— Тебе что ли, девушка, назревающая, отказала?

— Вообще-то да, — отвечает за него Петя.

— Оу-у, — тяну я, — из-за нас должно быть?

Петя, смеясь, толкает в руку.

— Да чёрт её знает!

— Не парься, не перевелись ещё пидоры, будет шанс, — подмигиваю я.

— Твоего извращенца я тебе оставлю.

Вовремя вспоминаю о цене тряпки и прыскаю остатки краски на локоть Мити, и, понимая, что натворил, даю дёру.

— Коршунов! — он готов рвать и метать.

Пустые баллончики скидываем в вырытую яму, дно которой заложили сухими ветками и бумагой. Наломав вторую партию веток, мы ждём, когда Петя довырывает листы из ненавистной алгебры.

— Если подумать, — шепчет Вася, — то ни у кого из нас нет девушки.

— У кого-нибудь была? — спрашиваю я.

— Да, — кивает Петя.

Мы смотрим на него, как на чужого.

— Прошлым летом. На время каникул. Фигня была.

Молчание казалось общим и чуть ли не церемониальным вокруг ямы и телефонов с фонарями.

— Знаете, в нашем возрасте, кажется, самое то заводить отношения, — размышляет Данила.

— А кто так сказал? — спрашивает Митя.

— Сам же пытался, — отмечает Гоша.

— Пытался-то пытался, а толку? Я так вообще не думаю, что готов к отношениям. Кому они нужны? Мне и так хорошо.

— Но ты пытался, — напоминаю я. — Значит, останемся до конца жизни курягами, матерщинниками и девственниками.

— Вадим, жестоко так говорить, — усмехается Петя, — есть возможность, что именно тебе повезёт расстаться с девственностью в первую очередь.

— Блять. Пидорские шутки. Такие тёплые и родные.

— Ты мне за теплоту и родство черепушку не вскрой, — примирительно кивает Петя.

— Денис, а что насчёт тебя? — спрашивает Митя и выглядывает из-за Данилы, точно ища пропавшего.

— Я… нет, — шугается как голубь.

— Что «нет»?

Денис думает, а потом понимает, что думать не о чём:

— А в чём был вопрос?

Мы смеёмся.

— Не было вопроса, — успокаивает его Гоша.

Но задумываюсь я. Вспоминаю, чем со мной поделился Гоша.

Как он понял, что ему нравятся парни, если почти ни у кого из нас не было отношений с девушками? Меня осеняет: значит, что-то было с парнями?!

Я резко смотрю на Гошу. Он замечает мой рывок и смотрит в ответ. Я не могу спросить в открытую, но могу намекнуть, поэтому киваю в сторону парней, делая запрос. Гоша не понимает, сводит брови. Я рисую пальцами сердечки. Гоша начинает активно мотать головой.

— Вы выглядите стрёмно, — говорит Петя.

— Да, пожалуй, — соглашаюсь я и смотрю в сторону.

Гоша дуется.

Разбираем телефоны и отходим на расстояние.

— Помереть хотите? — говорю я, замечая, что, кроме Пети, близко к яме остались Данила и Митя.

— В первой что ли? — спрашивает Митя.

— Ещё мне что-то про тряпку втирал!

Петя поджигает бумагу и отходит подальше. Огонь начинает разгораться.

Ночь уже опустилась. Ветер похолодал. Речка шумит и перебивает трещание огня.

Я смотрю на Дениса. На его лице нет особенных эмоций. Он спокойно наблюдает за огнём и, кажется, где-то не здесь.

Час давно прошёл.

Я трогаю его за плечо, а он одёргивает руку.

— Извини, — быстро говорит и смотрит, будто не ожидал увидеть меня. — Там синяк.

Точно. Бедствие.

— С тобой всё в порядке?

— Да, — быстрый ответ. Без раздумий.

— Твоя семья будет злиться?

Денис застывает с улыбкой. Крошечной, нелепой.

— Наверно. — Этим ограничивается, кусая губы. — Чем можно стереть? — Денис смотрит на руки: на его, как и на моих, пятна краски.

— Ацетоном.

Денис вздыхает.

— Дома вряд ли будет.

— Да? — я так сильно удивляюсь, что спрашиваю.

Конечно «да».

— У тебя так строго?

Я не могу найти другое объяснение его поведению и закрытости. И фальшивой открытости, которая вначале казалась способом привлечь внимание. Сейчас я думаю, что это способ спрятать себя, который легко распознаётся на публике.

— Нет, — тяжело отвечает Денис. — Там… — и замолкает. У него есть ответ, но я – не тот, кто должен его услышать. — Почему ты говоришь «семья»?

— Семья?

— Ты не говоришь, что мои родители будут злиться. Ты не сказал, что мои родители обезумят, если я вернусь позже. Ты говоришь «семья».

— Ты сказал, что твоя «семья обычная». Ты не сказал, что твои родители или твои отношения с родителями обычные. Ты не говорил, что ссоришься только с мамой или только с папой. Поэтому я так говорю. Странно звучит, да?

— Да, странно, — выдыхает Денис. — Я просто, — он закрывает лицо ладонью, — забываю о таких вещах.

— Потому что они неважные?

— Да, потому что они такие, — на его лице улыбка, но за ней нет радости или облегчения.

Первый баллончик взрывается, отдаваясь в груди, и оглушает.

========== 17. Понедельник-четверг, 20.05-23.05 ==========

На неделю Денис пропадает. Появляется в понедельник и показывает бумажки учителям, а те серьёзно смотрят на него и кривят лица.

— К бабушке семьёй ездили, — начинает Денис без вопроса и песчинки интереса с моей стороны. — Она в другом городе живёт. Из больницы позвонили и сказали, что ей стало очень плохо. Возможно, умрёт. Мы вещи собрали и поехали. Всю неделю в больнице навещали, пока она не поправилась. Врачи сказали, обошлось. Я был так рад, не представляешь! — судя по реакции Дениса, представить я мог: сияет, журчит и не может закрыть рот. — Не знаю, как чувствовал себя, если бы всё-таки… ну, она… умерла. Было бы так плохо. Случается, да? Живёт себе человек, а тут болезнь… и… и нет человека, — Денис вздыхает и затихает, но не так, как с нами. Он грустит.

Выглядит, лицом и телом, так, будто вечера на реке не было.

Руки чистые. Голос противный и давящий. Прыщи, как сигнальные ракеты в небе, на месте.

— Всей семьёй ездили?

Ни об одном из членов которой я не слышал.

— Да. Нас это… сплотило, круто, да?

Нас, семьёй – когда Денис говорит так, он не находит это странным. Потому что это неважно.

***

С мамой и стариком решаем пойти летом в поход. Разговор об А не встаёт. Никакой ностальгии, только предстоящие впечатления.

— Вадим, не думал, чем будешь заниматься после школы? — спрашивает мама.

Она не говорит: «Пойдёшь в университет? Устроишься на работу?». Она оставляет выбор за мной.

— Ещё не решил.

Будущее – странная штука. Оно изменчиво и непостоянно. Мои действия в настоящем закладывают для него основу. Делают определённым, предсказуемым. Но может случиться так, что в основу попадёт шальная пуля – непредвиденное, и будущее изменится – не так, как ожидал я.

Года три назад я бы не подумал, что буду тем, кто я есть сейчас. Я бы не задумался, что могу отказаться от друга, сделать ему больно. Убежать…

Я бы не подумал, что буду столько раз возвращаться в прошлое и гнать себя оттуда прочь.

***

— Кем ты хотел стать? — спрашиваю, пристроившись около Стаса.

— Определённо не наркоманом. — Он отпускает дым. — Друг, откуда такой сложный вопрос? А. Ты же скоро выпускаешься?

— Если это – скоро, то да.

— Это скоро, — вздыхает Стас. — Не помню, была ли мечта. Я не обращал на неё внимание.

— На что обращал?

Стас задумывается. Погружается.

— На всех, кроме себя.

Его голос сухой, сыпучий, но искренний. Не как у Дениса, который всем собой прячет себя.

— Не забывай о себе, друг.

— Это возможно?

— Вполне. И не наркомань. Не стоит оно того.

— А что стоит того?

— Хм, — Стас подпирает подбородок рукой с сигаретой. — Жизнь с яркими впечатлениями без веществ, с хорошими отношениями. Со словами: «Я счастлив», или как минимум: «Доволен».

Я молчу. Смотрю на малолеток: на скейтах, бэхах, самокатах. Когда их мало, они трюкачат. Проваливаются и снова поднимаются. Когда их много, они сидят шабашем и говорят о вещах, которыми довольны и которыми особенно недовольны.