Это хорошо: они чувствуют, что им так, а что нет. Но чаще на стороне «не так» оказываются люди, с которыми они не могут ничего поделать.

— А ты доволен, друг?

Хочу сказать: «да», вдыхаю воздух и упираюсь в малолеток.

Я доволен, но чего-то не ощущаю или ощущаю то, что не даёт быть полностью довольным.

— Почти.

— Это – «нет».

— Блять. А сам? Доволен?

— Я на довольного человека похож?

Я смотрю на Стаса. Он похож на человека, который много устаёт и мало отдыхает, которому не хватает солнечного света и воды, который изводит себя, не давая того, что необходимо. И у всего этого есть объяснение.

— Похож, не похож: а что у тебя внутри, только ты знаешь.

— Глубоко, — Стас причмокивает сигарету. — Проникновенно! — и зажато улыбается.

— Говнюк. — Ударяю своим коленом его. — Пафосным придурком меня выставляешь?

— Никак нет. Никак… нет.

Наверняка, Стас бы хотел походить на довольного человека. И быть им.

Но для него это – непросто.

Отвлекаюсь на щебет птиц.

Около площади вьются стрижи, наворачивают петли. Они появляются в мае и говорят, что на подходе лето и пора затмить небо виражами.

Кажется, в этом их жизнь – в полёте. В обширном пространстве и в невидимой клетке, где они летают и кричат.

Кричат сильнее недовольных людей.

***

Необходимость ходить к Александру Владимировичу отпала.

Дрочильщик окончательно превратился в прошлое. Я не реагирую на него. Я не думаю о нём. Он не преследует меня. Его страницу вырвали из моей жизни. Теперь он – только Андрей, с которым я встречусь в суде.

— Ещё ходишь? — спрашиваю у Гоши. Он сидит около кабинета психолога.

— Представь себе, — бурчит и проигрывает уровень. — Два раза в неделю.

— Серьёзно.

— Да-да, — отнекивается.

Толкаю в стопу.

— Что, проблемы с родителями, не в настроении? — я же сияю, лишившись последней проблемы.

— Вообще, — брыкается и насильно отталкивает. — Всё бывает, разве нет? — вздыхает и смотрит на меня. Становится серьёзнее.

— Почувствовал себя виноватым? — спрашиваю с усмешкой.

— И очень зря! Ну что ты за язва такая?

— Такая же, как и ты.

Гоше нечем ответить.

— Не завидую этому желудку, — отвечает с сожалением. — Но ты хуже.

— Ты хотел сказать: смелее, громче и креативнее.

— О-о-о! Если бы хотел, сказал. Откуда столько уверенности?

— Признаёшь, да? Неуверенный слюнявчик.

— Как же ты невыносим, — говорит Гоша с улыбкой. — Как только удаётся.

— Опыт, дорогуша.

— Везде этот блядский опыт.

— Не настолько обширный.

Наступает лето, мы мягчаем.

========== 18. Суббота-воскресенье, 25-26.05 ==========

Жара наступает. Солнце слепит, будто хочет выжечь глаза. Кататься невозможно.

Со Стасом устраиваемся в тени, подальше от светоотражающей площади.

— Убийственным лето будет, — дышит Стас и снимает ролики.

— Одну неделю июня. Потом – три месяца дождей, — предлагаю свою версию убийственного лета.

— Друг, не настолько. Я на улице хочу изредка отдыхать.

Ветер затих, не поднимается даже из жалости. Асфальт плавится и горизонт течёт.

— Подыхаю, — ною и валюсь на траву.

Сквозь листву солнце хитро пробирается до лица.

В такую погоду двигаться – мучить себя. Но я пробую прокатиться и сделать тейлвип, оптимистично настраивая Стаса, что всё будет.

— Если всё – это разбитое колено, то у тебя получилось, — хлопает мне Стас.

— Это жара. Всё, сука, она.

— Именно так.

Стас помогает промыть и заклеить рану.

— Выгляжу как инста-бложный сэлфхармщик, — оцениваю ряд тонких пластырей.

— Сложно, друг!

По пути обратно заворачиваю в парк. Колено ноет, глотка требует воды, тело – прохлады. Поэтому устраиваюсь около фонтана. Нет желания возвращаться – долго, жарко, душно.

Выливаю воду на голову. Временно, но остужает.

И я замечаю, как спокойно. Не только вокруг. Умиротворение появилось после того, как всё обговорилось. И это тревожит.

Я не отошёл от произошедшей катавасии, но её уже нет. Это – её последствие, к которому надо привыкнуть. А привыкать не к чему.

Скручиваю бутылку и выкидываю, направляясь к выходу. Ветер поднимается, но не остужает. Он горячий. Только шелушит листву, тем и утешает.

— Странное место для отдыха! — слышу со стороны ворот.

Группа моих одногодок или погодок.

— Здесь жарко и ярко, что ещё нужно? Лучше сфотай, — говорит девчонка, толкая в руки парня фотоаппарат, и встаёт с подругой у цветочной картины.

— У Коли есть вкус – ему можно доверять.

Я сглатываю, почти добираясь до кучи.

— Были ситуации, когда Коле нельзя было доверять? — я узнаю голос.

Останавливаюсь и вспоминаю, с какой другой стороны я могу уйти.

— Нет! — хором кричат девчонки.

— Чувствую себя божеством, в котором никто не усомнится, — смеётся Коля, не веря в собственные слова.

У меня сводит лицо. Я не вижу ничего, кроме плитки и руля. Пульс бьёт под челюсть и над глазом.

Надо уходить.

— А сам смущаешься! — дразнит девчонка.

Надо развернуться, сесть на бэху и уехать. Быстро. Срочно. Прямо сейчас.

Я чувствую, как кровь бежит под кожей по лицу.

Я аккуратно поднимаю голову: три девчонки, три пацана. Среди них один особенно вытянутый, но не выше меня. На лице смущённая улыбка, а кожа заплыла красными пятнами от обилия похвал и внимания.

Кто-то замечает меня, следом он.

Надо гнать, пока не узнал, пока не увидел другой. Но Коля узнаёт, Матвиенко видит.

— Коршунов! Ты ли это! — горланит Матвиенко, тупо улыбаясь. — Сколько лет, сколько зим.

Делает вид, будто рад видеть, будто для него это что-то значит.

У меня заплывают глаза.

— Подойдёшь? — даже звенящий голос Дениса не вызывает ярость.

Бурлящую, готовую выплеснуться и залить с головой.

— Сам подойди, выблядок, — говорю. Себе под нос.

Смотрю, не отрываясь, а в голове никаких мыслей.

Показываю средний палец и разворачиваю бэху.

***

Не скажу, что ярость сошла, когда я открутил последние метры до дома. Думаю, я заглушил её мыслями о Коле. Если бы не он, я бы поступил так же, как с Дрочильщиком. И был бы намного довольнее.

***

Я плохо сплю. Задёрнутые шторы не спасают. Когда я просыпаюсь, не вылезаю из-под одеяла – не могу. Лицо сводит. Я не хочу показываться маме и старику. Чтобы не волновать маму, чтобы не давать лишний повод старику.

Как думаю, что и он может начать переживать за меня, лицо сжимает сильнее, и я закрываюсь одеялом.

Почему Коля здесь? Меня почти не ебёт, почему с ним Матвиенко, но почему именно он здесь, не даёт покоя. Он должен быть в А, за сотни километров от нас. Так же, как был эти два года. Но он оказался здесь. И не просто оказался – увидел меня. Узнал.

А глаза всё те же – с вопросом, который просит объяснения.

С силой вздыхаю и откидываю одеяло.

Почему? Зачем? Что он здесь забыл?

Бьёт боль. По лицу и груди. Я цепляюсь за волосы и пытаюсь вспомнить, сколько сигарет осталось. Считаю, сколько мне понадобится выкурить. Пачки не хватит. Нисколько не хватит. И я задохнусь.

Дрянь.

***

Меня мурыжит весь день. Родителям стараюсь не показываться, но с натянутой улыбкой провожаю на свидание за покупками, оговаривая, что чувствую себя неважно.

Я действительно чувствую себя неважно. Меня тошнит, тело сводит без остановок. Лежать могу только на спине: на животе ощущение, что раздавлю сердце, которое и без того, гремит на грани нормы; на боку – сдавливаю лёгкие, что не продохнуть. В мыслях прокручиваю встречу с Колей. Нелепую, случайную. Ненужную.

Встреча составила несколько секунд, но их хватило, чтобы мне стало слишком плохо.

С этим надо что-то сделать. Но что? Что я могу сделать с этим? Один?

Эта мысль перенаправляет. Я не один. Я всегда могу позвонить Александру Владимировичу. При необходимости написать.