Являюсь утром второго в школу, и сил просто нет никаких! Мысли разбегаются, словно тараканы от солнечного света. Вы понимаете меня?! Каникулы только-только отгулял, день рождения вчера отпраздновал, настроение почти летнее, а тут – бац! – четвёртая четверть! Нужда и неволя! Невыносимо… Подхожу к кабинету русского и литературы, натыкаюсь на Семёнова с Горецким.

– Именинник! – сообщают они мне глупо торжественно и загадочно. – Взрослый совсем уже.

– Я знаю, – усмехаюсь горько, затем спохватываюсь: – А вы на что намекаете?

– Поздно намекать, – смеются. – Ты женился, Савицкий? Так и говори, не виляй.

– Что за коллективный дебилизм?! Пойдите выспитесь или запишитесь на приём к врачу…

– К венерологу? Мы к нему всегда успеем, – не унимаются товарищи. – Зайди в класс, глянь, там новенькая пришла. Ничего себе, клёвая, в норме. Ты только прикинь её фамилию!

– Я сейчас всё брошу и начну прикидывать её фамилию!.. Ну что? Что за фамилия? – всё больше раздражаюсь и кипячусь я. – Троцкая?! Джонсон?!

– Сам ты Джонсон! – ржут. – Савицкая! Понял?!

– Савицкая. Большое дело, – оторопело рассуждаю я вслух. – Я сам Савицкий, и – ничего. Не жалуюсь… Долбозвоны вы оба, видно за километр невооружённым взглядом. Всё, закончили театр…

Легонько отстраняю обоих и вхожу в класс. Вхожу и вижу Новенькую: светлые волнистые волосы, округлые глаза, длинные прямые ресницы, нос с горбинкой, подвижное улыбчивое лицо. Деревянно подхожу к ней и как дурак спрашиваю:

– Мы с тобой случайно не родственники?

– Не-ет, – тянет она удивлённо.

– Слава богу! – отвечаю.

Поворачиваюсь и, поражённый внезапным приступом собственного идиотизма, иду на своё место.

Почему я это вдруг вспомнил?

У Савицкой чувство, любовь – это продукты каких-то сложных и целенаправленных логических умозаключений.

Ой, что-то такое я сейчас написала и сама испугалась. Хочется выражаться проще, но получается не всегда.

Так вот, Савицкая свою «влюбовь» вычисляет. Она воспитывает её в себе, развивает, ухаживает за ней, как за редиской на грядке. А проще поступить иначе. Нужно глубоко вздохнуть, выглянуть в окно, что-нибудь там увидеть и этим восхититься, очароваться, одухотвориться. Неважно чем: свежестью листвы, умытостью улиц, холодной синевой неба. Потом выйти на волю, оглядеться вокруг и сейчас же ощутить на себе взгляд незнакомого молодого человека с серьёзным лицом и смеющимися глазами. Ощутив этот взгляд, немедленно позволить молодому человеку в себя влюбиться. Или не так: влюбить его в себя своей вдохновенной сиюминутной неотразимостью. Возможно, я всё упрощаю, вот только собственный жизненный опыт – очень упрямая и убедительная вещь…

Песок быстро остывал и приятно холодил пятки. Засыпающее море размеренно вздыхало и тихо пошлёпывало в близком полумраке у опор прогулочного пирса. Гигантская сороконожка удобно вытянулась как раз в направлении уходящего на покой солнца. Вечернее сияние над морем для заядлого пляжника – картина привычная, но всё равно завораживающая, особенно в такие ясные и прозрачные дни, каким был этот. Я поразмыслила и решила случая не упускать, вышла на тёплые, шершавые доски настила и двинулась в открытое море, словно стараясь поближе подойти к закату, чтобы получше его разглядеть. Созерцающих на пирсе было совсем немного. На самом же его краешке сидел странный зритель: загорелый, широкоплечий пляжник в шортах и шляпе с загнутыми полями. Он вглядывался в краски заката отчего-то очень уж напряжённо, заинтригованно, что ли, будто смотрел интересную передачу по невидимому телевизору марки «Горизонт». Будто бы там вдали, у края неба, играли в футбол, судья назначил штрафной, и вот именно в тот момент нервная защита суетливо выстраивала стенку у своих ворот.

– Что-нибудь новенькое покажут сегодня? – пошутила я, усаживаясь неподалёку.

– Должны, я думаю, – сосредоточенно отозвался пляжник.

– Неужели зависнет и не сядет? – глупо вырвалось у меня.

– Вряд ли зависнет, – успокоил собеседник. – Но зелёный луч должны показать обязательно.

– Какой-какой? – удивилась я.

– Зелёный, – он оставался невозмутим.

– А фиолетовый тоже покажут?

– Спорим, – вдруг предложил загорелый.

– На рубль, – отпарировала я.

– Вот рубль, – он вытащил бумажку из кармана шорт, слегка похрустел ею, – Если покажут, мм, фиолетовый, или совсем никакого не будет, он – ваш. Если таки сверкнёт зелёный луч – я вас провожаю до дому, – мой собеседник покруче надвинул шляпу на лоб и скользнул лёгким, весёлым взглядом по моим ужасающе рыжим в лучах горящего заката волосам.

– Эх, на трёшку нужно было поспорить, – вслух пожалела я, усаживаясь поудобнее и приготовляясь к действу.

Волнистые прозрачные струи побежали по нижнему краю меркнущего диска. Небо у горизонта подёрнулось свинцовой дымкой. Ночь дохнула в самый затылок и нетерпеливо замерла в ожидании своего часа. Вот уже последний сверкающий кусочек начал быстро уменьшаться и угасать, превращаясь в едва заметный, светящийся уголёк. Но вдруг, напоследок, перед тем как исчезнуть совсем, уголёк игриво и радостно вспыхнул лучистым изумрудным светом, торжественно и хитро подмигнул мне и растаял в холодной дали горизонта…

Телефон звонит. Кто там ещё?.. Да иду я! Растрезвонились!

– Алло, Петухова.

– Слушаю тебя, Савицкая.

– Ты обиделась?

– Нет, что ты! Не очень.

– И я тоже не очень. Забыли тогда?

– Забыли.

– Я вот о чём. Вспомнила ещё одну его выходку.

– Ох, надо же! Ну-ну…

– Он заявил мне однажды, что рад, просто счастлив, что мы с ним не родственники! Ну, не хам ли он после этого?!

– Сморозил, с кем не бывает… Только, знаешь, что это могло значить на самом деле?

– Сгораю от нетерпения и негодования.

– Если ты ему не родственница, значит, нет никакого табу и в тебя можно влюбляться!

– Ха-ха-ха…

– Что «ха-ха-ха»?

– …Мне нужно подумать.

– Прекрасно. Думай сколько влезет, ретушируй мысленный портрет. Я пошла учить геометрию. Завтра контрольная.

– Значит, дружба опять?

– Дружба, мир, счастье.

Завтра контрольная по геометрии. Если квадрат гипотенузы не равен сумме квадратов катетов, то нужно в первую очередь разбираться с гипотенузой. Она женщина, и от неё можно ожидать любых капризов.

Вот почему я вспомнил! Сегодня на уроке литературы Она призналась в любви Метелину. Приспичило ей примерно на двадцатой минуте урока. Одурела, что ли, от сновидений Обломова или по другой какой причине призналась – неизвестно, только Метелин, кажется, тихо ужаснулся такому признанию, будто не записку получил, а повестку из военкомата. Немедленно начал меня тормошить и советоваться. Нашёл советчика. Что тут было делать? Я сам слегка тронулся, прочтя такое; поразмыслил и выдал на этот счёт, конечно же, идиотский комментарий: «Это уже выше крыши». Почему «выше крыши»?! Что за лексикон? Почему я всегда говорю глупости, когда Она рядом? Даже сейчас, описывая это событие, я за глаза откровенно грублю Ей и обижаю Её. Нужно прекратить… Метелин, разумеется, тут же мой комментарий записал и, облегчённо вздохнув, ей отослал. Списывальщик.

Нашей жизни не хватает истинных потрясений. Мы, затаив дыхание, замираем, приникаем к крышке парты, когда учительница всего лишь навсего медленно и, как нам кажется, зловеще водит пальцем по журналу, сосредоточенно выискивая жертву: «Калиниченко, Лемешев…» – бормочет литературная наша, Зоя Сергеевна. Классная дежурная муха в такие секунды обалдело носится под потолком, соображая, отчего бы это в целом мире могла вдруг наступить такая глухая и вязкая тишина. «Линникова… отсутствует… Савицкий… ответит попозже… Решетников! Нет, стоп! Решетников отвечал в прошлый раз… Так…» – Зоя Сергеевна выразительно поднимает брови, это значит, что жребий брошен, и сейчас вот-вот должно жутко бабахнуть, выстрелить. «Тышкевич!» Словно стрелой пронзённая Тышкевич поднимается печальная и бледная, как полная луна в тихую ночь. Вы думаете, в этом месте все облегчённо вздыхают? Как же! Тышкевич, скорее всего, внутренне рыдая, отвечать откажется; и измученная высоким процентом неуспеваемости Зоя Сергеевна вновь примется совмещать мушку прицела со строчками в классном журнале. Боже, как мелко мы плаваем! Как постыдно дрейфуем! Нас приводит в ужас любой прямо заданный вопрос, на который мы не знаем ответа. Двойка. Привод родителей в школу. Ежегодный визит к стоматологу. Что ещё?.. Записка с текстом: «Я тебя люблю». Леденящий, прямо-таки парализующий ужас немедленно зарождается в кончиках пальцев и, разливаясь по всему телу, достигает кончика носа. Что с этим «люблю» делать? Куда его девать или, как в случае с Метелиным, куда от него деваться?