехова, или Фолкнера, или Гоголя – на выбор.
Это потом, наученная горьким опытом, прежде, чем открывать чью-то рукопись, я спрашивала:
– А вы сможете выдержать то, что я скажу? Я ведь без анестезии.
Выдерживали не все.
Вторая рукопись меня порадовала. Были какие-то огрехи в стиле и композиции, но она была живая! Я посидела над ней два вечера допоздна, и отнесла в журнал.
Редактор читал коротенький отзыв, и на лице у него было полное недоумение. Посмотрел на меня внимательно, и взялся за второй. Теперь на его лице была досада, и чем дальше он читал, тем она проступала отчётливей.
– Светлана, эта работа не для тебя. Сколько раз ты прочла рукописи?
– Рассказы – один, с ними было всё ясно. А повесть интересная, знаешь. Я её поправила немного…
– Кто тебя просил! Мы не собираемся её печатать. И отзыв твой отправить я не могу. С таким отзывом её не только надо печатать немедленно, но и Государственную премию давать. И автору рассказов – не могу отправить твой отзыв. Да я бы умер от стыда, если бы мне такой прислали. Не понимаю, почему ты так рассердилась! Ну не дал ему Бог таланта, тебе дал, а ему – нет. Он не виноват.
– Но, может, Бог ему дал талант в чём-то другом, а он бьется лбом о чужую стену.
– Это не наше с тобой дело. Надо было пять строчек написать – не подходит материал для журнала, и всё! Прости, Светлана, эта работа не для тебя.
Перевод на тридцать рублей пришёл, когда я крутила в руках последний пятачок. Хотелось купить булочку, но тогда у меня не было бы денег на метро. Но Господь всегда помогал мне в самые критические минуты!
Я побежала на почту, улыбка не сходила с моего лица. Тридцать рублей, растяну их до каникул!
– Знаете, я не могу выдать вам деньги, – сказала женщина в окошке, – у вас же совершенно никакой прописки!
Отчаянью моему не было предела. Я села за стол и расплакалась. Всё рушится, в прекрасной моей-чужой квартире нет ни кусочка хлеба. И пятачок на метро – только на завтра.
Женщины выбежали из-за стойки. Господи, сколько добрых людей всегда оказывается рядом!
– Девочка, да не плачь ты, расскажи толком!
– Понимаете, меня приняли кандидатом на Высшие литературные курсы, это Литературный институт. Ну, без общежития, без стипендии… А тут сказали – зачисляем, представляете? Поедешь домой на праздники – выписывайся, с учёта снимайся. Я и выписалась, а зачислили другого. Это гонорар из журнала за рецензию.
Деньги мне выдали по старой прописке. Журнал, оказывается, отправил и оплатил мой сердитый отзыв.
8. Зачислили!
Кончался ноябрь. Никого не волновало, как и на что я живу. Я и не жаловалась – знала, на что иду. Но я не платила партийные взносы, мне просто некуда было их платить! При моих доходах они были бы копеечные, но факт есть факт. В институте меня не ставили на учёт, в Союзе писателей тем более.
Сижу в парткоме напротив добрейшего секретаря, нашего преподавателя философии.
– Понимаю, вы не виноваты. Мы очень хотели зачислить вас, но не всё от нас зависело. Пойдите в Союз, пусть решают, где вам стоять на учёте.
Бессменная секретарша в приёмной Союза слушала меня, не перебивая. По её лицу трудно было определить, сочувствует она мне или осуждает за непростительное легкомыслие.
– Михаил Луконин сегодня первый день на работе после болезни. Посидите, я с ним поговорю.
– Спасибо!
Сижу в низком кресле у него в кабинете, руки на коленках. В конце концов, мне-то всё равно, куда платить взносы.
– Так. Деньги у тебя есть?
