– Ладно, хорошо, но пока вы ходили стрел да жен искать, я еще кое-что придумал, что и вам будет любо, и мне хорошо, если недурно выполнить. Скажите ж наперед, любы ли жены вам и где вам их Бог послал?

Царевич Мартын хвалил свою невесту до устали, а царевич Мирон вдвое того, только царевич Иван стоит, повесив голову, и ни слова от горя не вымолвит.

Тафута видит, что он что-то прикручинился, спрашивает:

– Что же ты, дитя мое милое, Иван-царевич, ничего не скажешь про невесту свою, или неладна пришлась?.. Глупа, что ль, или нема она, или есть у ней какая уродливость?

– Нет, батюшка-родитель, – отвечал царевич Иван, – смышленостью-то она-таки себе на уме, да и речиста так, что уж успела мне порассказать целую прехитрую историю… А лицом, то есть головой-то да туловищем, не так удалась. Да уж дозволь мне ее пока взаперти держать, не то меня же подымут на смех, а тут моей вины нет никакой.

Подумал-подумал царь Тафута, что такая за оказия!

– Да ну, – говорит, – я прежде ваших жен и смотреть не хочу, а пусть они мне покажут свою девичью смышленость на деле. Пусть сработают каждая, что я закажу: по их рукоделью я и рассужу, которая жена выйдет умней, и какой муж по ней, и чего можно после от них ожидать, на что надеяться.

– Изволь, батюшка, – сказали в один голос царевичи Мартын и Мирон, – изволь, наши жены не ударят лицом в грязь, всякое рукоделье им дело плевое! Изволь приказать, что им начать?

– Да вот, благословясь, на первый раз пусть они, – молвил царь Тафута, – пусть они выткут мне по ковру узорчатому, да не дальше, как завтра к вечеру; чтоб работали без лени, без устали, пусть сделают!

– Изволь, изволь! – заговорили опять два старших царевича, – неважность ковер, хоть будь он разузорчатый… Изволь, родитель-батюшка, наши жены выткут, как пить дадут!

– Ну, – примолвил Тафута-царь, – смотрите, не больно ли ваши жены самонадеяны, так и вы, смотрите, не оплошайте с ними; не хвалитесь, ехавши на рать, а хвалитесь, ехавши с рати уже; похвала молодцу пагуба!.. Расскажу я вам побаску на то, хоть не мудрую, а бывалую.

В каком-то большом городе, где было народу всякого тьма-тьмущая, умных непочатый край, а дураками хоть пруд пруди, жил-был мужичок Михей, малый не совсем глупый, да-таки и не умней людей. Промышлял он рукодельем, своей смышленой работою: умел он кол обтесать, доску обстрогать, так и взяли его к себе плотники работать заодно, строить палаты брусяные, избы деревянные. Михей, как я вам сказал, только тесать да строгать умел, больше не спрашивай, а думалось ему самому, что он в плотничном деле смышленей и мастера. Бывало только и речей от него: «Я это, коли захочу, лучше сделаю!» С такой-то манерой, он, бывши плохим плотником, в столяры задумал идти, а там его взашей, как увидели, что он и строгать не больно горазд, а еще лезет другим во всем указывать. Потом наш Михей в кузнецы пошел, то есть не то чтобы какое изделие выковывать, а только молотом стучать по наковальне, подготовлять железо для других, сделать что-нибудь из него хитрое; и тут, увидевши, что опытный коваль из куска железа либо подкову скует, либо полосу зараз вытянет, опять-таки начал хвастаться: «Если я-де захочу, то лучше сделаю!» Да с этим умыслом в слесаря пошел: «Вот-де невидаль, железо ковать!.. Я и пружины могу делать диковинные!..» Ан и тут неудача: по первому приему заметили слесаря, что ему не по нутру их работа мудреная, и выгнали вон.

Так за сколько ремесел ни принимался Михей, все ему не удавалось по его хвастливости, все дело шло врозь, хоть брось, за то что он, ничему не учась порядком, хотел все умнее других быть. И ославился так Михей, что нельзя было и в городе жить, а пришлось в деревню отправиться.

Пришел в деревню домой к жене; живши в городе, городскому ремеслу не научился, а деревенской работе разучился; не смог ни жать, ни пахать, ни сена косить, ни овина сушить, а ведь надобно ж чем-нибудь и в деревне жить!..

Выдумал наш Михей лапти плесть, ну дело бы и по нем, хоть не больно доходное, да сумел бы-таки шилом ковырять, так нет, таков уж, видно, уродился Михей, и тут ему нельзя без затей: выдумал плесть лапти узорчатые, когда и простые-то хуже других сделать мог! Не задаются ему лапти нововыдуманные, затеял плесть, а не совладает концов свесть. И стали над ним зубоскалить-подсмеиваться те, кто в этом деле больше его смышлен был.

«Ладно же, – думает Михей, – погодите, удивлю я вас, такую штуку выкину, что ахнете!.. Эко дело лапти, да я и сапоги смогу сшить с оторочкою!»

Так и сделал: поехал в город и, глядите, привез оттуда вывеску от грамотного мастера, с таковым подписанием: «Городской, сапожных дел мастер Егор Фомин из немцев, чинит сапоги и шьет новые и смазные, и козловые», и сапог тут же краской черной намалеван был. Приехал Михей, прибил вывеску над избой своей. Сидит да в окошко поглядывает, как его деревенские соседи на вывеску дивуются и смотрят, разинув рот, на черный сапог намалеванный. «Что, – думает он, – удивил я вас небось своею смышленостью?.. Поди-ка другой кто из вас, умей такой сапог сострочить, как этот, что стоит на вывеске? А мне и еще мудренее давай, так сделаю!»

День, два, три, неделю люди подивились, да и перестали смотреть; а Михей все только у окна сидит, а ничего не делает.

– Что же ты, – жена спрашивает, – вывеску повесил, а работы нет, чего же дела не делаешь?

– А на кого ж я буду делать? – закричал Михей. – Видишь, никто не заказывает!.. Не без мерки же шить, чтобы товар с рук не шел!

Случись остановиться на ночлег в этой деревне барину, и на ту пору сапог лопнул у него на ноге, а других, видно, он не захватил с собой, и переживает барин: как-де я так покажусь в городе?.. Только увидел он вывеску нашего Михея-рукодельника, очень обрадовался, посылает к нему своего служителя: «Пойди, – говорит, – я прочел на вывеске, что здесь городской сапожник живет; если он и плох, а все ж таки авось сможет как-нибудь сапог починить, исправить; все мне явиться в городе будет меньше стыда!»

Служитель, исполняя приказание, взял и понес к Михею сапог барина.

Приходит к окну, под вывеску.

– Эй, тетка, где тут городской сапожник живет?

– Это я и есть! – отвечает Михей, – али мерку снимать?

– Нет, вот барину сапог починить надобно; сумеешь ли?

– Вот невидаль – починить, – говорит Михей, – да мы бывало в день по две дюжины боярских сапог делывали! Покажи-ка, что там с вашим случилось?

– Погляди: дырка небольшая, лопнул вишь.

Взял Михей, глядит, точно дырка небольшая.

– Хм! хм! лопнул; а отчего ж он лопнул?

– Кто его знает, видно, товар хил.

– То-то и есть, видно, мастер-то был ни то ни сё, ни сапожник, ни лапотник.

Смотрел-смотрел Михей на сапог, позорил-позорил мастера, что шил его, и спрашивает, важно подбоченившись:

– А что вам теперь, как зачинить? что положить?.. нащечку или нащечурочик?

– Да что там нужно, – отвечал слуга, – я не знаю, как повашему.

– Так и ладно; оставь сапог, приходи завтра, я как нужно все сделаю!

– Смотри ж, завтра чем свет я приду, чтобы готов был; барин ждать не станет, рано утром отправится.

– Хорошо-хорошо, не заждешься, не бойся, к утру и целые могу сделать, не только с дыркой управиться.

Ушел служитель, а Михей принялся за сапог… С виду дело неважное: кажись, взял лоскут кожи, обрезал кругом, наложил на дырку, да и притачал как надобно!.. А все ж это дело только мастера боится, а неумелого, что несмелого, самого при этом страх возьмет!

Так и наш Михей ломал-ломал голову… Кажись, само по себе дело пустое – сапог, а никак не придумаешь, как дыру зашить!