Я беру телефон, почти с надеждой. Конечно могу. И родителям могу… Но это – не то, о чём так просто я бы мог рассказать, как о Дрочильщике. Совсем другое.

Мне страшно. Почему не знаю. Ни родители, ни Александр Владимирович не осудят меня, они выслушают, я знаю, но что потом? Что-то изменится? К чему разговор может привести?

Я почти уверен: ничего не изменится, и ни к чему я не приду.

Надо пережить, как было до этого. Справился тогда, справлюсь и сейчас.

Смотрю в потолок – ровный и белый, без капли изменений. Изменился ли я?

Начал курить, материться и смеяться в горло, не стесняться присутствия взрослых и… грязных слов. В голове светлеет, и я сажусь на кровати.

Я изменился и понимаю, что не в лучшую сторону, но я не довёл себя до совершенно ублюдского состояния – есть чем гордиться. Но я не верю. Это могло бы оправдать, но не выходит. Почему-то.

Почему я встретил его? Почему нельзя было оставить всё, как было раньше? Как было день назад?

Хочу смеяться этой глупости. Но я не смеюсь. Лишь говорю себе: «Точно, это – всего лишь глупость.»

Я больше не встречу Колю – встреча была случайной. Он не знает, где я живу, учусь, у меня нет представления, где водится он. Мы не пересечёмся. А завтра я пойду в школу и верну свой порядок. Денис будет трещать, а я буду раздражаться и замечать его прыщи. На перемене пойду курить на пятачок, может, благосклонно подарю Гоше сигарету, а он примется доставать меня, говоря, что я не следую своим правилам. Если с нами будет Александр Владимирович, он будет так же стоять в стороне и слушать, понимать и улыбаться, а Вася, может, поддёрнет меня шёпотом, Петя скажет колкость, Митя что-нибудь спросит, а Данила скажет лицом – и мы будем смеяться, до звонка. Я опять опоздаю на физкультуру, буду переодеваться один и не буду думать о Коле.

Может, предложу парням прошвырнуться в центре, или, на крайний случай, провожу Гошу до станции, задирая в отместку за перемену, например, спрашивая, кто из парней в его вкусе – это же важно! Если не получится, поеду на площадь, буду заставлять вкалывать Стаса, чтобы не расслаблялся. А под вечер закажу роллов или пиццы, выберу фильм с рейтингом выше семи, и проведу с мамой и стариком пару часов, смеясь или оскорбляя картину.

Да, так и будет. Ничего не изменится, говорю себе и не засыпаю этой ночью.

========== 19. Понедельник, 27.05 ==========

До будильника думаю, что стоит прогулять. Я не спал. Ворочался в кровати с закрытыми глазами и говорил себе засыпать. Никак не получалось. Застал, как темень сменилась рассветом, но не застал изменение в отражениях: шторы задёрнуты с концами. Но мне не легче.

***

Завтракаю медленно, в меня не лезет. Долго собираюсь, ищу вещи, которые лежат на виду, и не вижу их. Попадаю в час пик, меня теснят со всех сторон, но мне настолько побоку, что я почти пропускаю свою остановку. Роняю телефон, когда решаю проверить время. Опоздал. Уже. А до школы ещё не дошёл.

Перед уроками хочу перекурить, а в пачке всего одна сигарета. Вчера мне казалось, их больше половины. Если скурю сейчас, потом придётся выпрашивать у пацанов. Если одолжит Гоша, упрёков с его стороны наслушаюсь в тройном размере. Могу не вынести.

Перевожу дыхание. Сердце слишком бьётся, желудок урчит от голода. Ноги слабо держат, и голова прямо не стоит.

Сегодня тяжело.

Когда я решаю всё-таки перекурить, ветер выбивает сигарету из пальцев. Спешу поймать её, мельтешу и, когда она падает, наступаю на неё.

Понедельник издевается надо мной.

В классе я слышу, как гудит не только учитель, но и как трещат ручки в тетрадях, как перешёптываются на последних партах, как часто скрипит мел, а кто-то без остановки стучит пальцами по парте. Впервые я обращаю на это внимание. Впервые это выводит из себя, а я не могу ответить. Я слишком устал.

Моё тело будто разбирают по кускам – как пазл: сначала отрывают рамку, потом второй ряд, третий и четвёртый, убирают, пока не остаётся так мало, что можно стряхнуть рукой. Так и меня сейчас можно стряхнуть одним движением или словом. Не уверен, что отвечу, встану, или захочу это сделать.

Мне так дерьмово, потому что причина никуда не делась. За два года с ней ничего не произошло. Поэтому я в таком состоянии.

На переменах Денис не трогает, будто моё состояние – это то, что может его остановить. Я удивлён. Удивлён так же, когда, лёжа на парте, слышу:

— Вадим! — это Гоша.

Я поворачиваю голову, а он стоит в двери, зовёт рукой. Я отмахиваюсь. Он понимает, жмёт плечами и показывает мне средний палец. Я не успеваю ничего ответить – не успеваю ничего придумать.

Ощущение, будто я не могу перестать жевать резинку: она потеряла вкус, челюсти устали и ноют, но я продолжаю. Без понятия с какой целью, но я делаю это. И, кажется, страдаю.

***

После уроков не решаюсь идти домой.

Не уверен, что мне стоит приходить таким. Не думаю, что выдержу ещё один вечер. Что тогда будет со мной завтра? Может, я засну от усталости. Но… если нет? Если вообще не смогу спокойно спать и каждый день будет таким?

Я не хочу. Такое счастье мне не нужно.

Значит, нужно попробовать – поговорить с Александром Владимировичем. Он выслушает, он поймёт. Попытается помочь. Ни с чем я не уйду. Не дам себе уйти таким.

Я сжимаю кулаки и прислушиваюсь к сердцу. Но оказываюсь не слишком готовым – не могу спуститься к нему.

Вдруг пройдёт? Отпустит сегодня? И тогда ничего не придётся менять. Тогда не нужно идти и рассказывать. Тогда всё останется, как было – и это хорошо.

Но если не отпустит? Тогда я должен пойти. Тогда станет лучше. Но если не станет? Если я зациклюсь сильнее? Буду вспоминать и после Александра Владимировича, и продолжу жевать резинку?

В этот момент разболелась голова. Я сел на лестнице и попытался обдумать варианты. Я не мог полноценно думать о них, поэтому только предпринимал попытки и разрывался. Так же было с письмом Дрочильщика.

Я одинаково нуждаюсь в этом и нет.

Пока сижу и разбираюсь с приоритетами, казалось бы, очевидными, слышу, как галдят малолетки на дополнительных занятиях или на кружке ИЗО. Гвалт отвлекает – я прислушиваюсь и забываю, почему так поздно нахожусь в школе и что меня держит. Тогда я освобождаюсь. Но, когда голоса затихают, я возвращаюсь к тому, что делаю здесь и чего жду.

Я жду от себя ответ. Решение, оставить всё или попытаться хоть как-то изменить. Попытаться рассказать, – сердце сразу бьётся, а руки трясёт, – что я наделал. Что сказал… и почему. Я знаю, сам виноват, прогнулся, не подумал, как можно поступить по-другому, как извернуться. В конце концов, набить морду Матвиенко. Надо было. Конечно. Надо было, но я не мог. Не думал. Не знал.

И от этого ещё хуже.

***

Когда я смотрю в телефон, время – 18.38. У меня болит лицо – особенно лоб и брови, сердце, а в груди ощущение пары сломанных рёбер. Так я довёл себя, своим решением.

Воздух тяжёл для вздохов. Лицо почти сковала судорога, когда я спустился на первый этаж. Сердце ноет и гудит, когда я смотрю на табличку с надписью: «Психолог».

Это верное решение. Правильное.

Точно.

Хочу схватить ручку, но вспоминаю о своём маленьком правиле. Удивительно, что вспомнил. И подумал, что Александр Владимирович мог не уйти. Время позднее. Мне может не повезти, но тогда я позвоню. Я не отступлю. Не дам себе сделать этого.

Я не хочу, чтобы мне становилось хуже. Пора пройти это. Пора что-нибудь сделать с этим и собой.

Прижимаюсь к прохладной двери и прислушиваюсь. Слышу, как унимается сердце, и дышать становится свободнее. Улыбаюсь, потому что вспоминаю, что давно хочу сказать Александру Владимировичу, что нужна табличка: «Занято». Она лишит меня подобного ритуала и защитит доверительную атмосферу, которая может существовать в уголке этой школы. Скажу ему прямо сейчас, потому, что, когда я открою рот и скажу, что у меня есть проблема, я забуду об этой табличке и об её надобности.