Я прислушался – абсолютная тишина, которая наступает в городе, где все решили, что пора на боковую.

— Толя? — я позвал, не повышая голос.

Глухо. Темно. Я огляделся – больше никого. Час поздний: ни детворы, ни родителей, которые бы её опекали. Я снова позвал – в более просящей манере.

Сердце затихло. Холод начал подступать. Температура резко понизилась. Я сделал шаг и напрягся от скрежета под ногой. Он прозвучал слишком громко.

Я подошёл к выходу слева и заглянул. Никого. Сквозь толстый слой льда ничего не было видно. Я аккуратно двинулся обратно по маршруту, который должен был вывести Толю. Поворот вправо, я замедляюсь и из-за угла выглядываю. Снова пустота. Казалось, прямая, уходящая вперёд, терялась в темноте.

Я дотронулся до льда, пытаясь сжать край пальцами.

Очень надеюсь, что это – не шутка.

«Тогда где он? Почему так долго идёт?» – это говорила тревога.

Я выдохнул пар и вдохнул через нос, снова ступая и пугаясь шага.

Почему я не слышу его шагов? Куда он мог деться?

Стараясь игнорировать скрежет под ногами, я прибавил темп, заглядывая за повороты. Один тупик, второй. Половина лабиринта, похоже, более запутанная, чем та, что досталась мне.

Ночь сгущалась. Сердце не догоняло кровь до кончиков пальцев. Меня морозило, и била сильная дрожь.

— Толя! — я не удержался и выкрикнул: в голосе страх.

Я прижал руки к лицу, прося себя успокоится.

«Ничего страшного не могло произойти. Наверняка, он вернулся ко входу или пошёл моей дорогой. Всё в порядке. Всё хорошо. Не накручивай. Просто прогулка, не так ли? Не придумывай. Поворот… Ещё несколько таких, и я сам достигну начала. Точно».

Поддерживая себя чахлой улыбкой, я прошёл дальше.

В длинном коридоре, за четыре ледяных пласта от меня, лежал человек. Это был Толя: его куртка, его обувь.

— Толя…

Я ничего понять не успел и уже был около него на коленях. На льдине, над ним, я заметил бурое пятно, которое не хотел принимать за кровь.

— Ты как?

Я попытался помочь ему подняться, хватая за плечи. Он не реагировал, не отвечал. Хоть и далось нелегко, но я приподнял его.

Под головой я увидел такое же пятно, как и на льду. Оно было больше. Свежее и ярче. Оно впиталось в втоптанный снег.

Чтобы это всё не значило, я продолжал звать его. Я не мог понять, кому и зачем. Что надо…

— Иль… — слабо вырвалось из его горла.

— Толя! Всё хорошо? Я, сейчас, позвоню скорой, ты только…

Я совсем не знал, что делать. Я забыл, где мой телефон.

Меня трясло настолько сильно, что я не смог удержать Толю. Его тело повалилось на меня.

— Сейчас… — Я готов расплакаться от беспомощности.

— Ух… — едва шептал он.

— Да что ты?.. С ума сошёл?!

Мне казалось, что я сойду с ума.

— …ди.

— Нет. Нет-нет… Просто подожди. Немного.

Я потянулся к карману пуховика. Там должен быть мобильник. Туда я его положил.

Перед глазами мелькнуло чёрное пятно. В следующую секунду чья-то ладонь зажимала мой рот, а пальцы зажали нос. Я не мог вздохнуть, а воздух мне очень требовался. Я начал кричать в попытках освободиться, но голос тонул в перчатке, в ладони.

Второй рукой меня прижали спиной к себе, не позволяя вырываться ни телом, ни рукой.

Я пытался вдохнуть ртом, но лишь пускал слюни. Недостаток кислорода кружил голову, ослаблял меня. Я проявлял всё меньше и меньше сил на сопротивление, пока не закрыл глаза.

========== 7. ==========

Я проснулся. В голове повис чугунный туман: не оторваться от постели, не открыть глаза. Что-то давило, сжимало мозг как резиновый мячик. Я поморщился и попытался дотянуться до лица. Руки не двигались. Они находились за спиной и не реагировали.

Я перевёл дыхание – грудина давила на лёгкие. Когда тягость развеялась, я осознал, что внутренняя сторона век пропускает оттенки красного: то темнее, то бледнее. Я поддался любопытству и открыл глаза. Напротив стояла ёлка. Гирлянда активно мелькала яркими цветами и слепила глаза. Она была близко. С прищуром и теплом я смотрел на неё. Наконец-то праздник добрался до меня и этот жуткий сон…

Стоило только вспомнить, как до меня дошло, что на постели, рядом со мной, сидел человек. Тот самый человек, который ударил Толю. Тот самый, который схватил меня. Тот самый, который подкидывал пакеты… Этот ненормальный. Я был в его руках.

Воспоминания нахлынули и затопили, застлали ёлку, и у меня перехватило дыхание. Я заорал. Звук не выходил наружу. Я едва разжимал губы, заклеенные скотчем не на один слой. Я не мог прорваться. Глаза заслезились, когда я попытался дёрнуть руками – они были крепко связаны. От ног толка тоже не было: их обвязали вокруг коленей и лодыжек.

Тёмная фигура мигом обернулась, а я продолжал потуги, надеясь, что хоть на немного, но становлюсь громче, прорываясь сквозь липучую преграду. С каждой попыткой руки и ноги сдавливало сильнее. Я ощущал, как пережимает вены и сосуды. Глотку саднило от, казалось бы, сухих криков. Рот мгновенно наполнился жидкой слюной. Часть её уходила в горло, другая – забивалась между кожей и скотчем.

Я попытался снова, но поперхнулся. Выкашляться не было возможности. Я начал задыхаться.

— Тише-тише, — торопливо проговорил голос.

Фигура нависла надо мной. Переменчивый свет гирлянды слабо раскрывал её лицо, но я видел, оно не старое. Молодое. Немного старше меня.

Я замер. Он тоже – смотрел на меня, не моргал.

Я отдышался, глубоко пропуская воздух, и не двигался. Не смыкал глаза, пытаясь хоть что-то увидеть в нём, изучить его. Но чувства были сильнее. От напряжения у меня задёргалось веко. Дыхание снова спёрло. Сердце перешло на быстрый темп.

«Что он сделает со мной?» – это я слышал отчётливо в своих мыслях, и ничего больше.

Диафрагма упиралась в лёгкие. Воздух из меня только выходил. Я не мог вздохнуть. Глаза слезились.

От накрывшего отчаяния я поддался крику, крепко сжимая глаза.

«Убирайся! Оставь меня!» – не прорывалось. Вместо слов я слышал неразборчивое мычание, на которое уходили все силы.

Что-то коснулось моих волос. Я резко открыл глаза, до сих пор мыча невнятности.

— Не кричи, — спокойно сказал он, а его рука принялась гладить меня по голове.

Он не был зол. На лице замерла умиротворённая улыбка, будто он лелеял дорогую сердцу собаку.

Меня пробил жар. Он касался меня, медленно и нежно водил ладонью по волосам, словно хотел, чтобы я успокоился. Так делают матери, когда хотят приободрить своих детей. Но этот жест я получал не от матери, а от ненормального, который оставлял мне мёртвых животных, поэтому всё, что я ощущал в итоге: чувство внутренней неприязни, которая тонула в вязком страхе как в меду.

Его поведение приторно и невыносимо.

Почему он ведёт себя так? Обманывает? Играется? Сейчас он якобы спокоен, а через минуту будет рвать и метать, избивать меня и думать, отрезать мне голову сразу или подождать?

От собственных мыслей становилось дурно. Потому, что всё может так и случиться – меня убьют, заставив испытать перед смертью невыносимые страдания, которые не успели почувствовать животные. Или успели?

В голове промелькнул образ расчленённого козлёнка: его внутренности вываливались наружу, ноги были оторваны и разбросаны вокруг, кровь сочилась из драных ран, мясо, ещё свежее, блестело, а кости слепили белизной. Что, если на его месте окажусь я?

Потекли слёзы, и глаза защипало. Что со мной будет?.. Что он сделает?

Меня затрясло и покрыло ледяной коркой, когда его рука опустилась на лицо. Его ладонь закрыла левый глаз, и пальцы слабо коснулись виска, стирая влагу. Мой взгляд был прикован к нему, а он не обращал внимания на выпученный в свою сторону глаз и стёр след со второго виска.

— Не плачь, — примирительно произнёс он и погладил по щеке.

Сквозь скотч я не ощущал температуры его тела, но прикосновение несло за собой холод. Тряска перешла в мелкую дрожь. Мышцы и суставы напряглись, затвердели как цемент.