Тридцать первого числа я всё же поехала к Люсе в Обнинск прощаться с 1976-м годом и встречать 1977-ой!

Кирпичный четырёхэтажный дом послевоенной постройки, огромная квартира, три комнаты, большая кухня и ванная.

Говорят, если человек однажды строил дом, всю оставшуюся жизнь он будет разбираться в стройматериалах, различать сорта досок, вагонки, марки цемента, и т. д.

Наверно, человек, для которого своя квартира – недостижимая мечта на долгие годы, будет радоваться хорошим квартирам друзей и знакомых, заглядывать во все комнаты и углы, говорить:

– Ой, какая у тебя плитка в ванной! И стойка в кухне, так удобно!

– Света, иди к столу, наконец!

За столом шумно и весело. Компания, тесно спаянная общей работой, совместными походами, общими праздниками.

Я здесь просто Люсина одноклассница, ну и что – нас таких было сорок девчонок! Это потом они меня примут, сначала одну, потом с мужем, потом снова одну…

И я их приму – всем сердцем.

О том, что сегодня премьера моей песни, знает одна Люся. Мало ли что, вдруг снимут в последнюю минуту!

Ведь на следующем Голубом огоньке сняли дуэт Вали Толкуновой и Вахтанга Кикабидзе с песней «Деревья качаются». Кто-то из начальства решил – нечего показывать роман белой женщины и кавказца. Такой был прекрасный дуэт!

Но вот, наконец, знакомое вступление, застолье стихает – Голубой огонёк, это серьёзно, и не вяжется с тихоней, которая весь вечер молчит и улыбается.

Песня грустная, но у меня в каждом, самом грустном и горьком стихотворении есть надежда!

Песня и кончается надеждой! Я такая счастливая – первая моя песня на телевиденье!

Но одна ложка дёгтя в этой бочке мёда всё же, была. Полная женщина через стол от меня заявляет:

– Зачем нам такие грустные песни в праздник!

Я и сейчас иногда слышу, особенно от молодых женщин:

– Не грузите нас!

Вот это, действительно, грустно…

А с женщиной этой связана ещё одна история. Со временем она признала во мне, во всяком случае, человека пишущего. И Люся несколько раз просила меня:

– Поговори с ней, она собирается выйти на пенсию и писать романы.

Я решила, что «Роман» Миченера, которым я болела тогда, объяснит ей ситуацию гораздо лучше.

Там всё – как пишут романы разные писатели, именно разные. Как их редактируют годами настоящие редактора. Как издательство из хорошего романа делает бестселлер.

Но сначала, если автор новичок, у него самые минимальные шансы, что его заметят и захотят с ним работать. Пусть она взвесит, способна ли на такой труд, и риск, и нужно ли ей это на самом деле.

Она решила, что не нужно. Одной потенциальной романисткой стало меньше в нашей стране

Пан директор не приехал ни через несколько дней, ни потом. Я не находила себе места. А тут ещё мне приснился сон…

Странно, я-то думала, что давно разлюбила его, я-то думала!

На улице – дождь. Собственно, дождь – не то слово, потоп на улице. Светло, и вода бежит потоками. На нём и на мне все мокрое, но какое это имеет значение!

Мы идем быстро, не знаем куда, он обнимает меня за плечи, а я всё пытаюсь сказать, всё начинаю:

– Знаешь, когда я была девчонкой…

Он обнимает меня крепче, и я теряю дыхание и нить мысли. А потом снова пытаюсь сказать:

– Ты знаешь, когда я ещё была маленькой…

Мне так важно сказать это, мне очень важно, чтобы он знал, что я думала и чувствовала тогда, это всё связано, те далекие годы и наш сегодняшний день!

Но он вдруг останавливается и целует меня долго-долго, и я думаю – Господи, ничего не надо больше, теперь можно и умереть, теперь и умереть не страшно.

И вот мы стоим во сне посреди моего двора в Моем городе, и идти нам дальше некуда, потому что это уже не мой двор и не мой дом, и ставни закрыты.

Я говорю:

– Пойдем к реке! – и он снова берет меня за плечи.

Он всю дорогу молчит, но какое это имеет значение! А я снова и снова пытаюсь сказать очень важное для меня:

– Ты знаешь, когда я была девчонкой…

Я слишком быстро поворачиваю на углу, его рука теряет мое плечо, и это опять сбивает меня. Но он сразу обнимает меня снова, и я продолжаю:

– Когда я…

На мне закатанные джинсы, и ноги до колен голые и мокрые, я наклоняюсь, закатываю штанину повыше, и руки мокрые, и волосы, и тонкая рубашка прилипла к телу, и мы идем с тобой, неизвестно куда.

– Знаешь, вот когда я ещё была девчонкой, если бы мне сказали, если бы мне кто-нибудь сказал, что я не буду счастливой, я бы просто рассмеялась ему в лицо, я бы просто рассмеялась в лицо этому человеку!

Это был последний толчок, знаковый. Я села за стол. Слава Богу, у меня своя комната в кои-то веки, письменный стол с лампой. Я пишу прозу. Хотя какая это проза – текст, притча о любви. Я пишу её долгими тихими вечерами, у нас на этаже так спокойно.

Пишу и пишу про свою счастливую- несчастливую любовь. Выхожу на кухню, зарёванная.

– Светочка, что случилось? Кто тебя обидел? Да мы ему голову оторвём! – Обнимает меня соседка.

– Никто не обижал. Это я прозу пишу.

До каникул времени было в обрез.

Поэму я одолела, с правкой, пересылкой вариантов на Украину и обратно, и она её авторизовала, наконец, и большую часть стихов.

Несу Николаю Николаевичу очередную порцию переводов, а за его столом – другой человек.

– Здравствуйте. А где Николай Николаевич?

– Он умер.

– Как? Что вы такое говорите? Когда, от чего?

– Уже похоронить успели. От старости, ему же было за девяносто, чему тут удивляться. Теперь здесь я. Вы по какому вопросу?

– Извините, это так неожиданно…

– Ну почему – неожиданно! Вы-то зачем пришли?

– Я перевожу книгу стихов Ганы Светличной. Принесла ещё переводы, авторизованные.

– Светличная, Светличная… Вот она! Это сколько же вы успели перевести! И всё авторизовано? Хорошо. Она по плану на второй квартал. Давайте переводы, положим в папку. Много ещё осталось?

– Да нет, кончу на каникулах.

– Вы ведь на ВЛК? Жду вас после каникул.

Все каникулы сижу в кресле у стены, где когда-то царили тигры на белом кафеле. Это единственное тёплое место в квартире. Мама уходит к внукам на целый день и возвращается без сил.