Ждём с такими лицами, будто пройдёт несколько лет, прежде чем фитиль догорит или фейерверк взорвётся. Первая пара проявляется себя громко и ярко, и я, и Стас удивляемся, переглядываясь без слов, но с восторгом. Вторая – запаздывает и взрывается низко.

— Ёбаный в рот, — орёт Стас убегая.

— Предатель, — говорю я и подставляю спину.

Опасения были напрасны, хотя обоснованы.

— Ты меня кинул!

— Друг, прости. Своя шкура дороже, — честно отвечает Стас и с пониманием кладёт руку на моё плечо.

— А там могла быть дырка, — взвешенно говорю я, — дорогуша.

Стас вытягивается в лице и убирает руку, будто это не плечо, а подошва.

— Пойду пускать фейерверки с кем-нибудь другим.

— Есть с кем ещё? — спрашиваю и оглядываюсь.

— Любой прохожий подойдёт.

Я начинаю смеяться. Стас тоже. Он не сдерживается, хоть и пытается.

— Ты тоже видел, как мужик убежал? — гогоча спрашиваю я, а на глазах слёзы от смеха.

— Конечно! — в горло кричит Стас, хватаясь за живот. — Хуже твоего перепугался!

— Живее будет!

Как отсмеиваемся, запускаем последний – он хорош. Просто хорош. Не осудить.

Потом ставим коробку, прикапываем в земле и с торжественным поднятием зажигалки поджигаем. Снова отползаем. Фитиль догорает, но коробка молчит.

— Как далеко надо отходить?

— В инструкциях пишут двадцать-тридцать метров.

— А мы как далеко? — я оцениваю расстояние от нас до клумбы.

— Метра два-три.

— Почти справились с нормой.

— Так и скажем скорой.

Опять смеёмся, и коробка грохочет, отправляя по очереди огни. Они взрываются белым и золотым, освещают небо и остатки прошлых залпов. Ветра нет. Дым стоит в небе, еле сползая вниз.

Это стоило ожидания. Я затаиваю дыхание и в какой-то момент хочу спросить у Стаса, знал ли он, что так получится. Даже если знал, хочу, чтобы эта коробка пошла на мой счёт. Но, когда я смотрю на него, то не вижу человека, который смеялся со мной.

Этот человек другой. Он погружён в себя и, смотря на вспышки, видит нечто другое, чем я. Что-то более значимое, чем искры света.

Я не знаю, говорить мне или продолжать молчать. Я не понимаю, как нужно поступать в таких ситуациях.

Стас замечает мой взгляд. Понимает, что происходит, но остаётся в раздумьях. Его голос становится глуше:

— Подумал, — говорит он и поднимает глаза, — что разучился… видеть в облаках картины.

— Ну, — хочу сказать, что это – работа воображения, с ним надо потренироваться и будут картины, но понимаю – не те слова.

Сейчас они не нужны. И погоды не сделают. И точно не выцепят Стаса. Но, что другое сказать, я не знаю.

Почти злюсь на себя за очередной поток «не знаю», но переключаюсь на Стаса, а там и на мысль, что «ну» останется без продолжения. Я закрываю рот и поднимаю голову. Дым тянется линиями в разных направлениях. Они переплетаются и сбивают друг друга, не плетут ровную сеть, а превращаются в клубок.

Коробка замолкает. Ни я, ни Стас не встаём с места. Я не представляю, что делать или говорить. Смотрю на Стаса и опять в клумбу.

Стас, земля. Стас, фиолетовые цветы. Стас и пустая коробка.

— Раньше… — начинает со вздохом, — я думал, будет много денег и будет моё счастье: не буду думать, как быстрее заплатить за квартиру, что могу позволить себе из еды, как много, буду тратить и не буду обращать внимание на то, сколько осталось. А сейчас понимаю, денег никогда не будет достаточно. Суть не только в них. Просто… из головы никак не выходит мысль, что если бы… раньше, — Стас трёт лицо, смотрит вперёд, а глаза сухие, красные, — если бы раньше было немного лучше, то всё было бы хорошо. Если бы… я был послушным ребёнком. Или мои родители были мягче, — он давит на висок и опускает голову. — И знаешь, от этого чувства безнадёжности – что ничего не вернуть, не изменить, уже не исправить, поздно к чертям, я словно схожу с ума. Если бы я был один, то, наверное, повесился, — обрывает Стас. — Кажется, я работаю слишком дохуя.

На момент мне становится стыдно за то, что я рассказываю Стасу о том, как мне хорошо с родителями, что мы можем быть вместе, и я весь такой довольный и радостный тем, что не похож на знакомых.

Комментарий к 24. Четверг-вторник, 20-25.06

Стас – https://a.radikal.ru/a07/1912/6a/28ef21006ec8.png

========== 25. Среда-пятница, 26-28.06 ==========

— Я, — глотаю, — хочу как-нибудь помочь тебе, — тру пальцы, потому что не хочу лезть за сигаретами, — но не знаю как. Я… могу что-нибудь сделать?

Могу не говорить о родителях. Могу не быть задирой и выскочкой. Могу не называть дорогушей.

— Я ведь говорил, — отвечает Стас, — твоего присутствия для меня более чем… достаточно. Я не один. И всё может измениться.

Стас не звучит, не выглядит так, будто всё может измениться. Хочет верить, но не может.

— Если бы я знал, как мне помочь, может быть, я бы и сказал. Но я не хочу втягивать тебя, понимаешь? Это… ну, то ещё дерьмо. Зачем оно тебе? К тому же, у тебя свои проблемы, да? Но о них ты не скажешь. Почему? — Стас, ломано улыбаясь, смотрит на меня. — Думаешь, что справишься один? Пока… я тоже так думаю. Думаю, что мне это по силам. Да, сложно. Да, хоть помирай. Да… всё бывает невыносимо, но… я пытаюсь. — Стас переплетает пальцы и опять смотрит в сторону клумбы. — Разве этого недостаточно?

«Не знаю».

— Бесит ещё, когда, вроде, стараешься, из последних сил вырываешься, а результата нет. Я его не чувствую, даже если он есть. Как… так получается?

«Не знаю».

— Но мне хватает того, что ты рядом. Что мы можем так… быть вместе, что ли. Кататься, смеяться. Пускать фейерверки. Может, и кажется, что это ничего не значит, но, думаю, что благодаря этому я могу жить. Могу спокойно дожить до следующего дня, потому что у меня выходной. Потому что я могу… разговаривать с настоящим человеком, а не с собой или… торчком, как я. И могу быть не один. Это… очень много для меня значит.

«Я не знаю».

— Спасибо, Вадим.

***

Я не могу делать вид, будто ничего не происходит.

Не только со мной. Со Стасом. С Денисом, просто наверняка.

Я не могу прятать это – оно не скрывается ни за шторами, ни за окнами и дверями. Ни за днями, неделями. Годами. Ничего не меняется и всё остаётся на видимых местах. Не прячется под слоем пыли и тканью – остаются очертания, выпирают углы.

Я показываю, что не так.

Мама и старик, наверняка, уже всё заметили. Но не трогают меня. Дают выбор: говорить или молчать. Скрывать. Не делиться с ними.

А чем делиться? Мыслей слишком много несмотря на то, что людей стало меньше.

***

— Удивительно, да? — Денис показывает фотографию. — Вершина плоская, а тень треугольная. Пишут, что такое с вершины разных гор и вулканов можно увидеть, а происходит это потому, что тень удлиняется и уходит, как рельсы, дальше, в точку. В эту вершину треугольника, которого как бы не должно быть. Прикольно, да? — Я мотаю головой. — Знаешь… это интересно, — будто прошлые наречия не говорили об этом, — есть равнина – так открыт перед нами человек, мы его видим, понимаем, что он из себя представляет, а на деле, при определённых условиях, как здесь, на рассвете или закате, человек может оказаться далёкой точкой. И всё сводится к ней. И ничего не изменишь, она будет, хотя, кажется, её быть не должно. Это то, что мы видим не всегда. Но оно есть. Здорово, да?

Думаю, это должно быть здорово. Может быть таким, но не для меня. Не сейчас. Не после того, как я был со Стасом и вынес столько беспомощности, сколько ощутил на себе, когда отмахнулся от Коли.

— Вадим?

— Ты же много думаешь, — Денис начинает мельтешить, будто это не так, — я не понимаю, почему так происходит. Почему нельзя, чтобы всё было ровно и спокойно? Я не против всяких встрясок, но… почему они такие тяжёлые? Почему у каждого находится своё дерьмо, о котором он не расскажет? О котором будет сожалеть?