– Аккумулятор, – вставил Павлик. – Или, ещё лучше, генератор.

– Фу, как ты всё опошляешь.

– Ты лучше взгляни, какая красота под крылом! – Павлик отстранился, великодушно предоставляя Глебу возможность выглянуть в иллюминатор.

– Благодарствую. Я и так прекрасно представляю, как выглядит снежная равнина.

– Это Байкал, а не равнина.

– Всё равно снежный. Лучше бы ты разглядел ту девушку, в троллейбусе. Интересно, как её могут звать. Светлана. Или Наташа… А может, Виолетта…

– Жорета, – буркнул Павлик.

– Жорета? Такого имени нет.

– А ты что, все имена мира знаешь?

– Один – ноль, – поднял руки Глеб, отмечая, что режим работы двигателя изменился. – Там берег ещё не виден? – спросил он.

– Подлетаем, – подтвердил Павлик, откидываясь в кресле и позволяя солнечному зайчику прилечь на пиджак Глеба.

– Вот и славно. – Глеб развернул припасённую «Взлётную». Не удержавшись, признался: – Хорошо, когда лететь недалеко, только взлетели – вот уже садимся, слава Богу.

– А я люблю летать, – вздохнул Павлик. – Смотришь вниз: города, посёлки, тайга… Дороги – как ниточки. Всё само по себе. А там такие же, как мы…

– Ты чего, Паша? – Глеб заинтересованно взглянул на друга. – Неужели лириком становишься?

Самолёт ощутимо тряхнуло, моторы взвыли, и он забыл заготовленную колкость, вцепился в поручни, с трудом сдерживая подступившую тошноту, и, увидев в иллюминаторе несущийся на них город, вовремя сдержал крик, потому что в следующее мгновение самолёт выпрямился и стал опускаться. И Глеб вместе с большинством пассажиров привстал, теперь уже безбоязненно поглядывая в иллюминатор на мелькающие мимо постройки аэродрома, избавляясь от напряжения, желая как можно скорее что-либо делать, двигаться.

– Куда ты всё время спешишь? – недовольно произнёс Павлик. – Ещё полчаса выруливать будем.

– Похоже, ты на свадьбу совсем не торопишься, – отпарировал Глеб. – А если на электричку не успеем?

– Успеем, – твёрдо пообещал Павлик.

На электричку, на которой до деревни Павлика пилить ещё час с лишком, они, конечно, успели, Павлик всегда всё делал с временным резервом. Доехали без особого комфорта – первую половину пути пришлось курить в тамбуре – похоже, весь город жаждал на выходные разбежаться по деревням, но закончились близкие дачные посёлки, и можно было и покайфовать, созерцая однообразный пейзаж сквозь закопчёные окна. И даже удобно развалиться на жёсткой скамейке в полупустом вагоне.

Их не встречали, хотя Глебу было бы приятно, если, допустим, подружка невесты ждала бы на мокром от весенних луж маленьком перрончике и, вскинув выражающие будущую страсть руки, припала к его груди. Но на перронной скамейке сидела лишь парочка, явно после бурной ночи, пытаясь вписаться в этот мир. И Глеб с завистью задержал на них взгляд, хотя даже издали девушка была явно неказиста и тёмные взлохмаченные волосы даже отдалённо не напоминали золотые пряди той, из троллейбуса…

– Осторожно, – вовремя подхватил его под руку Павлик, а то загремел бы Глеб с перрона в весеннюю лужу. – Слушай, женился бы ты, что ли? Всем было бы лучше.

– Кому это всем? – уточнил Глеб, отстраняясь и выбирая оптимальный путь среди дорожных колдобин, заполненных водой.

– Тебе, Насте и всем твоим родным и близким.

– И прежде всего тебе, – уточнил Глеб. – Слушай, Паш, почему женатики или вот как ты, зависимые, всегда покушаются на свободу холостяков? От зависти?

– Это ты завидуешь влюблённым, – парировал Павлик. – Вон, заглядываешься, чуть ногу не сломал.

– Да, засмотрелся. Я радуюсь чужому счастью. Искренне.

Глеб расстегнул алеутку – здесь, у подножия совсем близких горных отрогов, было ощутимо теплее, – и, не щадя ботинок, зашлёпал по мелким лужам, жалея, что больше на дороге никого нет и не с кем поделиться чувством любви ко всему, что есть в этом мире. Павлика он в расчёт не брал: за многие годы сожительства он понял, что флегматики хороши только в качестве громоотвода, но ни в коем случае не трута. Вот и сейчас тот не преминул удивиться неразумному поведению Глеба.

– Ноги промочишь.

– Весна, Паша, весна.

– Всё равно, – буркнул тот, и Глеб передумал развивать тему.

Родная деревня Павлика – одна улица, притулившаяся у склона сопки и несколько ответвлений-проулков от неё. В тот давний приезд Глеб поднимался на склон сопки. Рассматривая деревню сверху, отметил, что больше ей и не было возможности растягиваться: с одной стороны она упиралась в реку, которая, гремя по каменным валунам, неслась из ущелья, с другой – в пустынную долину, по которой пролегала железная дорога. А за долиной и безлесой возвышенностью был город, откуда они приехали. Увидеть его можно было только с самой высокой из вершин, что вздымались над деревней. Но дорогу туда перекрывал шлагбаум.

Они шли со станции в деревню, и Глеб спросил:

– Паш, а ты поднимался туда, на самый верх? Чтобы город увидеть.

– Там – воинская часть, – отозвался Павлик, обходя лужу.

– Так что, она там всё время?

– Всё время.

– И вы пацанами не лазили? По-пластунски, ночью. Я представляю… – Глеб остановился, крутанулся на месте: – Сердце колотится, каждый шорох пугает, всякие чудища, звери… Слушай, это же на всю жизнь память.

– Ага, память… Был у нас герой. Его увезли куда-то, и батьку следом.

– Что значит увезли?

– За шлагбаумом поймали и увезли. Это ж секретный обьект.

– А, ну да…

Глеб задумался.

Настроение упало.

Мужчин в погонах любой раскраски он почему-то не любил, хотя сам окончил военную кафедру и уже почти год значился лейтенантом запаса. Впрочем, трепаться-то особо времени и не осталось: они уже шли по деревне. Через пару добротных домов Павлик по-хозяйски толкнул полураскрытые ворота, и они вошли во двор, по которому сновали женщины в цветастых, не по сезону открытых платьях. На вошедших они не обратили внимания, и Глеб понял, что его фантазии слишком далеки от реальности. Уже ничего не ожидая, степенно поднялся на крыльцо следом за Павликом и тут только сообразил, что у него нет свадебного подарка.

– Погоди. – Он придержал того за рукав. – Слушай, я действительно болван, надо было хотя бы цветов…

Павлик недоуменно смотрел на него, он уже был то ли в прошлом, то ли в будущем, и неожиданно отреагировал:

– Цветы?.. Не знаю наверняка, но должны быть. Вон на том склоне, – махнул в сторону сопки, сразу за улицей, одновременно избавляясь от пальцев Глеба, и исчез за дверью, где тотчас стало шумно и многоголосо.

И Глеб не стал медлить, через мгновение уже карабкался по скользкой прошлогодней траве, желая одного: чтобы его не хватились как можно дольше и чтобы цветы действительно были. Хоть какие.

… Это были подснежники. Только-только проклюнувшиеся. С нежным пушком и неуловимым запахом. И было их всего несколько штук. Глеб опять вспомнил девушку из троллейбуса и подумал, что она обязательно оценила бы этот жест…

Но оказалось, что сестра Павлика тоже способна понимать такие поступки. И не только она. Он видел, с каким вниманием оглядели его деревенские молодки, когда он протягивал букетик вышедшей навстречу невесте.

– А вот это и есть сюрприз, – перекрыл поднявшийся гам голос Павлика. – Для тех, кто не знает – это мой друг Глеб.

– Знаем, знаем, – вышел вперёд Фёдор Никитич, отец Павлика, отодвигая невесту, которую Глебу так и не удалось разглядеть. – Дайте гостю освоиться.

И с разных сторон к нему потянулись горячие руки: алеутка, вспорхнув крылом, куда-то исчезла, следом – пиджак, а впереди, раздвигая длинный ряд стульев и не выпуская его руку, двигался Фёдор Никитич. Наконец, повинуясь его руке, Глеб опустился за стол. И тут же рядом плюхнулось нечто огромное, пышущее жаром, отчего он инстинктивно прильнул к жилистому отцу Павла.

– Молодец, что приехал. – Не умолкал тот. – А я Павлу, мол, пусть уважит друг…

Фёдор Никитич говорил и наливал в гранёные рюмки себе, Глебу, его пышнотелой соседке, мужику с седой гривой и парой выбитых передних зубов напротив и миловидной девушке наискосок. И по тому, как все в ожидании замолчали, Глеб понял, что он попал уже в разгар события, и осталось только наконец-то разглядеть невесту и жениха, которого пока закрывал отец Павлика.